Адъютант его превосходительства - Болгарин И. Я. 2 стр.

– Но откуда у меня это умение? – подумал вслух и посмотрел на Фроло­ва. – И потом… Вы же знаете, почти всю германскую я был в армии, ко­мандовал ротой. На той стороне могу столкнуться с кем-нибудь из знакомых офицеров. А это – провал!..

– Мы все учли, Павел, – улыбнулся Фролов. – И твою службу в царской армии, и твои капитанские погоны. На Западном фронте, насколько я знаю, ты служил у генерала Казанцева?

Кольцов удивился такой осведомленности Фролова и подтвердил:

– Да. Командовал ротой разведчиков.

– По нашим сведениям, генерал Казанцев формирует сейчас в Ростове ка­зачью бригаду… Вот и пойдешь к своему командиру. Выглядеть это будет примерно так: капитан Кольцов, как и некоторые другие бывшие офицеры царской армии, бежит из Совдепии под знамена Деникина. Узнав, что гене­рал Казанцев находится в Ростове, капитан Кольцов направляется к нему. Разве не естественно желание офицера служить под началом того генерала, с которым вместе воевал?..

– А что! Вполне правдоподобно! – Кольцов даже улыбнулся.

А Фролов продолжал:

– Перед тем как мы пойдем к товарищу Лацису, а он хочет сам погово­рить с тобой, познакомься с фронтовой обстановкой. Ты ведь из госпиталя, многого не знаешь. – Фролов подошел к висевшей на стене карте Украины: – Так вот. Деникин полностью овладел Донской областью и большей частью До­нецкого бассейна. Бои идут за Луганск. Если Луганск падет – на очереди Харьков. Впечатление создается такое, что до наступления на Москву Дени­кин решил сначала захватить Украину, чтобы использовать ее богатейшие ресурсы. Мы знаем, что сил для этого у него достаточно. Добровольческие полки укомплектованы опытными офицерами, которые дерутся уверенно. У них

– броневики, аэропланы, бронепоезда и автомобили. Силы, как видишь, вну­шительные. В Новороссийском порту выгружается посылаемое Антантой, и прежде всего Англией, оружие. Это – винтовки, пулеметы. Это-обмундирова­ние, продовольствие. Все, вплоть до сигарет и сгущенного молока… – Го­лос Фролова стал громче и вместе с тем сдержанней – чувствовалось, что он заговорил о наболевшем, о чем говорить всегда трудно. – А у нас? Вче­ра мне звонили из Луганска, из штаба восьмой армии: красноармейцам выда­ли по полкомплекта патронов на винтовку. Нет снарядов. Люди раздеты и разуты… – Фролов снова вернулся к столу и уже ровнее, спокойнее закон­чил: – Рассказываю тебе все это для того, чтобы ты правильно представил себе всю степень серьезности нашего положения.

Открылась дверь, и в кабинет, немного косолапя, вошел плотный невысо­кий моряк в расстегнутом бушлате, флотские брюки его были тщательно зап­равлены в сапоги. Остановился у порога.

Фролов гостеприимным движением руки пригласил моряка:

– Проходи, Семен Алексеевич. Знакомься: товарищ Кольцов.

– Красильников, – представился моряк и потряс в жесткой своей ладони руку Кольцова. – Бывший комендор эскадренного миноносца «Беспощадный».

– Ныне же один из самых недисциплинированных сотрудников Особого от­дела Всеукраинской Чека, – с усмешкой добавил Фролов. – Сколько ни би­лись, никак с бушлатом не расстанется. Говорит: не могу без него. Еле-еле заставил бескозырку сменить.

Красильников тяжело переступил с ноги на ногу:

– Непривычна мне сухопутная снасть. – Он даже повел плечами, словно призывал Кольцова убедиться, что ему никакая другая одежда не по плечу.

Кольцов сочувственно улыбнулся. Не раз доводилось ему на фронте, встречаться с такими вот моряками. За редким исключением, это были люди дисциплинированные, выдержанные, политически грамотные, беззаветно храб­рые, но вот сменить матросскую робу на другую форму или, что еще хуже, на цивильную одежду – было для них чуть ли не трагедией.

– Больше года моря не видел, а все «снасть», «снасть», – беззлобно передразнил Красильникова Фролов. Затем встал, сказал ему: – Ты посиди здесь. Должны звонить из штаба восьмой армии. Я скоро буду! – И обернул­ся к Кольцову: – Идем! Представлю тебя Лацису!

Они спустились вниз, где старательные красноармейцы попрежнему разби­рались в пулемете, прошли мимо двух часовых, которым Фролов на ходу бро­сил: «Товарищ со мной!» – и вошли в большую комнату, из окон которой виднелись, словно на картине, обрамленной рамой, недвижные купола Со­фийского собора. Входя в комнату, Кольцов прежде всего увидел эти свер­кающие на солнце купола и лишь затем уже стоящего у окна хозяина-Мартина Яновича Лациса. Выше среднего роста, с черной аккуратной бородкой, с тонкими чертами интеллигентного лица, на котором выделялись Слегка при­щуренные серые спокойные глаза, он скорее был похож на ученого, нежели на военного, а хорошего покроя, тщательно отглаженный костюм, голубой белизны сорочка и умело подобранный галстук подчеркивали в нем человека тонкого вкуса.

Лацис предложил Кольцову сесть и несколько мгновений, не таясь, не боясь смутить гостя, неторопливо, в упор рассматривал его, словно хотел лично убедиться во всем том, что рассказывал ему об этом человеке Фро­лов. И странно, под этим прямым взглядом Кольцов не чувствовал себя ни неловко, ни беспомощно – это был доброжелательный взгляд, взгляд челове­ка, который хотел верить ему, Кольцову.

– Фронтовую обстановку товарищи вам, конечно, уже доложили?

– Рассказывал, Мартин Янович, – ответил за Кольцова Фролов.

Лацис вернулся к столу:

– Трудно нам сейчас! Но мы должны, мы обязаны выстоять.

Поскольку белые бросили в наступление все, что имели, – дела вот-вот дойдут до кульминации. Струна натянулась до предела, должна лопнуть. Ес­ли мы сумеем выстоять – им конец. В этом сейчас тактика революции.

– Мартин Янович, успехи на фронте во многом зависят от тыла. – Кольцов посчитал долгом поделиться своими первыми впечатлениями от Кие­ва. – Я прошел по городу… Рестораны, кабаки, казино… Это же «пир во время чумы».

Лацис сощурился, усмехнулся, продолжил тем же ровным, спокойным голо­сом:

– Рестораны, кабаки и фланирование господ по Крещатику – это самое невинное из того, что вам довелось увидеть… Мы ежедневно сталкиваемся с саботажем, спекуляцией, изготовлением фальшивых денег. Сталкиваемся с заговорами и шпионажем… Сложная обстановка, чего там! И людей у нас не хватает, и взять их неоткуда: почти все коммунисты по партийной мобили­зации ушли на фронт.

Эти хорошо известные факты в устах Лациса приобретали выразительность и силу.

– И все-таки мы с этим справляемся, трудно, но справляемся. И уверен

– справимся!.. Но есть участок работы, который мы еще недостаточно нала­дили. Это – разведка.

В кабинете стало тихо, лишь Фролов несколько раз осторожно чиркнул спичкой, разжигая погасшую папиросу.

Лацис легкой походкой прошелся до окна, мельком устало взглянул на купола, вернулся, присел напротив:

– Я имею в виду не войсковую разведку, в которой вы, как говорил мне товарищ Фролов, служили на фронте.

– Да, в германскую командовал ротой разведчиков в пластунской бригаде генерала Казанцева, – сообщил Кольцов.

– Знаю… В данном же случае речь идет об иной разведке.

Мы, по существу, ничего не знаем ни о силах противника, ни – о его резервах. Боремся с ним вслепую. А нам нужно знать, что делается у него в тылу. Какие настроения… Вот с такой разведкой дело у нас пока обсто­ит неважно. Все, что мы сейчас имеем, – это в основном донесения под­польщиков. – Лацис здесь сделал паузу, чтобы подчеркнуть важность после­дующих слов. – В тылу белых работают воистину замечательные люди. Во многих городах уже появились подпольные большевистские ревкомы, созданы партизанские отряды, ведется большая подрывная и агитационная работа, но возможностей для квалифицированной разведки у них мало. Нам нужны люди, которые могли бы внедриться во вражескую офицерскую среду. Вы понимаете, к чему я все это говорю?

– Да, Мартин Янович. Товарищ Фролов меня вкратце информировал, – тихо произнес Кольцов.

– Мы намерены предложить вам такую работу, – спокойно сказал Лацис. Кольцов какое-то время сидел молча. Он – понял, что сегодня держит,

может быть, самый трудный в жизни экзамен. Ведь слова Лациса «мы должны, мы обязаны выстоять» обращены и к нему…

– Вы хотите что-то сказать? – Лацис в упор смотрел на Кольцова, и Па­вел не отвел глаз, спокойно произнес:

– Я военный человек и привык подчиняться приказам.

– Это не приказ, товарищ Кольцов. Это – предложение.

– Я рассматриваю его как приказ, – упрямо повторил Кольцов. – Приказ партии!

Лагун одобрительно улыбнулся.

– Все подробности обсудите с товарищем Фроловым. – Он коротко взгля­нул на часы, встал: – К сожалению, на три часа у меня назначена встреча, и уклониться от нее или перенести я никак не могу. Поэтому прошу изви­нить и желаю успеха! – Лацис проводил их до двери, еще раз крепко, по-дружески пожал Кольцову руку и повторил: – Да-да! Желаю успеха! Он сейчас для нас так важен, ваш успех!

Лагун одобрительно улыбнулся.

– Все подробности обсудите с товарищем Фроловым. – Он коротко взгля­нул на часы, встал: – К сожалению, на три часа у меня назначена встреча, и уклониться от нее или перенести я никак не могу. Поэтому прошу изви­нить и желаю успеха! – Лацис проводил их до двери, еще раз крепко, по-дружески пожал Кольцову руку и повторил: – Да-да! Желаю успеха! Он сейчас для нас так важен, ваш успех!

После ухода гостей Лацис несколько минут стоял у окна. Нет, он не лю­бовался собором. Он собирался с мыслями: в три часа ему предстояло при­нимать иностранных журналистов…

Ровно в три – ни минутой раньше, ни минутой позже – Лацис сам вышел в приемную, где его дожидались из нетерпеливого любопытства приехавшие раньше назначенного времени корреспондент английской газеты «Таймс» Ко­лен и обозреватель французского еженедельника «Матэн» Жапризо. Несколько смущенные, – все-таки первые из газетчиков в самой Чека! – они последо­вали за Лацисом в кабинет. Обоих иностранцев кабинет председателя ВУЧК откровенно разочаровал: они ожидали увидеть нечто мрачное, нелюдимое, а увидели обыкновенную комнату с самым обыкновенным столом и стульями. И как всегда бывает при встрече с обыденным, привычным, все сомнения и страхи пропали, они почувствовали себя непринужденно и почти смело нас­только, что стали с нескрываемым любопытством разглядывать хозяина каби­нета.

Ничего в нем не было ни таинственного, ни устрашающего. Им даже нра­вилось, что обличьем и манерами он походил на людей их круга. Они оба не были новичками в своем деле, за долгие годы репортерского труда им при­ходилось интервьюировать недоступных премьер-министров и коронованных особ, выдающихся ученых и всемирно знаменитых писателей, удачливых ко­миссаров полиции и не менее удачливых преступников, так что ранги и ти­тулы, равно как самые блестящие, так и рожденные скандальными сенсация­ми, уже давно перестали быть предметом их репортерского поклонения или трепета.

Но эта встреча была совершенно иного рода. Она обещала небывалую сен­сацию.

Прежде всего впечатляло само учреждение-Чека, о которой по страницам западных газет катилась зловещая молва. А человек, с которым предстояло им беседовать, стоял во главе этой железной организации здесь, на Украи­не, и, следовательно, был наделен, по привычному разумению журналистов, неограниченной властью над тысячами людских жизней.

И вместе с тем эта власть каждый день могла рухнуть. Колен и Жапризо немало поколесили по этой взбудораженной стране, правда, на фронт они – так и не сумели попасть, но и того, что удалось им повидать, было пре­достаточно для твердого приговора: наспех сколоченная республика больше­виков обречена. Она вся – во власти разрухи и бесхозяйственности. И бе­зусловно, в самое ближайшее время рухнет. Гибнущей, по их представлению, новой русской государственности могло помочь лишь животворное экономи­ческое влияние с Запада. Но журналисты твердо знали, что никакой помощи, даже мизерной, не будет.

Как же в этой обстановке поведет себя главный чекист всей Украины? Разумеется, профессиональная деликатность, журналистская этика не позво­лили господам журналистам включить в круг своих вопросов прямой: на что вы, большевики, надеетесь? А так хотелось спросить! Задать вопрос и пос­мотреть, как будет реагировать этот неприступный чекист. И в то же время они рассчитывали, что их проницательная опытность, несомненно, поможет им найти в любом ответе Лациса интересующий их смысл. Затем, придав это­му ответу нужную форму, они подадут его как сенсацию. Важно, чтобы Лацис много говорил. Надо так построить беседу, чтоб главный чекист разоткро­венничался – тут его можно и подловить.

Но первой неожиданностью для них была внешность Лациса, его манера держаться, вести беседу – в общем, весь облик и линия поведения этого человека. О да, конечно, они не верили тем своим не в меру впечатли­тельным и нервным коллегам, которые представляли чекистов эдакими людое­дами, дикарями в кожаных куртках и с заряженными наганами в руках. Одна­ко они ожидали увидеть человека, в котором его происхождение из низов не сможет нивелировать никакой высокий ранг. А тут все иное – внешность Ла­циса никак не вписывалась в этот предварительный портрет. Тонкий мужест­венный профиль, выказывающий в Лацисе умный и сильный характер. И глаза тоже поразили господ журналистов: чего в них было больше – спокойствия, ироничной насмешливости, уверенной основательности? Такой человек, судя по всему, стремится видеть вещи такими, каковы они есть в действи­тельности, а не такими, какими хотелось бы ему их видеть.

Лацис, как надлежало хозяину, первым нарушил почтительное молчание журналистов. И к тому же заговорил с журналистами по-английски:

– Как себя чувствуете у нас, господа?

– О, мосье, хорошо! – заулыбался Жапризо. – Мы увезем самые теплые воспоминания.

– И неплохой материал для своих газет. Не правда ли? – в свою очередь улыбнулся Лацис.

– Объективный, – корректно вставил Колен, а про себя подумал: «Похо­же, что чекист берет инициативу в свои руки. Не мы его интервьюируем, а он нас!»

Лацис остро посмотрел на Колена, лицо его посуровело.

– На страницах вашей газеты последнее время печатается особенно много небылиц о Советской России. Недавно в одном из номеров я прочитал даже, что русский народ ждет не дождется, чтобы его поскорей завоевала Англия.

Колен сидел подтянутый, сдержанный и не без ехидцы заметил, смело глядя на правоверного чекиста:

– Мистер Лацис, это пишут русские.

– Кого вы имеете в виду? – быстро спросил Лацис.

– За границей сейчас много русских. Очень много. А у нас печать – де­мократическая. Вот и пишут…

– Вот вы о ком… Но, господа, вы ведь понимаете, что эти русские, равно как и воюющие в армиях Деникина и Колчака, давно потеряли право говорить от имени русского народа, став наемниками у вас, иностранцев: у англичан, французов, американцев… Ведь победи вы, никакой «единой, не­делимой России» не будет. – Лацис с усмешкой посмотрел на Колена: – Для вас, я полагаю, не является секретом конвенция о размежевании зон влия­ния между союзниками. По этому документу в английскую сферу входят Кав­каз, Кубань, Дон… – Лацис перевел взгляд на Жапризо, торопливо писав­шего в блокноте – А во французскую включены Крым, Бессарабия, Украина. Я не говорю уже о землях, на которые зарится Япония, и о претензиях Амери­ки.

В кабинете воцарилась тишина. Ее нарушил Жапризо:

– Господин Лацис, позвольте задать несколько вопросов?

– Пожалуйста. – В голосе Лациса прозвучали насмешливые нотки.

– Правильно я понял, что всех, бежавших за границу, вы расцениваете как ваших врагов? – Жапризо казалось, что этим вопросом он поставил Ла­цису ловушку.

– Нет, конечно! Я убежден в том, что среди русской эмиграции в Париже и Лондоне есть порядочные, честные люди, хотя и не разделяющие идей большевиков, – сдержанно и спокойно ответил Лацис, все более отчуждаясь от своих собеседников.

– Идея большевизма создать государство рабочих и крестьян… – убеж­денно начал было француз.

– Оно уже создано, господин Жапризо. Вы две недели вояжируете по тер­ритории первого в мире рабоче-крестьянского государства! – жестко прер­вал его Лацис.

– Простите за неточность. Тогда я сформулирую вопрос проще. Как в ва­шем государстве рабочих и крестьян относятся к дворянству?

«Ну, уж на этот крючок он должен обязательно попасться», – лукаво по­думал француз.

– Пушкин и Толстой были дворянами. Смешно не понимать значения пере­довой части дворянства в истории русской культуры и в истории революци­онного движения. Тогда нужно отказаться от Радищева, от декабристов. – Лацис внимательно посмотрел на журналиста. – Но, задавая этот вопрос, мне кажется, вы имели в виду другое. У вас там кричат, что мы репресси­руем всех, власть имущих в прошлом, что в застенках Чека томятся лица, виновные лишь в том, что они родовитого происхождения. Ваши газеты взы­вают к спасению этих жертв большевистского террора.

Лацис снова пристально взглянул в глаза журналистам – он пытался до­копаться до их человеческой сути: кто они? Честные, но заблудшие люди? Или ловкачи-писаки, ищущие сенсаций? Правда ли им нужна или только прав­доподобие? А может, им не нужна ни правда, ни ложь – они еще до приезда сюда знали, о чем будут писать?.. И все же Лацис продолжал выкладывать им, подавшись вперед:

– А известно ли вам, господа, что до недавнего времени мы великодушно и зачастую излишне мягко относились к врагам, применяя в отношении них такие меры, как выдворение из страны, ссылка в трудовые лагеря, а неко­торых просто отпускали под честное слово. Вот как, например, генерала Краснова, руководителя первого мятежа против революции. Он же, дав слово чести не воевать против Советов, удрал на Дон и стал во главе тамошней белогвардейщины. И не он один изменил своему слову. Достопочтенные гене­ралы Загряжский и Политковский, очутившись на свободе, приняли участие в заговоре Локкарта и других иностранных дипломатов.