– Какое мне дело до всех до них? Почему я должен лезть в это болото, рискуя, помимо собственной шкуры, еще и… всем остальным? Сотрудничество с американцем может выйти таким боком, что потом не отмоешься. – Костя смотрел на огромный памятник какому-то португальскому колонизатору и разговаривал сам с собой. – Сдать все, что он мне сможет предоставить, в посоль…
Тут он сообразил, что сдача материалов в посольство повлечет за собой целый ряд вопросов, на которые хочешь не хочешь, а придется давать ответ. В частности, а откуда у вас, простите, эти данные? А как вы добыли эти фотографии, пробыв два дня в Аргентине? Кто? Откуда? Почему к вам? И все, контора, как известно, пишет.
– Да пошел ты, – ругнулся Таманский в лицо бронзовому гранду. – Я что, мессия?
И он сердито пошел прочь.
Вечерело, и Таманский, почувствовав голод, направился в свой отель. Где действительно неплохо кормили.
Однако у дверей его остановил портье. С удивлением посмотрев на лысую голову Таманского, он попросил подойти к стойке, где «мистера Тамански» кто-то ждет.
Несколько удивленный, Костя подошел к ресепшен, где еще один юноша показал ему на большие, глубокие кресла около входа.
Когда Таманский обернулся, она уже вставала…
В полутемном холле ее фигура выглядела гипнотической. Она притягивала взгляд, ее хотелось рассматривать, подойти ближе. Костя сделал несколько шагов. Мариза кинулась ему на шею, повисла, обнимая. Сердце испуганно билось, Таманский чувствовал его через тонкую ткань платья. Она часто дышала, как пойманная птица. И Костя вдруг понял, что Мариза плачет.
– Ты что?! – Он попытался отстранить ее от себя, чтобы заглянуть в лицо. – Ты что?!
Она отчаянно сопротивлялась, пряча лицо на его груди.
Таманский обнял ее и повел назад, к креслам.
– Тебя кто-то обидел?
Мариза покачала головой.
– Присядь. Что случилось?
Она вцепилась в его руку крепко-крепко и только тогда села, поднимая заплаканные глаза.
– Прости… – прошептала Мариза.
– За что?
– Ты ушел. Тебе было плохо? Я что-то сделала не так? Ты… Я тебя обидела?
Таманский открыл было рот, но потом вдруг понял, что ему нечего ответить. Объяснять, что он женат, что это был порыв… Что… Вся эта пошлость неожиданно растворилась, исчезла. Костя так и не смог ничего ответить плачущей женщине, кроме лжи:
– Нет… У меня были дела… И я… ушел.
Она вздрагивала и сжимала его руку все крепче и крепче.
– Все хорошо, не волнуйся.
Наконец Мариза вытерла глаза и прошептала:
– Извини. Я дура. Мужчины не любят, когда женщины плачут.
– У тебя это получается очень симпатично, – ответил Таманский, чувствуя дураком себя. Но она улыбнулась, быстро открыла микроскопическую сумочку, посмотрелась в зеркальце, махнула платочком, и – миг – слез как не бывало, только глаза блестят. Хороша, свежа, воздушна…
– А ты смешной… – Она провела по его голове ладонью. Таманский обратил внимание, какая она сухая и теплая. – А как же рана?
– Там… – Он покрутил в воздухе пальцами, стараясь подобрать слова. – Все сделали правильно.
– Я пришла… Пригласить тебя к нам. – Мариза легко улыбнулась.
– К нам?..
– В кабаре. Это почти мой второй дом. Я люблю танцевать… Только я не участвую в программе. Из-за синяков. От взрыва…
– Я понимаю.
– Ты пойдешь?
У Таманского были несколько другие планы на вечер. Проблема, которой нагрузил его предприимчивый американец, не давала ему покоя. И идти развлекаться?..
Мариза видела его колебания и пустила в ход последнее женское оружие.
Она улыбнулась.
– Ну, что ж, кабаре так кабаре…
52
– Со мной, – кивнула Мариза охраннику. Тот, здоровый толстый латиноамериканец, лениво посторонился. Таманский отметил, что в охрану почему-то берут именно таких, здоровенных, толстых, неповоротливых. Зачем? – Он бывший боксер, – словно прочитав его мысли, сказала Мариза. – Ударом ломает стол. Вон там, смотри…
Она показала тонким пальчиком в угол.
Около стены, ярко освещенный небольшим прожектором, стоял разломленный пополам стол. Толстое дерево. В середине вмятина…
– Это для особенно бойких посетителей…
– Ничего себе, – пробормотал Костя.
Здоровяк в дверях смотрел лениво и мирно, как корова на лугу. Казалось, ничто не может вывести его из себя.
В кабаре было многолюдно. Столики, снующие официантки в откровенных нарядах, мужчины, дымящие сигарами, женщины, ярко одетые. Музыка, дым, отголоски разговоров.
Таманский почувствовал себя не слишком уютно.
Люди приходили сюда… показать себя. А он вообще-то приехал в эту страну работать и откровенно выбивался из общей массы.
– Все это посетители, ничего интересного, – прошептала Мариза ему на ухо. – Пойдем со мной. Я покажу, где я работаю.
Она потянула его между столиков, перемигиваясь с официантками, с кем-то мимолетно здороваясь, к какой-то неприметной дверке в стене. Щелчок замка. Р-раз!
И вот уже шумный зал позади. Коридор, под ногами толстый ковер, а в воздухе разливается тонкий удивительный аромат.
«Женские духи! – понял Костя. – Этот коридор впитал в себя сотни запахов и приобрел свой собственный…»
Коридор заканчивался еще одной дверью, Мариза толкнула ее ножкой, и они оказались там, где кабаре только начинается.
Таманского окатило волной запахов. Духи, пот, пудра. Вокруг туда-сюда носились полуобнаженные девушки, какая-то толстуха громко и надсадно ругалась, потрясая в воздухе черной сеточкой колготок. К Маризе тут же направился вертлявый, худой, весь в пудре и морщинах мужичок.
– Маризочка, милая! Ну, как же так можно? Как же так можно? Я слышал, эти взрывы… – Он схватился за голову.
– Это Мигель, – пояснила девушка. – Он ведет шоу.
Мигель прошелся по Таманскому длинным взглядом, с ног до головы, и протянул руку, как обычно подают ее дамы, для поцелуя.
Костя кашлянул, пробормотал что-то типа: «Здрасте…» – и крепко сжал напудренную сухую ладонь.
Мигель вытаращил глаза и округлил губы буквой «О».
– Сильный мужчина! Как приятно… – Таманский увидел, как Мариза наступает ему на ногу, – …приятно, что наша Мариза с вами познакомилась! Ей как никогда нужен серьезный человек! Все эти танцы, маскарады до добра не доведут. Вот видите…
Мариза аккуратно пнула его под коленку.
– Ой-ой! Молчу, молчу… – Напудренный Мигель ускакал в сторону.
– Пойдем, – прошептала девушка. – Я покажу тебе мой столик.
Они снова пошли по узким проходам между столами. Между вешалками с какими-то перьями, блестящими платьями. Мариза здоровалась с кем-то, обнималась. От смеси табачного дыма, духов и пудры у Таманского закружилась голова. Лица, лица… Улыбающиеся, негодующие, равнодушные, белые, разукрашенные, разные, разные, разные… Все это смешалось, перепуталось.
Мариза показывала свой столик, точно такой же, как и остальные. Заставленный баночками, тюбиками, кисточками и еще шут знает чем, важным для женщины и только ей одной понятным. Она показала ему свои наряды, бесконечно длинные боа, полупрозрачные юбки, что-то блестящее и невыразимо воздушное. Мариза прижимала эти вещи к лицу, вдыхала их запах, все тот же дурманящий аромат кабаре.
– Тебе нравится? Нравится? – спрашивала она.
И Таманский послушно кивал, все глубже и глубже погружаясь в этот мир, где все было понарошку и вместе с тем так реально, что можно было дотронуться рукой. Женщины улыбались ему, подмигивали и радостно смеялись, раскрывая накрашенные алые рты, когда Мариза грозила им кулачком. Таманский чувствовал, что в этом напудренном мире можно очень легко потеряться. И вечно бродить между вешалок, столов, ламп… Жить здесь. Под защитой бордовой портьеры, отделяющей мир настоящий от… от другого. Не иллюзорного, нет. Просто другого.
Реальность, погруженная в перья и вуаль, казалось незыблемой, она была и будет. Всегда.
Таманский начал понимать, почему Мариза, вместо того чтобы спокойно лежать в кровати у себя дома, потащила его сюда. Девочка, рано повзрослевшая, рано познавшая цену жизни, нашла тут свой настоящий дом. Семью. Взбалмошную, безалаберную, но вместе с тем настоящую.
Мариза потащила Костю на сцену, он рассматривал зал через маленькую дырочку в кулисе.
– Вот там, вот там, – шептала Мариза. – Видишь, толстяк…
– Да…
– У него пятеро детей. Он сюда приходит исключительно ради Изабеллы.
– Кого?
– Ну, Изабелла, она ругалась, что у нее колготы порваны!
Таманский припомнил гигантоподобную толстуху.
– Однако…
– Ему нравится, как она трясет бюстом. Он всегда вскакивает и аплодирует. А вот тот, видишь, худой с бородкой?
– Справа?
– Да. Это знаешь кто? Это мэр города!
– Ого… А не бывает у вас…
Но Мариза уже тянула его куда-то дальше. Через сцену, мимо скучающих пожарных, мимо канатов, лебедок. Дальше, дальше…
Они вбежали в большую комнату с зеркалами.
– Смотри! – Мариза выбежала на середину, легкая, воздушная. – Смотри! Как меня много!
Таманский отошел к стене, рассматривая девушку в бесконечности зеркал.
– Ты красивая…
– Я красивая! – Мариза закружилась по комнате. Еще круг, еще. Она танцевала сама с собой, увлеченная, раскрасневшаяся. – Я красивая!
В сторону полетела юбка, рубашка… И вот она уже обнаженная танцует, отражаясь в бесчисленных зеркалах. Тоненькая, женственная…
Она подлетела к Таманскому, схватила за руки, потянула его на себя.
– Иди, иди ко мне!..
Из кабаре они вышли далеко за полночь.
– Тут недалеко, пойдем… – Мариза танцующей походкой вывела Костю через черный ход. – Не будем ловить машину. В ней душно. Лучше пешком?
– Лучше, – согласился Таманский. Ему отчаянно хотелось спать. Глаза слипались. Но вместе с тем он чувствовал удивительный прилив сил. Словно все в этом мире ему было по плечу.
Свежий ночной воздух бодрил. Мариза пошла чуть впереди, кружась так, что юбка разлеталась в стороны и становились видны ее стройные загорелые ноги.
«А ведь я ее люблю», – неожиданно подумал Таманский.
От этой мысли стало тревожно. Словно бы этого и не следовало думать.
И когда дорогу им преградили четыре черные фигуры, Костя даже обрадовался. Думать больше было не надо…
Мариза словно на стену налетела. Она остановилась как вкопанная, а Таманский подошел сзади и встал перед девушкой.
– Пожалуйста, пропустите нас, – попросил он по-испански.
– Путаешься с латиносами? – ответили по-английски. В свете фонарей блеснули бритые затылки. – И с этим журналистишкой из Штатов?
– Какое вам дело? Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик.
– А нам до этого дела нет. У тебя нос длинный…
И они шагнули вперед.
– Мариза, беги! – крикнул Таманский, отступая назад. Девушки позади не было. – А ну, разойдись! Зашибу! Блин! – заорал Костя по-русски и кинулся вперед.
Бритоголовые такого оборота событий не ожидали.
Поравнявшись с первым молодчиком, Таманский что было сил боднул его в грудь, целясь в солнечное сплетение. Судя по всему, удар удался. Кожу головы обожгло, но парня отбросило, он упал на землю, скорчился.
Еще Костя успел врезать по физиономии тому, что стоял слева. Потом во рту хрустнуло и взорвалось болью. Таманский отлетел назад. Споткнулся, но удержался на ногах. Прикрылся руками от удара ногой в лицо. Отскочил. Трое бритоголовых прижимали его к стене. В тень. Таманский метнулся было в сторону освещенной части улицы, но дорогу преградили. Блеснул нож.
«Опа. Плохо дело…» – пронеслось в голове.
Таманский почувствовал, как нога цепляется за что-то твердое. Сделал осторожный шаг назад, наклонился, пошарил в темноте рукой. Палка! Костя схватил обломок не то лопаты, не то мотыги и начал размахивать им перед собой.
– Убью! Суки!
Рывка того, что справа, он не заметил. Точнее, не успел среагировать.
Парень врезался в него, как игрок в американский футбол, всем телом. Отбросил к стене.
Костя взмахнул импровизированной дубинкой… Она стукнулась о какой-то камень и вылетела из рук.
Крепкий кулак врезался ему под ложечку, начисто вышибая дыхание.
Таманский сжался, стараясь прикрыть руками все тело сразу. Голову, печень, ребра. Пропустил удар коленом в лицо и понял, что плывет. Почва ушла из-под ног.
Перед глазами сверкнула сталь.
«Мне конец!»
Но смерть почему-то медлила. Потом кто-то заорал, будто коту наступили на яйца. Послышался грохот. Не то обрушилась кирпичная кладка, не то деревянная стенка разлетелась вдребезги.
Затем топот.
И над Таманским склонилось огромное, закрывающее половину неба лицо. Толстые щеки. Расплющенный, сломанный в нескольких местах нос, губы, похожие на блины. И взгляд безмятежной коровы, что пасется на лугу.
– Жив? – спросили по-испански.
– Жив-жив… – отозвался Таманский. Губы едва шевелились. Во рту было солоно от крови. – Жив.
Аркадио, охранник-вышибала из кабаре, аккуратно поднял Костю на руки.
– Куда? – поинтересовался он у плачущей Маризы.
Таманский вздохнул и закрыл глаза.
53
Когда он снова их открыл, было уже светло. Отчаянно болели челюсти, нос, дергалось веко.
Таманский посмотрел направо. И увидел стену. Посмотрел налево. Рядом с кроватью, на которой он лежал, сидела Мариза, уронив голову на грудь, она спала в кресле. Костя осмотрелся. Судя по всему, вышибала доставил его к Маризе домой. Не такой уж плохой вариант.
Костя осторожно поднял руку. Морщась, каждая мышца отозвалась болью, он потрогал лицо. Под ладонью было что-то распухшее, в буграх из засохшей крови. Дотрагиваться до носа было больно. В челюсть хоть и стреляло, но перелома не было. Не хватало парочки нижних передних зубов.
«Вот это отдохнул… Сходил в кабаре, – подумал Таманский. – С такой мордой не то что книгу писать, хорошо, если назад в Союз пустят».
Он покосился на Маризу.
«А девочка молодец, не бросила… Бугая этого позвала. Как там его?.. Ведь говорила же, не помню».
Костя осторожно оперся руками о кровать и попытался сесть. В животе будто разорвалась бомба. Сжав зубы, Таманский застонал.
– Что?! – Мариза проснулась, вскочила, метнулась к нему, упала на колени около кровати. – Не вставай! Лежи!
– Не нужно волноваться… – сказал, точнее, прохрипел Костя. Голос был чужой, грубый. – Я чувствую себя хорошо.
Она молчала, только смотрела в глаза, будто ловя каждое движение его зрачков.
– Плакала?
Она кивнула.
– Я волновалась.
– Ну и зря. Я крепкий.
Она снова кивнула.
– Приходил доктор, сказал, что ты крепкий, они могли тебя убить.
– Да? Не может быть.
– Удар был в печень… Но она целая.
Костя потрогал себя под ребрами справа. Больно. Осторожно отогнул одеяло. На боку расплывалось темно-синее пятно размером с голову ребенка.
– Ого… – Он посмотрел на Маризу. – Но челюсть цела, дырок в организме нет, жить буду. Хорошо. Чего ж плакать?
– Я боялась. Боялась, что не успею…
– Спасибо тебе. Ты успела вовремя.
Мариза улыбнулась. Вскочила.
– А я видела, как ты дрался!
Таманский слабо улыбнулся. Он вырос в Солнцеве.
– Ты почти нокаутировал одного! Я видела, как он валялся! А еще они были с ножом…
– А еще они были очень крепкие. – Таманский посмотрел на сбитые костяшки. – Очень крепкие…
– Даже Аркадио не сразу их срубил.
– Кстати, – Костя заинтересованно поднял брови, – а там… Я помню грохот. Что это упало?
– Это Аркадио швырнул одного из них в стену. Стена обвалилась! – Девушка даже подпрыгнула от восторга. – Ты бы видел, как они бежали потом!
– Стенка деревянная?
– Каменная! Хочешь есть? Доктор сказал, что тебе надо есть бульон. Я приготовила!
Не дожидаясь ответа, она убежала на кухню. Оттуда донеслось громыхание посуды.
Таманский, морщась и постанывая, приподнялся на локтях. Стараясь не напрягать живот, сел. Закружилась голова.
В огромном зеркале, висевшем на стене, Костя увидел себя полностью. В синяках, ссадинах. Под правым глазом фонарь, подбородок синий, на носу характерный кровоподтек, губы…
– Отлично! Мечта патологоанатома.
В комнату вошла Мариза. Сразу вокруг Таманского начались танцы. «Тебе нельзя вставать…», «Доктор запретил…», «Пожалуйста, осторожно…» Костя аккуратно отмахивался, наконец посадил Маризу на кровать и прижал к себе. Она затихла на его груди.
– Все хорошо. Немного больно, но все в порядке, – сказал Таманский, стараясь говорить убедительно. – Мне надо немного отдохнуть, но валяться в кровати я не могу.
– Я приготовила бульон… Будешь?
– Да.
Вскоре перед Таманским вырос столик с бульоном, какими-то бутербродами и еще чем-то, удивительно пахучим, чесночным. И хотя суп был слишком жирным, а жевать бутерброды было очень больно, Костя чувствовал себя счастливым.
Но это чувство, солнечное и восторженное, вмиг улетучилось, когда в дверь громко и требовательно постучали.
Мариза убежала открывать, а Таманский напрягся.
В коридоре послышался знакомый голос, и в комнату вошел, хромая, Билл.
– Ну и видок… – Джобс и Таманский были единодушны.
Американец выглядел едва ли лучше Кости. У него заплыл глаз, левая рука была на перевязи, к тому же он ощутимо хромал.
– Обидно другое, – пожаловался Джобс, присаживаясь на стул. – Камеру разбили. Раньше был «Кэнон», а теперь какая-то…
– Хреновина, – сказал Таманский по-русски.