Если бы мы не знали об Иисусе из Назарета вообще ничего, кроме того что он был распят римлянами, у нас уже было бы достаточно информации, чтобы понять, кем он был, чем он занимался и почему он так закончил свои дни. Его преступление, с точки зрения римлян, говорило само за себя. Оно было написано на табличке, прибитой над его головой для всеобщего обозрения: «Иисус Назорей, Царь Иудейский». Его преступление заключалось в том, что он осмелился претендовать на царский статус.
Евангелия свидетельствуют, что Иисус был распят рядом с другими lestai, то есть разбойниками — такими же мятежниками, как он сам. Лука, которого явно не устраивал дополнительный смысл этого термина, заменил lestai на kakourgoi («злодеи»). Но как бы ни старался Лука, он не мог уйти от главного факта из биографии мессии: Иисус был распят от имени римского государства по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Все остальные сведения о последних днях его жизни следует интерпретировать с учетом этого единственного неоспоримого факта.
Поэтому мы можем рассматривать всю театральную сцену суда у Пилата как чистой воды вымысел. Если Иисуса действительно приводили к Пилату, то это событие было очень непродолжительным и совершенно незапоминающимся для Пилата. Возможно, наместник даже не поднял глаз от своих бумаг, чтобы рассмотреть лицо Иисуса, не говоря уже о том, чтобы вступать с ним в дискуссию о том, что есть истина.
Может быть, он задал вопрос: «Ты Царь Иудейский?», может быть, он записал ответ Иисуса. Возможно, он записал, в чем тот обвиняется. А затем он отправил Иисуса ко всем тем, кто умирал или уже умер на Голгофе.
Даже более ранний эпизод с судом синедриона следует рассматривать с учетом того, что впоследствии произошло на Голгофе. История этого суда в том виде, в каком она представлена в евангелиях, полна противоречий и непоследовательностей, но общая канва выглядит так: Иисуса берут под стражу ночью, в канун субботы, во время празднования Пасхи. Под покровом темноты его ведут на двор первосвященника, где его ждут члены синедриона. Тут же появляется группа свидетелей, которые утверждают, что Иисус угрожал иерусалимскому Храму. Когда Иисус отказывается отвечать на предъявленные обвинения, первосвященник прямо спрашивает, является ли он мессией. Ответы Иисуса различны во всех четырех евангелиях, но во всех случаях он называет себя «Сыном Человеческим». Это заявление приводит в ярость первосвященника, который немедленно обвиняет Иисуса в богохульстве, за которое положена смертная казнь. На следующее утро синедрион передает Иисуса Пилату для распятия.
Эта сцена вызывает огромное количество вопросов. Изображенный в евангелиях суд синедриона противоречит практически всем установлениям иудейского закона, определяющим процедуру судебного разбирательства. В Мишне по этому вопросу все сказано предельно категорично. Синедриону не разрешено собираться по ночам. Ему не разрешено собираться во время Пасхи. Нельзя собираться в канун субботы. Определенно нельзя собираться в такой неформальной обстановке, на дворе (aule) первосвященника, как описывают Матфей и Лука. И суд должен начинаться с оглашения детального списка причин, по которым обвиняемый считается невиновным, прежде чем будет позволено выступить свидетелям. Тот аргумент, что в тридцатые годы, когда судили Иисуса, судебные правила Мишны не применялись, теряет силу, если вспомнить о том, что евангелия тоже писались не в тридцатые годы. Социальным, религиозным и политическим контекстом рассказа о суде синедриона является эпоха Мишны — то есть тот иудаизм, который сложился после 70 г. н. э. По самой меньшей мере, эти вопиющие неточности говорят о том, что евангелисты очень плохо понимали иудейский закон и практическую деятельность синедриона. Уже одно это способно поставить под сомнение историчность повествования о суде Каиафы.
Но даже если сбросить со счетов все вышеперечисленные нарушения, самой проблематичной стороной сюжета является приговор синедриона. Если первосвященник на самом деле спросил Иисуса о его мессианских претензиях, и если ответ действительно был богохульством, то наказание предельно четко определено в Торе: «И хулитель имени Господня должен умереть, камнями побьет его все общество» (Лев. 24. 16). Именно так был наказан за свое богохульство Стефан, назвавший Иисуса «Сыном Человеческим» (Деян. 7. 1–60). Стефана не стали передавать римским властям, его забили камнями на месте. Возможно, находясь под властью Рима, иудеи не имели права казнить преступников (хотя в случае со Стефаном это их не остановило). Но все же не стоит упускать из виду тот важнейший факт, с которого мы начали: Иисус умер не от камней, брошенных руками иудеев; он был распят римлянами за подстрекательство к мятежу.
Зерно истины может быть как в рассказе о суде Пилата, так и в истории о суде синедриона. Иудейские власти арестовали Иисуса, потому что видели в нем угрозу как для своего религиозного авторитета, так и для порядка в иерусалимском обществе, который, по соглашению с Римом, они обязаны были поддерживать. Поскольку иудейские власти юридически не имели полномочий разбирать случаи, требовавшие наказания в виде смертной казни, они передали Иисуса римлянам, чтобы он ответил перед ними за свои мятежные речи и дела. Личные отношения между Пилатом и Каиафой могли облегчить дело, но римляне вряд ли нуждались в убедительных доказательствах, чтобы отправить на смерть очередного иудейского бунтовщика. Пилат обошелся с Иисусом так же, как он обходился с любой угрозой для общественного порядка: он отправил его на крест. Никакого суда не было. Никакого суда и не требовалось. В конце концов, дело было на Пасху, а в этот период в Иерусалиме всегда возрастала напряженность. Город был до краев переполнен паломниками. Требовалась немедленная реакция на любой намек на беспорядки. И кем бы ни был Иисус на самом деле, источником беспорядка он точно был.
После того как Пилат отметил состав преступления в своих служебных записях, Иисуса, по всей видимости, вывели из крепости Антония во двор, где с него сняли одежду, привязали к столбу и жестоко высекли, как делали со всеми приговоренными к смерти. Затем римляне, как было заведено, привязали ему сзади на шею перекладину креста и завернули руки назад, чтобы мессия, обещавший освободить иудеев от чужеземного ярма, сам почувствовал себя подъяремным животным, которого ведут на бойню.
Как все осужденные на распятие, Иисус должен был сам нести перекладину креста до холма, стоявшего за стенами Иерусалима, прямо на дороге, выходящей из городских ворот — вероятно, на той же дороге, по которой он за несколько дней до этого въехал в город как законный правитель. Таким образом, каждый паломник, приходивший в Иерусалим на священный праздник, не имел иного выбора, кроме как смотреть на страдания Иисуса: это было напоминание о том, что случается с теми, кто отрицает власть Рима. Затем перекладину прикрепили к столбу, и к этой конструкции железными гвоздями прибили запястья и щиколотки Иисуса. Один вдох — и крест уже стоит вертикально. Смерти не пришлось ждать долго. Через несколько часов чрезмерной нагрузки легкие Иисуса больше не могли поддерживать дыхание.
Именно так, на голом холме, уставленном крестами, среди криков и стонов сотен умирающих преступников, как желанная добыча для ворон, круживших в ожидании его последнего вздоха, мессия из Назарета по имени Иисус принял такой же бесславный конец, как и все остальные мессии, приходившие до и после него.
Но, в отличие от всех остальных, этот мессия не был забыт.
ЧАСТЬ III
Пролог Бог, ставший плотью
Стефан — тот, кто был забит камнями до смерти за свое богохульство, — был первым из последователей Иисуса, убитым после Голгофы. Первым, но не последним. По иронии судьбы, первый человек, который принял мученическую смерть за то, что назвал Иисуса «Христом», даже не был знаком с самим Иисусом. Стефан не был его учеником. Он никогда не встречался с простолюдином из Галилеи, который претендовал на трон Царства Божьего. Он не ходил вместе с Иисусом и не беседовал с ним. Он не был частью той восторженной толпы, которая встречала Иисуса в Иерусалиме как законного правителя. Он не принимал участия в беспорядках, устроенных в Храме. Он не был рядом с Иисусом, когда того брали под стражу и обвиняли в подстрекательстве к мятежу. Он не видел, как Иисус умирал.
Он вообще ничего не слышал об Иисусе до распятия на Голгофе. Иудей Стефан, говоривший по-гречески и живший в одной из восточных провинций за пределами Святой Земли, пришел в Иерусалим как паломник вместе с тысячами других иудеев, таких же как и он сам. Возможно, он как раз отдавал свою жертву храмовым служителям, когда увидел группу галилейских крестьян и рыбаков, прохаживавшихся по двору язычников и проповедовавших о простом человеке из Назарета, которого они сами называли мессией.
Стефан — тот, кто был забит камнями до смерти за свое богохульство, — был первым из последователей Иисуса, убитым после Голгофы. Первым, но не последним. По иронии судьбы, первый человек, который принял мученическую смерть за то, что назвал Иисуса «Христом», даже не был знаком с самим Иисусом. Стефан не был его учеником. Он никогда не встречался с простолюдином из Галилеи, который претендовал на трон Царства Божьего. Он не ходил вместе с Иисусом и не беседовал с ним. Он не был частью той восторженной толпы, которая встречала Иисуса в Иерусалиме как законного правителя. Он не принимал участия в беспорядках, устроенных в Храме. Он не был рядом с Иисусом, когда того брали под стражу и обвиняли в подстрекательстве к мятежу. Он не видел, как Иисус умирал.
Он вообще ничего не слышал об Иисусе до распятия на Голгофе. Иудей Стефан, говоривший по-гречески и живший в одной из восточных провинций за пределами Святой Земли, пришел в Иерусалим как паломник вместе с тысячами других иудеев, таких же как и он сам. Возможно, он как раз отдавал свою жертву храмовым служителям, когда увидел группу галилейских крестьян и рыбаков, прохаживавшихся по двору язычников и проповедовавших о простом человеке из Назарета, которого они сами называли мессией.
Само по себе, такое зрелище не было чем-то необычным для Иерусалима, тем более в праздничные дни, когда иудеи со всех концов Римской империи стекались в священный город, чтобы совершить жертвоприношение в Храме. Иерусалим был центром духовной жизни иудеев, средоточием религиозных чувств целого народа. Каждый сектант, фанатик, зелот, мессия или самопровозглашенный пророк в конце концов приходил в Иерусалим, чтобы проповедовать или предостерегать, говорить о Божьем благоволении или предупреждать о гневе Господа. Для всех этих еретиков праздники были идеальным временем, чтобы привлечь внимание как можно большей аудитории.
Поэтому, когда Стефан увидел толпу косматых мужчин и одетых в лохмотья женщин, столпившихся в портике около внешнего двора Храма, он поначалу, скорее всего, даже не обратил на них особого внимания: подумаешь, простые провинциалы, продавшие свою одежду и раздавшие деньги бедным, владевшие всем сообща и не имевшие ничего собственного, кроме туники и сандалий. Наверное, он насторожил уши только тогда, когда услышал, что эти раскольники следуют за мессией, который был уже убит (и не просто убит — распят на кресте!). Вероятно, он сильно удивился, когда узнал, что, несмотря на неоспоримый факт смерти Иисуса — а эта смерть по определению лишала его права считаться освободителем Израиля, — эти люди продолжали называть его мессией. Но даже это не было такой уж новостью для Иерусалима. В конце концов, разве последователи Иоанна Крестителя не продолжали проповедовать о своем умершем учителе и крестить иудеев его именем?
Что действительно могло привлечь внимание Стефана, так это решительное утверждение этих иудеев о том, что в отличие от прочих преступников, казненных римлянами, тело их мессии не осталось висеть на кресте на радость хищным птицам, кружившим над Голгофой (Стефан сам видел их, когда входил в Иерусалим). Нет, тело этого особенного крестьянина — Иисуса из Назарета — было снято с креста и помещено в нарядную гробницу, которая подошла бы кому-нибудь из самых богатых людей в Иудее. Еще более удивительным было то, что его последователи утверждали, будто через три дня после помещения тела в гробницу их мессия вернулся к жизни. Бог воскресил его, освободил от оков смерти. Главный оратор этой группы, рыбак из Капернаума по имени Симон Петр, клялся, что он видел воскресение собственными глазами, как и многие другие.
Ясности ради скажем, что это было не то воскресение, которого ожидали в конце времен фарисеи и которое отрицали саддукеи. Речь шла не о раскалывающихся могильных плитах и мертвецах, извергнутых из земли, как в видении пророка Исайи (Ис. 26. 19). Это воскресение не имело никакого отношения к возрождению «Дома Израилева» и «сухим костям», в которые Господь вдохнет новую жизнь, говоря словами пророка Иезекииля (Иез. 37). Речь шла о конкретном человеке, умершем и пролежавшем в скале несколько дней, а затем вдруг восставшем и вышедшем из гробницы, но не как бесплотный дух, а как существо из плоти и крови.
Ничего подобного тому, о чем говорили эти последователи Иисуса, люди того времени не знали. Идея воскресения из мертвых существовала, конечно, у древних египтян и персов. Греки верили в бессмертие души, но не тела. Некоторые боги, например Осирис, умирали и воскресали вновь. Некоторые люди — Юлий Цезарь, Октавиан Август — становились богами после смерти. Но мысль о том, что человек может умереть и затем вновь воскреснуть во плоти для вечной жизни, чрезвычайно редко встречалась в античности и не существовала в иудаизме.
И тем не менее, последователи Иисуса утверждали, что тот не только восстал из мертвых, но воскресение подтвердило его статус мессии. Это было беспрецедентное заявление в иудейской истории. Несмотря на двухтысячелетние усилия христианских апологетов, факт остается фактом: вера в умирающего и воскресающего мессию попросту не существовала в иудаизме. Во всем Ветхом Завете нет ни единого упоминания или пророчества о мессии, содержащего хотя бы намек на его бесславный конец, не говоря уже о телесном воскресении. Пророк Исайя говорит о страдающем рабе, который будет «изъязвлен за грехи наши и мучим за беззакония наши» (Ис. 52. 13–53. 12). Но пророк нигде не называет этого раба мессией и не утверждает, что тот восстанет из мертвых. Возможно, через десятилетия после смерти Иисуса христиане будут интерпретировать эти слова по-другому, чтобы неудача их мессии, не сумевшего оправдать возлагавшиеся на него ожидания, получила смысл. Но у современников Иисуса не было представлений о мессии, который страдает и умирает. Они ждали мессию, который победит и будет жить.
То, что предлагали последователи Иисуса, было необычайно смелым переосмыслением не только мессианских пророчеств, но и вообще всех иудейских представлений о природе и роли мессии. Рыбак Симон Петр, демонстрируя беспечную самоуверенность человека, не имевшего образования и не посвященного в тонкости Писания, даже доходил до того, что утверждал, будто царь сам Давид предрек распятие и воскресение Иисуса в одном из своих псалмов. «Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его, — говорил Петр паломникам, собравшимся в Храме, — он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления» (Деян. 2. 30–31).
Если бы Стефан хорошо знал священные тексты, если бы он был книжником или законником, искушенным в Писании, если бы он просто был жителем Иерусалима, для которого слова псалмов, читаемых со стен Храма, были столь же знакомы, как звук собственного голоса, он бы тотчас же понял, что царь Давид ничего такого не говорил о мессии. «Пророчеством», о котором упомянул Петр, был псалом, в котором Давид говорил о самом себе:
«Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя успокоится в уповании, ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тление, Ты укажешь мне путь жизни: полнота радостей пред лицем Твоим, блаженство в деснице Твоей вовек». (Пс. 15. 9–11).
Однако — и здесь находится ключ к пониманию той драматической трансформации, которая произошла с учением Иисуса после его смерти, — Стефан не был книжником или законником. Он не был специалистом по священным текстам. Он не жил в Иерусалиме. И поэтому он был идеальным адресатом для новых и совершенно нетрадиционных идей о мессии, распространяемых повсюду этими неграмотными и восторженными людьми, чья уверенность в собственных словах была сопоставима разве что со страстью, которую они вкладывали в свои проповеди.
Стефан примкнул к движению последователей Иисуса вскоре после казни на Голгофе. Подобно многим новообращенным иудеям из диаспоры, он оставил свой родной город, продал имущество, отдал все средства общине и нашел пристанище в Иерусалиме, в тени храмовых стен. Хотя он недолго пробыл членом новой общины — вероятно, всего год или два, — насильственная смерть навсегда вписала его имя в анналы христианской истории.
Рассказ об этой знаменитой смерти можно найти в «Деяниях апостолов», которые излагают историю первых десятилетий христианства после распятия Иисуса. Считается, что эта книга была написана евангелистом Лукой и являлась продолжением его евангелия. Лука представляет кончину Стефана как рубеж в истории ранней церкви и пишет, что это был человек, «исполненный веры и силы, совершал великие чудеса и знамения в народе» (Деян. 6. 8). Его речь и мудрость, утверждает Лука, имели такую силу, что немногие могли устоять перед ними. По сути, смерть Стефана в Деяниях становится для Луки своего рода кодой, завершением рассказа о страстях Иисуса: из трех синоптических евангелий только Лука переносит в сцену «суда» над Стефаном то обвинение, которое было выдвинуто против Иисуса, — обвинение в том, что он угрожал разрушить Храм.