Айво пробормотал:
– В этой истории есть все, кроме театральных костюмов от «Мотли» и музыки Менотти.
Но Корделия заметила, что он сгорает от любопытства, как и все остальные.
– Не знаю, что вам известно о бубонной чуме… точнее, о ее симптомах. Сначала больные ощущают запах гниющих яблок. Потом на лбу появляется ужасная розовая сыпь. Наступил день, когда отец убитой девушки почувствовал этот запах и увидел в зеркале метку смерти. Стояла летняя ночь, но было неспокойно, на море штормило. Он знал, что жить ему осталось недолго, ибо чума убивает стремительно. Он подготовил лодку и отправился на остров.
Де Корси и его ближайшие друзья ужинали, когда открылась дверь и он появился в большом холле. Огромный, в мокрой одежде, шаркающей походкой он проковылял к врагу, сверкая глазами. Какое-то мгновение все были слишком изумлены, чтобы что-то предпринять. Едва дойдя до де Корси, он обхватил его огромными руками и страстно поцеловал в губы.
Все молчали. Корделия подумала, не должны ли они похлопать из вежливости. Рассказчик славно потрудился, да и сама легенда, с ее простотой и ужасом, с почти символичным противостоянием добра и зла, обладала некой загадочной силой.
Айво произнес:
– Из этой легенды получилась бы отличная опера. Сценарий уже есть. Единственное, что вам нужно, – это новый Верди или второй Бенджамин Бриттен.
Роума Лайл, завороженно уставившись на черепа, спросила, преодолевая отвращение:
– Так, значит, проклятие сбылось?
– О да. Де Корси и все его родственники заразились чумой и умерли. Их род действительно прервался. Прошло четыре года, прежде чем здесь появились люди и похоронили их. Но тогда остров уже окружала некая аура суеверия. Местный люд воротил от него нос. Рыбаки, вспоминая старинные предания, осеняли себя крестным знамением, когда проплывали мимо. Замок разрушался, так и стоял в руинах, пока мой прапрадедушка не купил остров в 1864 году. Он построил для себя замок в современном стиле, привел в порядок землю и расчистил леса. Только руины старой церкви и остались. Де Корси и жителей острова не стали хоронить в церковном дворе. Местные посчитали, что они не заслужили христианских похорон. В результате Герберт Горриндж постоянно находил скелеты, когда взращивал свой сад чудес. Его люди собрали черепа и расставили их здесь. Это был своего рода компромисс между избавлением от тел по-христиански и сжиганием их на костре.
Роума заметила:
– Над верхней полкой какая-то резьба – слова и цифры. Выполнено довольно грубо. Возможно, это цитата из Библии.
– А, это личный комментарий одного из рабочих Викторианской эпохи, который подумал, что создание целой коллекции «йориков» – отличная возможность вывести мораль и сделать сказку еще прекраснее. Нет, я не стану растолковывать ее вам. Найдите ее сами.
Корделии не нужно было искать: привитые в монастыре знания и догадливость позволили ей безошибочно прочитать эту строку: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».
Это, подумала она, не вполне уместный комментарий о мести, который, если история Эмброуза не была вымыслом, удивительным образом соответствовал особенностям человеческой натуры.
В усыпальнице было очень холодно. Беседа сошла на нет. Они стояли кольцом, глядя на ряд черепов, как будто их гладкие своды, изломанные зияющие носы, пустые глазницы могли выдать тайны гибели их обладателей. Насколько безобидны, подумала Корделия, эти старейшие символы смерти, расставленные рядком, как ухмыляющиеся бесы, которыми пугают детей на ярмарках, в своей обнаженной обезличенности, демонстрирующие нелепое человеческое стремление доказать, что дольше всего у человека сохраняются зубы.
Время от времени, пока Эмброуз говорил, она поглядывала на Клариссу, недоумевая, как на нее подействуют все эти ужасы. Корделию удивляло, что грубо нарисованный череп может вызвать всепоглощающий страх, в то время как реальность – лишь мелкую дрожь и отвращение. Однако утонченная и благоразумная Кларисса, видимо, могла вынести любое потрясение, при условии что все кошмары потеряли остроту под тяжестью веков и лично ей ничто не угрожает. Даже в резком слепящем свете усыпальницы ее лицо казалось румяным, а огромные глаза сияли еще ярче. Корделия сомневалась, что она с удовольствием пришла бы сюда в одиночестве, но сейчас, будучи душой компании, с интересом разглядывала жуткие останки, как ребенок смотрит фильм ужасов, понимая, что ни один из кошмаров, показанных на экране, не реален, что за окном его ждет знакомая улица, самые обычные лица, а вокруг – уют родного дома. Чего бы ни боялась Кларисса – а Корделия не могла поверить, что ее страх сплошное притворство, – она не испытывала сочувствия к этим давно почившим, измученным душам, как и страха перед сверхъестественной Божьей карой в предрассветный час. Она ожидала, что если к ней и явится вершитель судеб в каком-либо обличье, у него все же будет человеческое лицо. Но сейчас от волнения она впала в эйфорию и сказала Эмброузу:
– Дорогой, ваш остров – это коллекция кошмаров, которые снаружи очаровательны, а внутри безобразны. Но разве здесь не произошло нечто ужасное в не столь отдаленном прошлом, настоящее убийство? Расскажите нам о Дьявольском котле.
Эмброуз старался не смотреть на нее. Один из черепов лежал отдельно от других, и он, обняв белый шар ладонями, попытался втиснуть его обратно на положенное место. Однако передвинуть его не удалось и вдруг челюсть отвалилась прямо у него в руках. Он затолкал ее обратно, вытер руки о платок и сказал:
– Больше тут нечего смотреть. А история эта довольно мерзкая. Она может быть интересна только тем, кому нравится думать о страданиях другого человека и представлять их.
Но это предупреждение и намек на неодобрение с его стороны Кларисса пропустила мимо ушей и вскричала:
– Дорогой, не будьте таким строгим! Этой истории как минимум лет сорок, и я все равно о ней знаю. Джордж мне рассказал. Но я хочу видеть, где все произошло. К тому же у меня к этому делу личный интерес. Джордж в то время был на острове. Вы знали, что Джордж был здесь?
Эмброуз коротко ответил:
– Да, знал.
– Как бы там ни было, вы вполне можете с нами поделиться, – произнесла Роума. – Кларисса не оставит вас в покое, пока вы этого не сделаете, к тому же все мы имеем право удовлетворить свое любопытство. Разве может быть что-то хуже этого места?
Все остальные молчали. Корделия подумала, что Кларисса и ее кузина не могут быть союзницами, даже когда речь идет о необходимости убедить кого-то в чем-то, и задалась вопросом, действительно ли Роуму разбирает любопытство или она готова слушать эту историю, чтобы наконец выбраться из склепа. В голосе Клариссы послышались жалобные нотки, как у капризного ребенка.
– Пожалуйста, Эмброуз. Вы обещали, что когда-нибудь расскажете. Почему не сейчас? В конце концов, мы уже здесь.
Эмброуз взглянул на сэра Джорджа. Казалось, он надеялся получить его согласие или по крайней мере хоть какой-то комментарий. Но если он и надеялся на поддержку Ральстона в споре с Клариссой, то его ждало разочарование. Лицо сэра Джорджа осталось беспристрастным, он со спокойным видом лишь наблюдал за происходящим.
– Ладно, если настаиваете, – нехотя согласился Эмброуз.
Он провел их к низкой двери в западном конце склепа. Дверь была сделана из дуба и почти почернела от времени, доски скрепляли между собой прочные железные полосы, а закрывалась она на двойной засов. Рядом с ней на гвозде висел ключ. Эмброуз отодвинул засовы, потом вставил в скважину ключ. Тот повернулся легко, но пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы дверь открылась. Войдя внутрь, Эмброуз потянулся вверх и включил свет. Их взорам предстал узкий сводчатый проход, по которому рядом могли пройти только два человека. Эмброуз отправился вперед вместе с Клариссой. Роума пошла одна, за ней двинулись Корделия и Саймон. Замыкали шествие сэр Джордж и Айво.
Менее чем через двадцать футов коридор привел их к крутой каменной лестнице, которая изгибалась влево. Внизу она расширялась, но потолок все равно висел так низко, что Айво приходилось сутулиться. Проход освещали обычные лампы без абажуров, свисавшие с проводов, а воздух, хоть и затхлый, был достаточно свежим, чтобы они могли свободно дышать. Было очень тихо, и их шаги эхом отдавались от каменного пола. Корделии показалось, что они прошли, должно быть, две сотни ярдов, прежде чем приблизились к повороту, потом – ко второй лестнице, еще более крутой и грубой, чем первая, словно ее вырубили из скалы. И тут погас свет.
Шокированные тем, что внезапно оказались в полной темноте после искусственной яркости туннеля, все изумленно охнули. А одна из женщин – Корделия подумала, что это Кларисса, – закричала. Поборов мимолетную панику, она усилием воли успокоила сердце, которое бешено колотилось в груди, и, инстинктивно протянув руку в гущу тьмы, нащупала крепкое теплое предплечье под тонким хлопком. Это оказался Саймон. Она тут же отпустила его, но юноша почти сразу же сам схватил ее за руку. Потом послышался голос Эмброуза:
Менее чем через двадцать футов коридор привел их к крутой каменной лестнице, которая изгибалась влево. Внизу она расширялась, но потолок все равно висел так низко, что Айво приходилось сутулиться. Проход освещали обычные лампы без абажуров, свисавшие с проводов, а воздух, хоть и затхлый, был достаточно свежим, чтобы они могли свободно дышать. Было очень тихо, и их шаги эхом отдавались от каменного пола. Корделии показалось, что они прошли, должно быть, две сотни ярдов, прежде чем приблизились к повороту, потом – ко второй лестнице, еще более крутой и грубой, чем первая, словно ее вырубили из скалы. И тут погас свет.
Шокированные тем, что внезапно оказались в полной темноте после искусственной яркости туннеля, все изумленно охнули. А одна из женщин – Корделия подумала, что это Кларисса, – закричала. Поборов мимолетную панику, она усилием воли успокоила сердце, которое бешено колотилось в груди, и, инстинктивно протянув руку в гущу тьмы, нащупала крепкое теплое предплечье под тонким хлопком. Это оказался Саймон. Она тут же отпустила его, но юноша почти сразу же сам схватил ее за руку. Потом послышался голос Эмброуза:
– Прошу у всех прощения. Я забыл, что свет отключается через определенное время. Сейчас найду выключатель.
По подсчетам Корделии, прошло около пятнадцати секунд, прежде чем свет снова зажегся. Моргая от яркого света, они смотрели друг на друга с несколько глуповатым видом. Саймон тут же отдернул руку, как будто обжегся, и отвернулся от нее. Кларисса строго произнесла:
– Жаль, что вы не предупредили нас, что собираетесь так глупо пошутить.
– Никаких шуток, уверяю вас. Больше этого не произойдет. В комнате над Дьявольским котлом совершенно обычное освещение. Осталось лишь сорок ярдов. К тому же вы сами настояли на этой экскурсии, помните?
Они спустились по лестнице при помощи веревки, продетой через кольца, вмонтированные в камень, – она служила чем-то вроде перил. Еще через тридцать ярдов проход расширялся, превращаясь в пещеру с низким потолком. Айво задал вопрос, и его голос прозвучал неестественно громко:
– Должно быть, мы находимся на расстоянии сорока футов от земли. Как вентилируется это помещение?
– Через шахты. Одна из них ведет к цементному бункеру, построенному во время войны для защиты острова с юга. Есть и ряд других. Говорят, что первую установил де Корси. Должно быть, Дьявольский котел был ему для чего-то нужен.
Посреди пола располагался люк, закрытый на две крепкие задвижки. Эмброуз подвинул их и открыл крышку. Они столпились вокруг, а потом, наклонив головы и устремив взгляды вниз, увидели железную лестницу, ведущую в грот. Под ними плескалось море. Сложно было определить, в какую сторону течет вода, но они видели, что свет проникает туда через отверстие в виде полумесяца, и впервые услышали слабый шорох моря и уловили характерный знакомый запах водорослей, отдающий солью. С каждой волной вода почти безмолвно заливалась в грот и омывала ступени лестницы. Корделия задрожала. Было что-то жестокое, почти жуткое в этом тихом размеренном плеске. Кларисса приказала:
– А теперь рассказывайте!
Эмброуз с минуту молчал, потом начал:
– Это случилось в 1940 году. Остров и замок захватило правительство, использовав его в качестве центра для приема и допросов иностранных граждан из стран Оси[27]. Речь шла о тех, кого война застала в Соединенном Королевстве. Так же туда попадали другие личности, включая некоторых британских подданных, которых подозревали в том, что они либо шпионят в пользу врага, либо как минимум сочувствуют нацистам. Мой дядя жил в замке с одним лишь слугой, и их переселили в одноэтажный домик недалеко от конюшни – туда, где сейчас живет Олдфилд. Разумеется, то, что происходило в замке, было страшнейшей тайной. Задержанные оставались тут сравнительно недолго, и у меня нет причин подозревать, что их пребывание было исключительно неприятным. Некоторых отпускали после допроса и «зачистки», других отправляли в лагерь на острове Мэн, третьих в конечном итоге, как я полагаю, ждал не самый приятный конец. Однако Джордж знает об этом месте больше меня. Как сказала Кларисса, он несколько месяцев служил здесь в числе молодых офицеров в 1940 году.
Эмброуз сделал паузу, но комментария опять не последовало. Он говорил так, будто сэра Джорджа не было рядом. Корделия увидела, как Роума взглянула на Ральстона с неким удивлением и чем-то вроде усталости, приоткрыла рот, но передумала говорить. При этом она продолжала смотреть на него пристально, будто видела впервые.
Эмброуз продолжал:
– Подробностей я не знаю. Но кому-то они известны, полагаю, хотя бы в той мере, в какой правда выплыла наружу. Должна существовать официальная версия инцидента, хотя ее никогда не обнародовали. Все, что я знаю, известно мне со слов дяди, который поделился со мной этой историей во время одного из моих редких приездов. На самом деле это скорее слухи.
Кларисса позволила себе продемонстрировать нетерпение самым очаровательным образом. Это выглядело, подумала Корделия, так же искусственно, как деланое отвращение, с которым она впервые взглянула на полку с черепами. Клариссе незачем было проявлять нетерпение. Она точно знала, что последует дальше.
Эмброуз раскинул пухлые руки и пожал плечами, как будто его принуждали к рассказу, которого он стремился избежать. Однако он мог бы и выкрутиться, если бы постарался, подумала Корделия и впервые задалась вопросом, не был ли этот разговор и даже само посещение склепа результатом сговора.
– В марте 1940 года, – продолжил Эмброуз, – на Корси находилось около пятидесяти заключенных, и среди них встречались убежденные нацисты, большинство из которых были немцами, застрявшими в Британии в начале войны. Одного из них – молодого человека двадцати двух лет – подозревали в том, что он выдал их секреты британским властям в ходе допроса. Возможно, так оно и было. С другой стороны, он мог быть и британским агентом, который работал под прикрытием и внедрился в их группу. Все, что я знаю, – это только слухи, причем второсортные. Но один факт не вызывает сомнений: группа нацистов провела тайный суд в церковном склепе, обвинила товарища в измене и приговорила к смерти. Потом они заткнули ему рот, связали руки и спустили по проходу в этот грот – Дьявольский котел. Как видите, здесь есть узкий проход, который ведет к восточной бухте, но во время прилива грот всегда затапливается. Они привязали жертву к той железной лестнице и оставили там, чтобы утонул. Это был очень высокий молодой человек. Он умирал в темноте медленно и мучительно. Потом один из заговорщиков спустился сюда и отвязал тело, спустив его в море. Когда через два дня труп всплыл, обнаружилось, что его запястья разрезаны почти до кости. Один из его сокамерников рассказал, что молодой человек находился в сильной депрессии, поэтому возникло предположение, что он сам связал себе запястья и сам погрузился в море. Никто из судей и палачей больше не проронил ни слова.
Роума спросила:
– Тогда каким образом все это выяснилось?
– В итоге кто-то проговорился, я полагаю, но только после окончания войны. Олдфилд тогда жил в Спимуте, а сюда приезжал работать в рядах вооруженных сил. Возможно, он слышал какие-то сплетни. Сейчас он в этом не признается, но, должно быть, кто-то на острове что-то подозревал. Возможно, кто-то даже попустительствовал тому, что произошло, или просто закрыл на это глаза. В конце концов, всем тут управляли военные. И все же кучка заговорщиков добралась до ключей от склепа и тайного хода и умудрилась вернуть их на место так, что никто ничего не заметил. Это позволяет предположить, что кое-кто из официальных лиц допустил оплошность.
Кларисса повернулась к мужу.
– Как его звали, дорогой, того мальчика, который погиб?
– Его звали Карл Блайт.
Кларисса повернулась к собравшимся. Ее голос звенел, словно она была на грани истерики.
– И удивительнее всего, что он был англичанином. Во всяком случае, его отец точно. А мать была немкой. А Джордж учился с ним в школе, не правда ли, дорогой? Они оба учились в Мелхерсте. Он был на три года старше, ужасный мальчик, очень жестокий, один из тех насмешников, которые отравляют жизнь другим мальчикам, так что они с Джорджем не особенно дружили. Джордж даже, можно сказать, ненавидел его. И вот он попадает сюда прямо в руки к Джорджу. Разве это не странно?
– Не особенно, – отозвался Айво. – Британские частные школы выпустили достаточно учеников, сочувствовавших нацистам, и здесь в 1940 году можно было встретить многих из них.
Корделия уставилась на железную лестницу. Свет в коридоре, слепящий и яркий, ничуть не сглаживал неприятный эффект, а скорее усиливал. В былые дни жестокость человека к ближнему своему была покрыта мрачным саваном: популярны были душные нездоровые подземные темницы, освещение в которых ограничивалось при помощи узких окон-щелей. Зато современные комнаты для допросов и камеры пыток сияли в свете многочисленных ламп. Технократам, причиняющим боль, хотелось воочию видеть плоды своих стараний. Это место вдруг показалось ей невыносимым. Холод в проходе усиливался. Чтобы не дрожать, ей пришлось напрячь мышцы рук и сжать кулаки. В ее воображении туннель позади них растянулся до бесконечности, и теперь они были обречены нестись по залитому светом проходу как испуганные крысы. Она почувствовала, как капля пота скатилась по ее лбу и попала в глаз, причинив жгучую боль, и прекрасно поняла, что с холодом это не связано. Она заставила себя заговорить, надеясь, что голос ее не выдаст: