– Ручка принцессы? Когда вы заметили, что она исчезла? – спросила Корделия.
– Мунтер говорит, что вчера вечером, когда он запирал витрину, она еще была на месте. Это было в двенадцать часов десять минут. Он отпер витрину сегодня после шести утра, но не заглядывал внутрь, хотя и думает, что заметил бы, если бы ручка исчезла. Однако он не уверен. Я сам увидел, что она пропала и замок взломан, когда пошел на кухню заварить себе чай около семи утра.
– Это точно не Кларисса. Она спала, когда я проснулась утром. И я сомневаюсь, что у нее хватило бы сил взломать замок, – сказала Корделия.
– Особых сил и не требовалось. Крепкий нож для бумаги успешно справился бы с этой задачей. К удобству грабителя, такой нож как раз лежал на столе в кабинете.
– Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Корделия.
– Ничего. По крайней мере до спектакля. Я не представляю, как это повлияет на Клариссу. Это моя утрата, не ее. Но я полагаю, вы не хотели бы, чтобы она узнала?
– Думаю, жизненно важно, чтобы она не узнала. Ее сейчас может расстроить любая мелочь. Нам остается только надеяться, что больше никто не заметит пропажу.
– Если и заметят, я, допустим, могу сказать, что убрал ее, поскольку Кларисса заявила, что она ей не нравится. Унизительно лгать, когда в этом нет необходимости, но если вы считаете, что важно не сообщать Клариссе…
– Да, это очень важно. Я буду очень благодарна, если вы ничего не будете говорить и делать до окончания представления.
Именно в этот момент они услышали шаги – твердые, быстрые, гулко отдававшиеся на плиточном полу. Одновременно обернувшись, они уставились на дверь. На пороге, держась за дверную ручку, возник сэр Джордж Ральстон в твидовом пиджаке.
– У меня вчера поздно закончилась встреча, – сказал он. – Я ехал почти всю ночь и спал на стоянке. Думал, Кларисса обрадуется, если я успею к началу спектакля.
– Но как вы добрались до острова? – удивился Эмброуз. – Я не слышал, чтобы сюда подходил корабль.
– Нашел пару рыбаков, которые выходят на промысел ранним утром. Они доставили меня сюда на маленькой лодочке. Я промочил ноги, а так ничего страшного. Я на острове уже несколько часов. Не хотел беспокоить вас. Это кофе?
Самые разные мысли промелькнули в голове у Корделии. Желательно ли теперь ее присутствие здесь? Едва ли она могла задать этот вопрос сэру Джорджу, когда рядом находился Эмброуз. Предполагалось, что на острове она исполняет роль секретаря Клариссы, а на эту работу его внезапный приезд вряд ли мог повлиять. Но как же ее комната? Вероятно, он захочет поселиться рядом с женой. К собственному неудовольствию, она поняла, что расстройство в связи с его приездом, по-видимому, отразилось на ее лице. Эмброуз смотрел на нее с сардоническим, слегка изумленным видом, явно заметив ее замешательство. Сбивчиво извинившись, она вышла.
Толли еще не принесла Клариссе утренний чай. Корделия раздвинула занавески, отперла дверь и стояла у кровати, пока Кларисса не открыла глаза, потом сообщила:
– Ваш супруг только что приехал. Очевидно, встреча закончилась раньше, чем он рассчитывал.
Кларисса оторвалась от подушек.
– Джордж? Но это нелепо! Его тут никто не ждал до позднего вечера.
– Тем не менее он здесь.
Корделия подумала, что поступила благоразумно, предупредив Клариссу. Сэр Джордж вряд ли порадовался бы, узнав, как восприняла новость его жена. Кларисса села в постели и уставилась в одну точку прямо перед собой с непонятным выражением лица. Потом сказала:
– Позвоните в звонок, пожалуйста. Он у камина. Пора бы уже Толли принести мой чай.
– Скажите, пожалуйста, нужна ли я вам теперь? – поинтересовалась Корделия.
Голос Клариссы прозвучал резко, в нем даже послышался испуг:
– Конечно, нужна! Что меняет его приезд? Вы знаете, зачем вы здесь. Если кто-то хочет добраться до меня, он не остановится потому, что явился Джордж.
– Я могу перебраться в другую комнату, если хотите.
Кларисса встала с постели и отправилась в ванную комнату.
– О, не будьте столь чертовски наивны, Корделия! Оставайтесь там, где вы есть. И скажите Джорджу, что я проснулась, если он хочет меня видеть. – С этими словами она исчезла.
Корделия решила подождать в спальне, пока не придет Толли с чаем. Если она и может чем-то помочь, нужно сделать это сейчас, потому что осталось совсем немного времени до того, как поднимется занавес и Кларисса, уже совсем беззащитная, выйдет на сцену.
Кларисса вернулась из ванной комнаты и забралась обратно в кровать.
Корделия произнесла:
– Пока не пришла мисс Толгарт, не могли бы вы рассказать, какая у нас на сегодня программа?
– О, вы разве не знаете? Я думала, что все объяснила. Спектакль начнется в три тридцать. Эмброуз собирается подать обед пораньше, примерно в полдень, и я буду отдыхать здесь одна с часу до двух сорока пяти. Я не люблю долго сидеть в гримерной перед спектаклем. Вы можете заглянуть ко мне в два сорок пять, и мы решим, какие указания вы получите на время спектакля, если они вообще будут. Труппа Коттрингема прибудет на корабле из Спимута. Мы ждем их к двум тридцати или около того. Еще одно судно арендовали для гостей, оно прибудет в три. Во время перерыва, в четыре тридцать, мы будем пить чай прямо в галерее, если будет достаточно тепло. А поужинаем в семь тридцать в большом фойе. Обратные рейсы заказаны на девять часов.
– А сегодня утром? – спросила Корделия. – Что запланировано на период в три часа между завтраком и обедом? Думаю, нам лучше держаться вместе.
– Так и будет. Эмброуз предложил отправиться на прогулку вокруг острова на катере «Шируотер», но я сказала ему, что мы не какие-то летние путешественники, которые платят ему за экскурсии по пять долларов в день. Я придумала кое-что получше. Мы осмотрели еще не все достопримечательности на Корси. Думаю, скука нам не грозит. Мы начнем с визита к черепам Корси.
– К черепам Корси? – удивилась Корделия. – Вы имеете в виду настоящие черепа – здесь, в замке?
Кларисса рассмеялась:
– О да, они вполне реальны. Хранятся в церковной усыпальнице. Эмброуз расскажет нам известную легенду. Она как раз поможет настроиться на ужасы Амальфи.
Толли с чайным подносом и сэр Джордж прибыли одновременно. Кларисса оказала супругу вполне теплый прием, вяло протянув ему руку. Он поднес ее ладонь к губам, потом наклонился и одним резким неуклюжим движением быстро прижался к ней лицом. Кларисса вскрикнула, визгливо и пронзительно:
– Дорогой, это прекрасно! И какой ты молодец, что нашел кого-то, кто доставил тебя сюда.
Сэр Джордж, даже не взглянув на Корделию, угрюмо спросил:
– С тобой все в порядке?
– Конечно, дорогой. А ты думал, что нет? Как трогательно! Но, как видишь, я здесь, все еще как герцогиня Амальфи.
Корделия оставила их одних, решив, что сэр Джордж захочет побеседовать с супругой наедине. Потом она подумала, стоит ли рассказать ему о гравюре, подсунутой под дверь. В конце концов, именно он ее нанял. Однако отправила его к ней Кларисса. Кларисса была ее клиентом. И Кларисса платила ей за защиту. Что-то подсказывало ей, что пока не следует сообщать ему новости, по крайней мере до конца спектакля. А потом она вспомнила о пропавшей мраморной ручке. Удивившись приезду сэра Джорджа, она даже забыла о ней на время. Но теперь этот бледный образ сиял в ее воображении леденящим душу светом, как дурное предзнаменование. Должна ли она хотя бы предупредить сэра Джорджа, что изваяние пропало? Но в чем смысл такого предупреждения? Это была всего лишь скульптурная копия детской ручки, ручки давно умершей принцессы. Каким образом она могла навредить кому-то? Почему в этих пухлых пальчиках сосредоточилась такая зловещая сила? Она даже себе не могла объяснить, почему для нее было так важно, чтобы Кларисса не узнала о пропаже. Она убеждала себя, что любое упоминание об этом изваянии может расстроить Клариссу, ведь оно привело ее в ужас. Значит, она поступила правильно, попросив Эмброуза ничего не говорить, по крайней мере до конца спектакля? Тогда с какой стати рассказывать сэру Джорджу? Он даже не видел эту руку. У них и так будет достаточно времени, когда Эмброуз начнет искать ее и расспрашивать гостей после пьесы. Так и пройдет этот вечер. Осталось пережить лишь день. Корделия осознавала, что мысли ее не вполне ясны. Кое-что удивляло ее и сбивало с толку. Присутствие мужа Клариссы на острове Корси должно было облегчить ей задачу, она должна бы испытать облегчение от того, что может разделить с кем-то ответственность, тогда почему расценила его неожиданный приезд как очередную нежелательную проблему? Почему впервые почувствовала себя так, будто попала в лабиринт, по которому бродит вслепую, в то время как чьи-то невидимые руки толкают ее и тянут из стороны в сторону, а неизвестный хитрый человек наблюдает, ждет и руководит постановкой пьесы?
Глава девятнадцатая
Глава девятнадцатая
Завтрак растянулся надолго: гости приходили поодиночке, ели не спеша и, похоже, не очень хотели вставать из-за стола. Еда вполне соответствовала викторианским понятиям Герберта Горринджа о том, как надлежит начинать день. Когда с серебряных блюд подняли крышки, не сочетавшиеся между собой запахи яиц с беконом, сосисок, почек и пикши наполнили комнату, возбуждая аппетит. Несмотря на то что день обещал выдаться теплым, Корделия чувствовала, что компания в дурном настроении и из присутствующих не она одна втайне считает часы до вечера. Казалось, в их рядах существовал негласный заговор не огорчать Клариссу, и когда она объявила о своих планах посетить церковь и усыпальницу, все подозрительно быстро согласились. Если кто-то и предпочел бы осмотреть остров или прогуляться в одиночестве, то никто в этом не признался. Вероятно, они прекрасно осознавали, насколько тяжело актрисе контролировать себя перед спектаклем, и не желали рисковать и брать на себя ответственность за то, что она потеряет этот контроль по их вине. Когда они вместе, оставив позади театр, под сенью деревьев шли по галерее, ведущей к церкви, Корделии показалось, что Кларисса окружена трогательной заботой, как инвалид или (и эта мысль была ей неприятна) будущая жертва.
Сэр Джордж чувствовал себя лучше всех. Когда они вошли в церковь, а остальные оглядывались с видом людей, желающих в такой обстановке подобрать слова воодушевления, он выказал немедленную и бескомпромиссную реакцию на происходящее. Его явно не вдохновило сочетание религиозного энтузиазма девятнадцатого века со средневековым романтизмом: он скептически рассматривал богато украшенную апсиду с мозаикой, прославляющей Христа, цветную плитку и разноцветные арки.
– Больше напоминает викторианский лондонский клуб или турецкую баню, если уж на то пошло, чем церковь. Простите, Горриндж, но я не могу выразить восхищение. Кто был архитектором, вы сказали?
– Джордж Фредерик Бодли. Мой прапрадедушка поссорился с Годвином, к тому времени как приехал перестраивать церковь. У него всегда были непростые отношения с архитекторами. Жаль, что вам не нравится. Картины на запрестольной перегородке принадлежат кисти лорда Лейтона, между прочим, а стекло сделано фирмой Уильяма Морриса, которая специализировалась на таких светлых тонах. Бодли был одним из первых архитекторов, воспользовавшихся услугами фирмы. Восточное окно считается удачным образцом искусства того времени.
– Не понимаю, как в таком месте вообще можно молиться. А это памятник героям войны?
– Да. Он установлен моим дядей, от которого я унаследовал остров. Это единственная скульптурная композиция, которую он возвел на острове.
Памятник представлял собой простую каменную плиту, вмонтированную в стену к югу от алтаря. На ней было написано:
«Памяти жителей острова Корси, которые пали на поле боя во время двух мировых войн и обрели вечное пристанище на чужой земле.
1914–1918
1939–1945».
Хотя бы это заслужило одобрение сэра Джорджа.
– Мне это нравится, – сказал он. – Просто и с достоинством. Интересно, кто положил туда венок? Судя по его виду, он давно там лежит.
Сзади к ним подошел Эмброуз.
– В ноябре здесь появится свежий. Мунтер сам делает их из лавровых листьев и каждый год вешает новый. Его отец погиб на войне – кажется, он служил на флоте. Как бы там ни было, он утонул. Это все, что я знаю.
Роума спросила:
– А вы принимаете участие в этом действе?
– Нет, меня и не приглашали. Это сугубо семейная церемония. Не уверен, что я вообще имею право знать, что там происходит.
Роума отвернулась.
– Зато это позволяет увидеть Мунтера в новом свете. Кто бы мог подумать, что он такой романтик? Но я не уверена, что памятник вполне соответствует ситуации. Ведь его отец не жил и не работал на острове, я права?
– Насколько я знаю, да.
– А если он утонул, то его не смогли бы похоронить в земле в принципе, ни в чужой, ни в какой-либо другой. Все это как-то бессмысленно. Как и поминальное воскресенье. Похоже, в наше время уже никто не знает, ради чего все это.
– Ради того, чтобы мы вспоминали о хороших парнях, которых больше нет с нами, – произнес сэр Джордж. – Раз в год на протяжении двух минут – это не так много. И для чего принижать значение этого праздника, делая из него сентиментальную массовую акцию любви? На последнем параде падре прочитал проповедь о Третьей мировой войне и Всемирном церковном совете. Я заметил, что некоторые из ветеранов постарше забеспокоились.
– Полагаю, он счел, что его проповедь каким-то образом соотносится с проблемой мира во всем мире, – заметила Роума.
– День перемирия, например, никак не связан с миром. Он связан с войной и поминовением усопших родственников. Нация, которая не помнит павших героев, быстро становится недостойной того, чтобы за нее умирали. Да и что такого мирного в Третьей мировой?
Сэр Джордж быстро отвернулся, и в это мгновение Корделии показалось, что его глаза увлажнились. Но потом она поняла, что это всего лишь игра света, и удивилась собственной наивности. Возможно, он и помнит своих родственников, а также те давно забытые и потерявшие былое величие цели, во имя которых они погибли. Но он вспоминал их без слез. Он видел слишком много трупов, слишком много смертей. Неужели еще одна смерть может стать для него большим, чем всего лишь статистическая единица?
Дверь в ризнице вела в усыпальницу. Спуск по узким каменным ступеням, подсвечиваемым лишь факелом Эмброуза, напоминал перемещение в иной мир, иное время. Только здесь и осталось что-то от изначального норманнского здания. Крыша нависала так низко, что Айво, самый высокий из них, почти не мог выпрямиться, а широкие тяжелые колонны будто испытывали напряжение, ибо несли на себе вес девяти веков. Эмброуз протянул руку к стенному выключателю – и вызывавшая клаустрофобию комната озарилась резким неприятным светом. Они тут же увидели черепа. Им была посвящена целая стена – прямо-таки фестиваль смерти с ее жуткой ухмылкой. Черепа были расставлены на грубых дубовых полках так плотно, что Корделии показалось, что их невозможно разделить, не сломав. О композиции никто особо не задумывался. Кое-где их так залили цементом, что одна нижняя челюсть приварилась к другой в некой пародии на поцелуй. Между другими просыпался песок времени, объединив их в единое целое, забив носовые отверстия и глазницы. Слой пыли лежал на их гладких поверхностях, напоминая саван. Эмброуз сказал:
– Разумеется, о них сложена легенда, как всегда бывает в таких случаях. В семнадцатом веке остров принадлежал семье де Корси. На самом деле они жили тут с пятнадцатого века. Тот де Корси был исключительно неприятным представителем своего рода. Должно быть, кто-то рассказал ему о маленьких проделках Тиберия на Капри – думаю, сам он не умел читать, – и он занялся тем же самым здесь. Можете себе представить: то и дело с материка похищали девиц, право первой ночи использовалось в таких масштабах, что даже самые терпеливые приходили в ужас. Искалеченные тела прибивало к берегу, ко всеобщему возмущению местных жителей. Тогда Спимут был маленькой рыбацкой деревушкой. Городок разросся до внушительных размеров и обрел значение только в эпоху Регентства, превратившись в нечто вроде Брайтона юго-западной части Англии. Но слухи уже разлетелись повсюду. Никто ничего, разумеется, не делал. Легенда гласит, что отец одной из похищенных девушек, после того как ее измученное тело всплыло через три недели, пожаловался на де Корси в местный суд. Впоследствии того допрашивали на выездных сессиях присяжных, но оправдали. Все произошло как обычно: продажный судья, лжесвидетели, подкупленные присяжные, раболепие, перемешанное со страхом. И, разумеется, прямых доказательств не было. В конце суда отец – а он был неимоверно могущественным человеком, если верить легенде, – встал и прямо в помещении суда проклял де Корси и всю его семью, как водится, пожелав смерти его первенцу, обрушения их замку, жутких болезней и вымирания всему роду. Должно быть, эта часть понравилась зрителям больше всего. А потом в 1665 году началась чума.
Корделия подумала, что если Эмброуз сделал паузу для особого драматического эффекта, то явно перестарался. Окружившая его маленькая группа и так взирала на него с восторгом туристов, внимающих гиду, который достойно отрабатывает свое жалованье. Эмброуз продолжал:
– Чума свирепствовала в округе. Говорили, что ее привезла одна семья из Чипсайда. У них были родственники в деревне, и они сбежали туда, чтобы спастись. Однако местные жители вымирали один за другим. Священник вместе с семьей скончался одним из первых, и некому стало молиться за усопших. Вскоре в живых остался лишь один старик, готовый их хоронить. Повсюду царила анархия. Считалось, что на острове относительно безопасно, и де Корси угрожал смертью всякому, кто осмелится высадиться на его берегах. Легенда гласит, что как-то раз к острову причалила лодка с женщинами и детьми, которой управлял единственный мужчина. Но если они и надеялись на сочувствие де Корси, то тщетно. Хотя в данном случае он вел себя вполне благоразумно. Избежать заражения можно было лишь одним способом – ввести карантин. Однако едва ли он поступил благоразумно, велев просверлить дырки в дне лодки, прежде чем ее насильно спустили на воду. Это было сделано для того, чтобы пассажиры утонули прежде, чем успеют добраться до берега… Но это лишь занятная подробность. Что касается людей в той лодке, думаю, его жестокость можно объяснить тем, что он считал, будто они и так обречены… Теперь перейдем к самому интересному.