«Золотые дети золотого века» гласил заголовок. Впрочем, на Дивижн-стрит заметка не имела особенного успеха – большинство из попавших в кадр были приезжими.
– Да они же все иностранцы! – прыснула мама Норин Бродхерст из дома номер пятнадцать.
По небу прокатился гром, и в ту же секунду из-за поворота на Грин-лейн показалась Айви.
– Вот ты где! Так я и знала! Прошмыгнул! Я же ведь говорила… Нечего делать тебе на Дивижн-стрит. Разыскивай тут тебя повсюду! Марш домой! – рявкнула она Невиллу, резанув для убедительности пальцем по воздуху. Казалось, тетя Айви вся колышется, подумала Конни: и ее кудри, и блузка в оборках, и грудь, и складки на юбке – точно как розовое бланманже на тарелке. Глядя, как Невилл отпрянул от матери, протягивавшей к нему руку, Конни хихикнула.
Айви метнула на нее свирепый взгляд.
– А вы, невоспитанная мисс, лучше бы спрятали эту вашу ухмылочку! Молодой человек, делайте, что вам говорят. Я вам не позволю выставлять меня в глупом свете. – И она выразительно посмотрела на маму Конни и тетю Сью. – Я могла бы догадаться, что вы тут устроите, – прошипела она, явно упуская из виду факт, что рядом танцевало и веселилось пол-улицы.
– Оставь парня в покое, Айви, – вмешалась бабушка Эсма. – Он никому не мешал. Позволь ему поиграть здесь еще немного. Я прослежу, чтобы он вернулся домой до темноты. А Леви разве не вместе с тобой?
– Нет, он, как всегда, потащился в паб. Невилл, ну давай же, а то я тебя шлепну!
– В этом нет необходимости… Пойдем, присоединяйся к нам, – пригласила Сьюзан сердитую Айви, чуть тронув ее за руку. Это была ошибка.
– Нет уж, благодарю. Я знаю, где мне не рады, – раздраженно буркнула Айви, выразительно глядя на Марию и Сильвио. – Быстро же ты занял местечко, а? – вопрос был адресован Сильвио.
– Ничего подобного не было, – вступилась за Сильвио бабуля Эсма. – Послушай, Айви, не забывай, что вокруг люди. Думаю, ты несколько перестаралась с шерри. Если хочешь, я приду посидеть с тобой…
– Спасибо, я предпочитаю собственное общество, – ответила Айви свекрови. – Невилл, ты идешь или мне силком тебя тащить?
– Я хочу играть со своими сестрами! – выкрикнул он, тряхнув черными кудрями и скрестив на груди руки в защитной позе.
– Не смей называть этих девчонок сестрами! Ты настоящий Уинстэнли. А их не приглашали, они влезли к нам, а их матери… – военные вдовы!
– Айви, довольно! – повысила голос бабушка Эсма.
– Не понимаю, почему ты всегда на их стороне, а не на моей? Они украли наше наследство. Клянусь, ты еще пожалеешь об этом дне! – отрезала Айви и, вихляя на высоченных каблуках, зацокала прочь – к себе, в сторону переулка Ричмон, где дугой выстроились сдвоенные особнячки.
– Ты что-нибудь понял? О чем это они? – прошептала Джой, повернувшись к Невиллу, и просияла; за ней – Невилл и Конни. Б.С.С. снова заблистал перед ними манящим своим оперением, и они никак не могли выбросить из головы эту загадку!
– Домой! – распорядилась бабуля, созывая разбредшихся, словно стадо непослушных овец, домочадцев. – Представление окончено, дамы и господа. Думаю, теперь мы еще просто сами немного посмотрим телевизор. – Звук ее голоса заставил всех подскочить. На сей раз пройти в дом никого не пригласили.
Конни со значением взглянула на Невилла. Он назвал их сестрами, и это здорово.
Она стряхивает с себя грезы. Может быть, она покажет те снимки из семейного альбома, их ведь сделали на той вилле. «Да, на них запечатлены все, кто играл какую-то роль в тех событиях», – размышляет она, чуть ли не в сотый раз изучая табло с сообщениями о прилетах.
И снова возвращается в прошлое, к цветам своего детства: аксминстерский ковер с восточным узором, на котором они валялись с книжкой комиксов, следя за отблесками пламени в камине и разглядывая свои башмаки; серые балетные пледы, на которых Роза, Джой и она делали растяжку, то и дело цепляя занозы на дощатом полу танцевальной студии. А школа воспринималась как такое место, где ты сидишь нога на ногу, не стесняясь шершавых коленок, и впитываешь знания, словно губка… Конни улыбнулась.
Драмы настоящей жизни, что разворачивались в пансионе Уэйверли, плавно проплывали над их головами, не задевая впрямую, хотя время от времени их холодное дуновение и заставляло поежиться. Она не может вспомнить, чтобы хоть раз Джой или Невилл оказались не на ее стороне. Они обменивались марками и почтовыми открытками, ссорились за игрой в «монополию» – обычно в дождливое воскресенье днем, когда им не разрешали смотреть телевизор, – и чувствовали, что в это время их матери на кухне возводят воздушные замки, строят грандиозные планы, лишь бы дети смогли получить лучшее образование и шанс воплотить их собственные мечты. Какая же мать не хочет дать своему ребенку больше, чем имела сама?
Глава вторая Знаменательный день
Тесно прижавшись одна к другой, девочки торопливо шагали по длинной выложенной камнем дорожке, ведущей к женскому крылу Гримблтонской школы – крепости на вершине холма из красного кирпича, с башенками и бойницами вдоль крыши. Строение окружал парк и несколько теннисных кортов, покрытых травой; от мужского крыла школы их отделяла живая изгородь.
Конни казалось, что эта изгородь – точно заросли терновника, отгораживающие один мир от другого, как в «Спящей красавице». Она чувствовала себя совсем маленькой среди старшеклассниц в нарядных серых юбках и красных пуловерах с эмблемой школы, которые провели их сначала в квадратный двор, а затем в классы.
По обеим сторонам изгороди все школьники десяти и одиннадцати лет должны были держать экзамен – те, кто справится, будут приняты в лучшие школы. Таких ответственных дней в ее жизни еще не было.
Тетушка Сью настояла, чтобы они надели школьные платья-безрукавки, блузки и галстучки, а волосы заплели в два «кренделя» над ушами.
– Важно произвести хорошее впечатление. И это поможет вам сосредоточиться, – говорила она.
Розе позволили надеть брюки в шотландскую клетку и свитер, а волосы зацепить в хвост. Она рассчитывала на место в школе при монастыре Скорбящей Богоматери. Девочек распределяли по фамилиям, поэтому Роза попала в другую группу, не с Конни и Джой. Невилл тоже был здесь, но по другую сторону изгороди.
У ворот топтались взволнованные матери, каждой хотелось, чтобы ее сокровище выдержало испытания. Но Роза, Конни и Джой приехали на автобусе сами, с шумной ватагой поступающих из начальной школы Святого Спасителя.
Мама Конни в тот день дежурила в больнице, на удачу она дала Конни иконку Святого Иоанна Патмосского. Она специально ездила в Манчестер купить подставку, к которой ее прикрепить. Доктор Фридман дал Конни новую ручку. Тетя Сьюзан приготовила завтрак и заставила их с Джой съесть овсянку и яйца, чтобы голова хорошо работала. И теперь Конни подташнивало, и она то и дело судорожно глотала слюну.
Почти год они дополнительно брали уроки арифметики и развивали пространственное мышление. Их педагог, мисс Скоура, жила в конце улицы, прежде она работала учительницей, но теперь вышла на пенсию и занималась с ними в гостиной, беря по полкроны с каждой. Она любила громко проговаривать, а точнее, выкрикивать каждое действие – сложение, вычитание, умножение. Девочки должны были оставлять свои полкроны под колокольчиком, стоявшим на каминной полке: мисс Скоура не любила принимать деньги от детей из рук в руки.
Невилл называл ее ведьмой – у него было в два раза больше таких уроков. Мисс Скоура была добра, когда ее подопечные старались, и швыряла книгами через всю комнату, если они были невнимательны.
– Конни Уинстэнли! Это просто бессмыслица! Ты же можешь решить все гораздо лучше! Смотрела телевизор, пока решала, да? – кричала она, и твердый взгляд ее серых глаз резал, как лед, однако она была права. – Я не позволю, чтобы ваши матери тратили драгоценные деньги, а вы тут валяли дурака! Отправляйся домой, перепиши все начисто и через неделю приходи, и чтобы никаких помарок. От своих лучших учениц я жду только лучших результатов.
И Конни бежала домой, рыдая от стыда. Именно тогда она поняла, сколь многого от нее ждут – ждут не только мама, или тетя Ли, или бабуля, но и школа: той хотелось, чтобы как можно больше ее лучших учеников перешли на следующую ступень и чтобы этим можно было хвастаться в газетах.
Ее учитель, мистер Педли, не давал частных уроков. Он говорил, что это нечестно. Но у него были свои методы. В классе пятьдесят пять учеников, самых сильных он вызывал к доске чаще и наказывал, если они не выкладывались полностью, тоже чаще. Конни отправили экзаменоваться годом раньше, чтобы она попробовала свои силы.
Тетя Сью сказала, что здесь каждый должен думать о себе и не упускать шанс. Бабушка Эсма пообещала купить им школьную форму, если они пройдут. Они вместе ездили на автобусе ее навестить. С холма, на котором стоял ее домик, город казался лесом дымовых труб. Иногда бабуля устраивала для них пикник и выводила прогуляться по окрестностям, показывая им голубику, грибы, деревья. Они ели имбирную коврижку и пили лимонад, а потом наперегонки бежали домой и усаживались пить сладкий чай из фарфоровых чашек в цветочек.
Конни обожала бабулину гостиную – ряды фарфоровых тарелок в буфете и множество фотографий родственников на пианино. Особенно ей нравилась одна – ее папа, Фредди, в военной форме. Он казался ей очень красивым.
– Я многого жду от вас обеих, – частенько приговаривала бабуля. – Мне будет очень приятно привезти вас в магазин и нарядить в эти шляпки с красным кантом и полосатые блузки. Вы должны поддержать традицию, хоть вы и девочки. Да-да, никаких оправданий – семья Уинстэнли надеется на вас, – улыбалась она.
Джой кивала. Она не очень-то верила, что ей удастся сдать экзамен. Потом она бросала завистливый взгляд на фотографию Фредди на каминной полке.
– А мой папа, Седрик, тоже ходил в среднюю школу, как и папа Конни? – спрашивала она.
– Уверена, что ходил, дорогая моя. И дядя Леви тоже ходил. Правда, сейчас этого по нему не скажешь, – вздыхала бабуля и смотрела на фотографию, где тот снялся совсем молоденьким солдатиком в фуражке.
Почему больше никто ничего не рассказывал им о Седрике, их двоюродном дяде из Лондона, который умер до рождения Джой? Не было и фотографий. Вся его семья погибла во время бомбежки.
Конни отлично знала, что такое бомбежка, – она видела разрушенные дома из окна автобуса, когда они ездили в магазин в Манчестер и заходили в греческую церковь. Мама тоже была не лучше! Ничего не рассказывала о Крите и Греции и о том, как она повстречала ее папу. История их встречи, словно посылка, была обернута бумагой с надписью: «Не вскрывать, а не то…» Так нечестно. У нее нет ни одной медали, никаких вещичек на память, как у других детей в ее классе, чьи папы тоже погибли на войне.
Неразбериха была и с ее именем. Почему все называли ее Конни, а мама – Диной? Когда она спросила маму об этом, так лишь пожала плечами:
– Это мое особое имя для тебя. Тебя назвали в честь бабушки, Констанс Эсмы. Это честь – носить ее имя. Традиция.
Она знала только, что очень похожа на своего папу Фредди. Она и сама это видела по фотографии. Она так же миловидна, у нее такие же светлые кудри.
Она часто задумывалась, как это у мамы и папы получилась она. Это как-то было связано с тем, что папа посадил семена в мамин животик, и они проросли, как помидоры в теплице. Джой сказала, что они превратились в жирные луковицы, но Роза сказала, что ее мама тоже выращивала братика Сальваторе и сестричку Серафину в своем животике, пока он не раздулся как воздушный шар, а потом однажды ночью лопнул, когда она спала.
Семейство Сантини одно время жило в пансионе Уэйверли, и это было весело. А потом они перебрались на второй этаж над парикмахерским салоном дяди Сильвио, и этому сопутствовала какая-то большая ссора, говорить о которой никому не позволялось. Это был еще один Б.С.С.
Когда тетя Мария, мама и тетя Сью собирались вместе, это всегда был шум, бутылки вина и смех. Иногда к ним присоединялся доктор Фридман, тетя Диана, которая работала в Лондоне, и ее подруга Пэм из больницы. Конни понимала, что, возможно, у нее не очень много близких родственников, но на недостаток тетушек и дядюшек она пожаловаться не может.
Раз в неделю девочки встречались в танцевальном кружке, а после шли есть мороженое, и Роза, которая готовилась участвовать в спектакле в Королевском театре, во всех подробностях рассказывала им, какая звезда в какую парикмахерскую ходила и какую укладку делала. А мама запретила им пойти на прослушивание в детский хор, потому что, как она сказала, весь свой сон они должны тратить на восстановление сил для подготовки к экзамену. Ну и надоел же Конни этот экзамен!
И вот теперь, в субботнее утро, вместо того чтобы отбивать чечетку в танцевальной студии, она сидит тут в школьной форме и должна написать три теста. Одна мысль, что все утро придется провести за партой, нагоняет тоску. В субботу по утрам они всегда занимались чечеткой, а потом катались на автобусе на верхней палубе, а потом отправлялись к рыночным рядам и спускали все карманные монетки на круглые твердые леденцы, цветную сахарную пудру – которую ели, макая в нее пальцы, и те после долго не отмывались от краски, – и лакричные конфетки, и выпуск журнала «Школьный друг», чтобы было на что меняться с Джой. Ей нравилось разглядывать лотки с пуговицами и блестками, у филателиста выбирать набор марок для коллекции. Так что шестипенсовик уходил быстро. Он просто жег карман, и ей никогда не удавалось что-нибудь скопить.
Она окинула взглядом высокие окна и дверные арки. Да, в самом деле величественно и даже пугающе, но так ли уж она хочет каждый день ехать на автобусе через весь город в полосатой школьной форме, на которую все обращают внимание? А если она заблудится или решит прогулять урок?
– Ты же сядешь рядом со мной? – шепотом спросила Джой. – Я боюсь.
Джой всегда переживала из-за уроков и боялась, что не сможет выдержать экзамен. Она всегда выполняла все домашние задания и делала все, что задали по музыке, а тетя Сью суетилась вокруг нее так, как никогда вокруг Конни не суетилась ее мама. Тетя Сью всегда была дома на кухне, а мама – то в больнице на дежурстве, то в вечерней школе изучала английский, чтобы он стал лучше.
Мама работала полный день, поэтому им мало времени удавалось проводить вдвоем, разве что когда они ездили в церковь в Манчестер. Тогда чаще всего она болтала с Конни по-гречески. Они садились в автобус, и Конни чувствовала, что мама такая родная, и так хотела расспросить ее о родине. Она немного понимала по-гречески, но теперь мама все чаще разговаривала с ней только по-английски, словно стыдилась своей страны.
Одно было ясно: все ожидали, что она справится хорошо. Но когда она увидела, как сотни девочек так уверенно заходят в здание школы, и все они надеются пройти на немногие имеющиеся места, затея показалась ей зряшной. У них с Джой нет ни единого шанса оказаться в числе немногих избранных, решила Конни.
– Давай, Джой, пойдем прогуляемся тут вокруг, будто это место уже наше! Какая разница, поступим мы или нет. Полно и других хороших школ, – рассмеялась она.
– Но мамочка говорит, что эта школа лучшая в округе. Все хотят здесь учиться. Девочки потом поступают в университет и становятся знаменитыми, – отвечала Джой, сжав ее руку.
– Мне все равно. Мисс Скоура сказала, что мы можем лишь приложить все усилия. А остальное следует предоставить Провидению, – ответила Конни, стараясь казаться храброй.
– Что это значит?
– Не спрашивай, не знаю. Думаю, это как-то связано с церковью. Ты же чаще меня ходишь в церковь, – напомнила она, устав от всей суматохи. – Пусть все поскорей закончится, и тогда мы сможем спокойно готовиться к рождественскому представлению.
Доктор Фридман предположил, что будет полезно прочесть все книги, которые были в списке рекомендаций. Она поплакала над началом «Джейн Эйр», влюбилась в «Сюзанну с гор» и «Ветер в ивах», но ничего не разобрала в «Алисе в Зазеркалье» – эта книжка вызвала лишь кошмары.
И все же доктор Фридман ей нравился. Он был добрым и все ей объяснял. У него было грустное морщинистое лицо, и он бросил курить, а потому постоянно сосал леденцы, которые держал без обертки в кармане. И когда он угощал ими Конни, они всегда были в пуху, так что приходилось ополаскивать их под краном. Теперь он уговаривал и Марию с Сильвио, и дядю Леви не курить, но они его не слушали.
Конни знала, что он очень умный. У него в комнате повсюду были сложены стопки книг, и он всегда помогал ей с домашними заданиями, когда что-то не получалось. Это доктор Фридман объяснил ей, что балетная музыка называется классической. Он знал все мелодии, под которые она выполняла упражнения у самодельного станка, прикрученного в холле, и часто аккомпанировал ей. Иногда, когда он думал, что его никто не видит, он заводил граммофон, ставил Шопена и плакал в носовой платок. Судя по всему, классическая музыка нагоняла на него тоску, но он все равно ее слушал.
Джой больше любила вязать одеяльца для своих кукол и вышивать чайные салфетки для рождественских подарков. Ей нравилось смотреть телевизор и говорить, что их домашний доктор не похож ни на одного из докторов в «Домашнем докторе»[3].
Мама ухаживала в больнице за пожилыми дамами, и порой девочкам приходилось петь и танцевать для них в палате. Пожилые дамы от умиления пускали слезу, а спали они в кроватях с решеткой сбоку, и это всегда пугало Конни. Пугала и сама больница с ее пустынными скрипучими коридорами и ужасными запахами. Она ни за что не хотела бы стать сиделкой или постоянно готовить завтраки и шить, как тетя Сью. Ну да, значит, придется собраться и написать эти тесты.
Конни больше хотелось быть похожей на тетушку Ли. Иногда в субботу днем тетя Ли закрывала свое бюро путешествий и вела их на футбольный матч в Брогден-парк поболеть за «Грасхопперов». Ли с девочками стояли на ветру под навесом и во все горло вопили. А по дороге домой ели традиционную жареную рыбу с картошкой, и это было самой приятной частью программы – вдыхать аромат соли и уксуса, горячего жира и теплых пальцев. Дорога шла в гору, они шли не спеша, держа во рту горячие кусочки картошки, и путь сразу казался короче.