Но почти сразу вдоль улицы сзади ударили два пулемета, судя по звуку – переделанные авиационные МГ-151. Неясно было, как противник сумел поместить в тыл наступающим станковые махины весом в сорок с лишним килограммов.
Как бы ни обстояло дело, советским солдатам, попавшим под огонь, было не до теоретических рассуждений. Пули калибра двадцать миллиметров буквально выкосили улицу, оставив в живых лишь тех, кто упал или укрылся за корпусом танков. Таких было немало, но все же потери оказались велики. Мостовая покрылась убитыми и ранеными. Даже сквозь рев моторов пробивались крики и стоны.
Шедший последним танк развернул пушку, но в прицеле не обнаружил противника: тот успел с непостижимой быстротой покинуть улицу. Тем не менее тридцатитонная машина поползла назад, поводя пушкой, словно слон – хоботом.
Гибель ее была скорой. Выскочившие из-за домов две серые тени одновременно вскинули к плечам палку с утолщением на конце, раздался грохот, и танк, пораженный опять же в башню, потерял боевое значение. А серые тени исчезли так быстро, что бойцы пехоты не успели открыть по ним огонь.
– Что за черт? – пробормотал один из солдат, добравшийся до Австрии от самого Сталинграда. – С кем мы воюем-то? Человек не может двигаться так быстро!
Ответом ему было угрюмое молчание.
Полковник Ковалев выслушивал доклад с передовой и всё больше мрачнел. Потери оказались такими, что впору было подумать, что двум батальонам противостоит полная дивизия СС, укомплектованная опытными солдатами. Не добавляли оптимизма и странные сообщения о необычной скорости перемещения солдат противника.
– Отходить! – отдал приказ полковник, и тут же прилетевшая из-за спины пуля угодила точно в рацию.
Вторая свистнула рядом с головой, и Ковалев поспешно упал. Около него бухались на землю офицеры и солдаты, минометчики суматошно метались среди своих орудий, задравших к небу широкие жерла.
Обстрел продолжался, и вскоре стало ясно, что противник, пользуясь домами как прикрытием, подобрался почти вплотную.
Последнего приказа полковника в наступающем отряде не расслышали, но самостоятельно приняли решение отходить. Танки, а их к этому моменту уцелело пятнадцать из двадцати, тяжело ворочались, с грохотом круша строения. Слышался треск ломающихся деревьев. Отборно матерились пехотинцы, перевязывая товарищей и одновременно пытаясь следить за окружающим миром. Кто знает, откуда последует очередной выпад противника?
А тот атаковал, не давая передышки. То и дело из клубов дыма и пыли возникали фигуры в серых мундирах, с изящной стремительностью выходили на огневые рубежи и стреляли, стреляли, стреляли. Фаустпатроны у немцев, к счастью, кончились, но и многозарядные «панцершреки»[15] делали свое дело исправно, поражая лишенные маневренности танки. Сами же солдаты с реактивными ружьями перемещались столь проворно, что обстрелять их не всегда успевали даже автоматчики, не говоря уже о танкистах.
В один момент пораженными оказались сразу два танка. Сдвоенный взрыв ударил по ушным перепонкам, и сразу же немцы пошли в массированную атаку. Замелькали серые мундиры, послышался треск автоматов.
Согласованный отпор удалось оказать лишь в первые мгновения, затем бой рассыпался на короткие схватки, в которых немцы (не совсем понятно, почему) имели значительное преимущество.
Они, конечно, тоже несли потери, но совсем небольшие, а советская пехота довольно быстро полегла вся, до последнего человека.
Два танка ухитрились, натужно ревя моторами, выбраться из окружения. Но с того места, где должен был располагаться резерв и командование, по ним тоже начали стрелять, к счастью только из ручного оружия.
Командиры танков ринулись на прорыв. Разогнали эсэсовцев выстрелами из пушек, раздавили несколько минометов и с максимальной скоростью понеслись по шоссе, ведущему на восток, к Санкт-Пельтену и дальше – к Вене.
Глава 3
Верхняя Австрия, замок Шаунберг
26 июля 1945 года, 11:03 – 12:57
Ночь в подземелье была страшной. Спать, лежа на холодном сыром полу, было бы равносильно самоубийству. Пришлось отдыхать, сидя у стены, тесно прижавшись друг к другу. Так получалось немного теплее. Для естественных потребностей предназначалась дыра в полу в одном из углов. Со связанными руками спускать штаны было не очень удобно, и приходилось пользоваться помощью товарищей. Пить пленникам не давали, и к утру их начала мучить жажда.
Петр уснуть не смог. После допроса болели все внутренности, хотя синяки, да и то не особенно большие, остались только на лице. Но стонала, жалуясь на судьбу, печень, ныли почки, в животе не проходила резь, а в сердце время от времени вонзались раскаленные иголочки.
Новый день давно уже наступил, судя по ощущениям организма, но в подземелье оставалось всё так же темно. Ни единого лучика не проникало сюда с поверхности.
Воду всё же принесли, в чем-то вроде тазика. Сержант-тюремщик, сопровождаемый двумя автоматчиками, поставил его на пол и отступил, надеясь полюбоваться, как русские скопом кинутся к воде, пихая и отталкивая друг друга. Но немца ждало жестокое разочарование.
– Подходить по списку и не толкаться! – скомандовал Петр. – И по три глотка! Ахметгалиев – вперед!
Низенький татарин проворно поднялся и засеменил к тазику. За ним встал, помня свою очередность, Борисов. Петр знал своих солдат и верил, что у них хватит терпения и стойкости.
– Доннерветтер! – выругался нацист, не получив желаемого удовольствия, и покинул подвал. Вновь стало темно. Слышались лишь шаги, нетерпеливое дыхание, а затем легкий всплеск, когда очередной солдат припадал к воде.
Петр помнил список разведчиков наизусть и выкрикивал фамилии одну за другой. Сам подошел к воде последним.
Тазик пах отвратительно. Скорее всего, ранее из него поили свиней. Но на вкус вода показалась слаще изысканных напитков, что подают в лучших ресторанах. На долю капитана досталось всего два глотка.
К удивлению пленников, спустя примерно полчаса в коридоре вновь раздались звуки. Дверь заскрипела, и на пороге появился давешний тюремщик, угодливым ужом вьющийся вокруг сухощавого старика в погонах бригаденфюрера. В руках пожилой держал небольшой черный чемоданчик.
– Проходите, герр Виллигут, – лебезил тюремщик. – Осторожнее, тут не очень чисто…
– Ничего, это не важно, – сказал старик и перешагнул порог. Но от того, чтобы поморщиться, – не удержался.
Вслед за ним в помещение проникли трое автоматчиков с фонарями. Последним вошел тот самый Август, что вчера прервал допрос Петра. На лице его читалась усталость, но на губах блуждала мефистофельская усмешка.
– Так вы, Август, думаете, что блуттер сломался? – поинтересовался бригаденфюрер, продолжая, судя по всему, начатый ранее разговор.
– Вне всяких сомнений, – усмехнулся гауптштурмфюрер. – Если при исследовании чернявого низкорослого солдата из вспомогательных частей дивизии «Гитлерюгенд», добровольцы в которую набирались неизвестно где,[16] он говорит мне, что передо мной ариец, то я имею право усомниться в работоспособности прибора!
– Конечно, – кивнул Виллигут, усаживаясь на принесенный одним из охранников стул. Чемодан на его коленях щелкнул запорами и послушно открыл пасть, словно больной перед дантистом. – Сейчас посмотрим.
Пару минут бригаденфюрер молча возился во внутренностях чемодана, чем-то щелкал, удовлетворенно ворча. Август молча стоял рядом.
– Так, – сказал Виллигут после паузы. – Теперь нужен подопытный. Ну-ка посветите!
Охранники послушно подняли фонари, освещая лица пленников. Те щурились от яркого сияния, пытались спрятать лица.
– Вон тот подойдет, – ткнул бригаденфюрер пальцем, острым и тонким как карандаш, в раскосого крепыша Ахметгалиева.
Двое охранников шагнули вперед и вздернули пленника на ноги. Тот сопротивлялся, но удар в живот решил дело. Обмякшего, словно тряпичная кукла, Ахметгалиева подтащили к сидящему эсэсовцу.
– Так, мне нужна его рука.
Пленнику быстро сняли с запястий веревку. Спустя миг кисть его руки была помещена во внутренности чемодана.
Все немцы смотрели на бригаденфюрера, и не воспользоваться моментом было нельзя. Петр подтолкнул локтем Михайлина, затем головой показал ему на единственного незанятого охранника. Сержанта, состоящего при тюрьме, капитан в расчет не брал. Всем известно, что подобные субъекты – сплошь трусы. Сам же он хотел броситься на Августа, надеясь, что товарищи не подведут и сладят с остальными.
Ахметгалиев слабо охнул, и Петр рванулся вперед. Еще не отошедшее от вчерашних пыток тело повиновалось плохо, но разведчик подавил сопротивление мышц и суставов. Он вложил в бросок остаток сил и всю злость на врага.
Блеснули удивлением глаза Августа, казавшиеся в полутьме фиолетовыми, и капитан всем телом обрушился на немца. Вместе с ним рухнул на пол. Плечо пришло в болезненное соприкосновение с полом, но не успел Петр даже зашипеть, как оказался вздернут вверх, словно нашкодивший котенок.
Он висел в воздухе, пытаясь понять, что произошло. Не верилось, что его, весившего почти восемьдесят килограммов, держит в одной руке охранник…
Да и как немец среагировал столь быстро?
Михайлин, силач, легко одолевающий в схватке двоих, а то и троих, находился в еще более плачевном положении. Колено охранника покоилось на его затылке, а сам великан лежал, вдавленный в пол. Попытка бунта была пресечена в зародыше.
– Поднимайтесь, гауптштурмфюрер, – послышался спокойный голос Виллигута. – Это существо ничего вам не сломало?
– Нет, – брезгливо ответил Август. – Но я весь в грязи, и воняет от меня, скорее всего, дерьмом!
– Ничего, мыла, слава Вотану, в Шаунберге в достатке, – бригаденфюрер хохотнул. – Идите сюда, Август, посмотрите на результат. А вы, – тут Виллигут, скорее всего, повернулся к охранникам, – верните этих тварей на прежнее место.
Петр ощутил, что летит, и в испуге сжался, ожидая удара.
Упал, однако, на мягкое. Кто-то зашипел, кто-то выругался, а капитан поспешно отполз к стене.
– Вот, видите, всё как положено, – говорил тем временем Виллигут. – Давайте еще кого-нибудь.
Последовала возня и слабые стоны. Ахметгалиева, судя по всему, тоже отшвырнули.
– Кого, герр Виллигут? – подобострастно спросил тюремщик.
– А давай вот этого, строптивого, – со смешком сказал Август. – Посмотрим, что он из себя представляет!
Петра грубо ухватили за руки и потащили.
Спустя миг он был развязан, но какую-то выгоду из этого вряд ли смог бы извлечь: руки сдавили словно стальными тисками, и сопротивляться не было никакой возможности.
Зато теперь он мог видеть внутренности чемоданчика. Крышка выглядела обычной, лишь была исписана странными остроконечными символами, зато полость целиком занимала черная пластина, скрывающая внутренности. В ее верхней части шел ряд попарно расположенных колесиков с цифрами, поставленных на ребро, словно в цифровом замке. Всего Петр насчитал восемь пар. Рядом с каждой из них находилась буква. Отметки в каждой паре стояли на нуле.
В середине пластины горделиво расположилась небольшая выемка с иголкой в центре. В самом низу торчала большая черная кнопка.
– Что же, приступим, – сказал Виллигут деловито.
Руку Петра повлекли вперед и указательный палец буквально насадили на иголку. Боли он почти не почувствовал. Затем палец сдавили, и тут-то укол начал саднить.
На верхушке иглы осталась висеть маленькая капелька крови, матово блестя в свете фонарей. Некоторое время она оставалась на месте, словно раздумывая, что делать, а затем скользнула вниз, размазавшись по телу иглы.
Внутри чемоданчика что-то щелкнуло, затем еле слышно загудело. Виллигут удовлетворенно кивнул, и тотчас начали вертеться колесики с цифрами. Правое колесико в каждой паре, как понял Петр, означало единицы, а левое – десятки.
Глаза бригаденфюрера всё больше округлялись. Когда же гудение стихло и колесики замерли, на лице его отобразилось прямо-таки детское недоумение.
– Этого не может быть! – сказал он, потирая лоб. Гауптштурмфюрер, нагнувшийся, чтобы лучше видеть результат, проговорил со смешком:
– Да, похоже, эта штука всё же не работает!
– Не мо… – начал Виллигут каким-то низким голосом и прервался, захрипев.
Взглянув на пожилого эсэсовца, Петр обомлел. Тело немца сотрясали корчи, глаза бешено сверкали, лицо корежило судорогой. Когда он вновь заговорил, то голос был совсем другой, не тот, что раньше, и это невольно внушало ужас.
– Я вижу, – прохрипел Виллигут, в то время как Август ухватил его за плечи, не давая упасть со стула. Один из охранников подхватил прибор, и вовремя. Еще миг – тот свалился бы на пол. – Это город, большой город… В пламени! Вот, вот…
Щелкнули застежки закрываемого чемоданчика, и это, казалось, помогло припадочному немного прийти в себя. Он перестал биться. Но взгляд, направленный в потолок, пугал неподвижностью, а губы двигались словно сами по себе, порождая чужой, глухой голос.
– Да, это Рим… Вот мраморные дворцы, вот Капитолий! Всюду кровь… Я слышу лязг оружия… Сражаются, они сражаются! Воины, чьи кудри блестят благородным золотом… Они врываются в дома, легко убивают изнеженных римлян… А ведет их…
Тут тело старика выгнуло дугой. Гауптштурмфюрер отлетел в сторону. Виллигут вскочил. Горящий его взгляд уперся прямо в Петра, поднятый палец казался острым, как копье. Еще миг, и ударит прямо в горло…
– Он! – крикнул бригаденфюрер, всем телом указывая на капитана. – Их ведет он!
Крик, казалось, исчерпал у бесноватого все силы. Глаза его закрылись, ноги стали подкашиваться, и не поддержи его тюремный сержант, старик точно упал бы. Виллигута усадили на стул, и он довольно быстро пришел в себя.
– Ничего себе, – сказал потрясенный Август. – Кто бы мог подумать?
Он посмотрел на Петра, и тот ощутил в его взгляде какой-то странный интерес, смешанный с уважением.
– Хотя череп, безусловно, арийский, – после недолгого осмотра продолжил гауптштурмфюрер. – Как я сразу не заметил!
– Такое трудно заметить, – прокашлявшись, слабым голосом проговорил бригаденфюрер. – Как в черве рассмотреть бога? Почти невозможно!
– Так ты думаешь, что это сам Аларих?[17] – в голосе Августа слышалось сомнение, жить которому, похоже, оставалось недолго.
– Несомненно, – кивнул пожилой эсэсовец, поднимаясь со стула. – Великий вождь, первым доказавший, что германцы сильнее Рима! Так что с прибором всё в порядке.
– Похоже на то, – без особого желания согласился гауптштурмфюрер.
– Ладно, – Виллигут закряхтел, чуть ли не в первый раз демонстрируя признаки возраста. – Надо будет поговорить с ним наверху, в более комфортных условиях.
Последовал кивок охранникам:
– Берите его. Но осторожно, без членовредительства.
Капитана подняли и понесли. Затих позади удивленный ропот товарищей. Лязгнула запираемая дверь, и мимо поплыли стены коридора. Петр успевал лишь слегка шевелить ногами, время от времени касаясь ими пола, с такой скоростью его тащили.
Замелькали ступеньки винтовой лестницы, и подвал остался внизу. Пленника повели, точнее, потащили через переплетение коридоров и лестниц. Скоро он совершенно потерял направление. Пришел в себя лишь в большой комнате, когда его усадили на стул. Руки так и не связали.
Сквозь открытое окно врывался восхитительно свежий воздух. В первые мгновения Петр просто дышал, освобождая легкие от смрада подземелья. Мелькнула мысль о побеге, но быстро пропала. За окном виднелся только самый верх замковой стены да еще небо. Так что, если выпрыгнуть наружу, то после удара о землю способность передвигаться будет невелика, если будет вообще.
Отдышавшись, разведчик осмотрелся. Целую стену занимал огромный книжный шкаф. Корешки некоторых книг были чудовищной толщины, другие фолианты выглядели очень древними. Пахло в помещении старой бумагой.
Сбоку от окна стоял массивный письменный стол, изготовленный, скорее всего, в прошлом веке, когда делали прочно, на столетия. За ним виднелось кресло с высокой спинкой. В остальном комната была удивительно пуста.
Послышался шум шагов, и вошел Виллигут. Вслед за ним появились двое охранников, тех же самых, что были в подземелье. Один из них тащил какой-то сверток.
– Я знаю, что вы говорите по-немецки, – сказал бригаденфюрер, усаживаясь в кресло.
– Да, – мрачно буркнул Петр.
– Хорошо, – Виллигут удовлетворенно кивнул. – Вам принесли одежду, так что переодевайтесь. А то сейчас от вас слишком пахнет.
И немец сморщил длинный аристократический нос. Капитан развернул сверток, положенный ему на колени. Там оказалась ослепительно белая форма унтерштурмфюрера тридцать седьмой кавалерийской дивизии СС «Лютцов».
– Я не буду это носить, – проговорил Петр решительно, и одежда полетела на пол.
– Зря, – печально вздохнул Виллигут. – Гражданской одежды у нас всё равно почти нет. Есть еще черная форма, есть серая, и в большом количестве. Но ее я вам даже и не предлагаю. Надевайте это.
– А вот вы стали бы носить форму Советской армии? – спросил Петр воинственно.
– Да, – кивнул старый эсэсовец. – Если бы не было иного выбора. Не в форме дело. Вот если бы на мне не было этого мундира, разве бы вы отнеслись ко мне по-другому?