Адъютант его превосходительства - Болгарин И. Я. 3 стр.

– Это известно, господин Лацис, – воспользовался паузой Колен, – наши газеты много писали об этом… – он поискал слова, – об этом инциденте. Но, судя по сообщениям газет, ваше правительство допустило незаконные действия по отношению к иностранным дипломатам… – Колен замялся. – Много писали и о произволе Чека…

– А что еще оставалось делать буржуазным газетам, господин Колен? Че­ка вскрыла заговор английских, французских и американских дипломатов, которые, прикрываясь правом неприкосновенности, поставили перед собой задачу уничтожить руководителей Советского правительства, того прави­тельства, которое их так гостеприимно приняло. И как бы ни извращали факты буржуазные газеты, Чрезвычайная комиссия доказала преступные наме­рения начальника английской миссии Брюса Локкарта, лейтенанта английской службы Сиднея Рейли, кстати, агента Интеллидженс сервис, французского генерального консула Гренара и американскою гражданина Каламатиано. За­говорщики пытались организовать государственный переворот. Намерения серьезнейшие, не правда ли? И оставить их без последствий мы, чекисты, естественно, не могли. Надеюсь, вы согласитесь со мной? – В голосе Лаци­са прозвучали иронические нотки.

Жапризо, торопливо записывая за Лацисом, одобрительно подумал: «Ого! Председатель Чека ловко нас припер к стенке. Но важно не отвечать. Иначе – дискуссия. А в споре большевики сильны… Нет, лучше отмолчаться».

Колен же смотрел несколько рассеянно, он тоже не ожидал такого харак­тера беседы, таких несокрушимых доводов.

Словно давая журналистам время для раздумий, Лацис поднялся с места, неторопливо подошел к окну. С улицы доносились звуки проезжающих проле­ток, редкое цоканье копыт, мерный шаг патрульных красноармейцев. Жизнь шла своим чередом, и Лацис знал, что ее нужно направлять железной и неп­реклонной рукой. Он почему-то сейчас вспомнил Кольцова. Была в этом че­ловеке какая-то прочная основательность, заставлявшая с первого взгляда поверить в него и в успех задуманного. И еще – артистичность, без кото­рой не бывает разведчика, способность к перевоплощению. Но и этого мало. Нужно умение располагать к себе сразу. Разведчик должен нравиться. И у Кольцова все эти качества налицо. Ах, если бы задуманная операция уда­лась, многие заговоры были бы раскрыты задолго до того, как они больно ударят по республике.

Молчание явно затянулось. Вернувшись от окна, Лацис подсел к журна­листам, пододвинул к ним стоявшую на столике деревянную шкатулку с таба­ком:

– Закуривайте, господа. Отменный крымский «Дюбек».

– Но, похоже, «Дюбек» скоро кончится, – осторожно сказал Колен, имея в виду успехи Деникина на юге.

– Возможно, вы правы, – спокойно подтвердил Лацис, – в таком случае временно будем курить махорку.

– Вот вы, господин Лацис, сказали «временно». Этот оптимизм на чем-нибудь основан? – Англичанин внимательно следил за лицом Лациса: мо­жет, наконец-то разговор вступит в нужную колею.

– Да, основан, – тотчас ответил Лацис, – на исторической неизбежности победы рабочих и крестьян.

– Но вы же сами сказали, что в скорейшем торжестве белых сил заинте­ресованы не только русские генералы, – вступил снова в разговор Жапризо,

– но и иностранные коммерсанты.

– Сказал, – кивнул Лацис. – И совершенно ответственно могу добавить: насколько я знаю, коммерсант должен быть дальновидным человеком, ваши же коммерсанты, довольно опрометчиво рискнувшие вложить деньги в нашу вой­ну, – никудышные коммерсанты. Плакали их денежки. А ваши политики и ге­нералы, пославшие к нам своих солдат, – никчемные политики и генералы. Ибо с древнейших времен известно: наемники – плохие солдаты.

– Вы пытаетесь нам навязать свои убеждения, – не выдержав, пошел в наступление Колен. – Но положение в городах Украины да и на фронтах…

Было понятно и без слов, о чем сейчас будет говорить Колен: о том, что белые победоносно наступают; что красноармейцы плохо вооружены, пло­хо одеты; что в Красной Армии мало обученных командиров…

– Знаю! – иронично подхватил Лацис, и голос его зазвучал холодно и резко. – Мы, большевики, умеем не закрывать глаза на правду, какой бы жестокой она ни была. Мы отлично понимаем, какое неимоверно трудное для республики сложилось положение, и ни на кого не рассчитываем! Только на себя!..

– Извините, господин Лацис! – Колен поспешно сменил ледяное выражение лица на более располагающее. – Но мы с вами так откровенно говорим пото­му, что надеемся у себя достаточно объективно осветить… э-э… как сказать, все, что у вас происходит…

– На это мы тоже не очень рассчитываем, – с жесткой откровенностью уточнил Лацис. – Обычно говорят: кто заказывает музыку, тот и пляшет. А музыку, насколько я понимаю, заказываете не вы!

– И все-таки!.. – попробовал возразить Колен, но ничего не мог проти­вопоставить железным доводам собеседника.

– И все-таки, – в тон ему продолжил Лацис, спокойно глядя прямо в ли­ца своих гостей, – и все-таки, – повторил он, – если вы этого и не сде­лаете по известным причинам, но говорите сейчас искренно, то я не пожа­лею, что разрешил вам провести эти две недели на нашей территории. Пото­му что вы хотя бы кому-то расскажете правду о большевиках, о наших зада­чах, наших целях…

– Мы увозим из вашей страны массу фотографий, надеемся их опублико­вать! – сказал Жапризо. Ему начинал нравиться этот умный, неторопливый человек, умеющий побеждать в спорах, ему была по душе волевая направлен­ность его характера.

– Я уверен, что вы крупно разбогатеете, господа, – сказал Лацис, пря­ча лукавинки в глазах.

– О! Каким образом?

– Мы победим, и, естественно, интерес к Советской России значительно возрастет! Тогда у вас купят все фотографии. – Лацис встал, давая по­нять, что беседа подошла к концу.

Встали и журналисты. Жапризо, весело потирая руки; Колен – медли­тельно, с какой-то старческой неохотой: не было удовлетворения, не сумел задать нужные вопросы, не оказался хозяином положения.

– Если мы кому-нибудь скажем, что в Чека работают веселые, остроумные люди, нам никто не поверит. – И Жапризо, ловко выдернув из папки, поло­жил перед Лацисом фотографию Киева: – Подпишите, пожалуйста!..

Лацис склонился к фотографии, черкнул несколько скупых слов о том, что верит в их объективность…

Журналисты вышли от Лациса явно обескураженные. Сенсации не получи­лось. Только факт самого пребывания в Чека. Только это…

А тем временем Фролов, Красильников и Кольцов, наскоро пообедав здесь же, в кабинете, вновь вернулись к прерванным делам, к выработке правдо­подобной версии. Для разведчика версия – это так много! Ошибка в версии

– провал.

– Следующее соображение, – сказал Фролов. – Генерал Казанцев помнит тебя как боевого офицера и конечно же попытается использовать на передо­вой. Нам же необходимо, чтобы ты осел у него в штабе.

– Это уж как получится, – качнул головой Кольцов. – Мне самому в сво­их стрелять не с руки. Но и настаивать на том, чтобы оставили в штабе, опасно…

– Это верно, в штабе не оставят. Потому что ты для них черная кость, сын клепальщика. Хоть и офицер, но сын рабочего, вряд ли такому они ока­жут доверие.

– Что делать, Петр Тимофеевич, родителей себе не я выбирал.

– А ты их на время смени. – Фролов вынул из ящика стола объемистую книгу «Списки должностных лиц Российской империи на 1916 год». Раскрыл книгу на букве «К». – Среди нескольких десятков Кольцовых мы нашли впол­не для тебя подходящего: Кольцов Андрей Константинович. Действительный статский советник. Уездный предводитель дворянства. Начальник Сыз­рань-Рязанской железной дороги… По наведенным справкам, в семнадцатом году уехал во Францию, там умер. Вдова и сын живут под Парижем… Ну как, такой родитель тебе подойдет?

– Листай дальше, Петр Тимофеевич! – обречено махнул рукой Кольцов. – Может, найдешь кого-нибудь попроще! Ну, какого-нибудь акцизного. За дво­рянина-то я вряд ли сойду.

– Ну почему? – недовольно поморщился Фролов. – Мне приходилось не только потомственных допрашивать, но и отпрысков их сиятельств. В большинстве своем невежественные ферты попадались…

Красильников, внимательно оглядев Кольцова, добродушно и простовато обронил:

– Не сомневайся, по виду ты чистый беляк. Глянешь на тебя – рука сама за наганом тянется…

– Вот видишь! – весело подтвердил Фролов. – Ладно, мы еще подумаем над этим. А сейчас Семен Алексеевич отвезет тебя в Свяюшино на нашу да­чу. Поживешь там дня три, подумаешь, подготовишься. – Фролов подошел к книжному шкафу, достал стопку книг: – Обязательно прочитай вот это: ме­муары контрразведчиков Семенова, Рачковского и Манасевича-Мануйлова. Ав­торы-жандармы; дело в том, что контрразведка белых ничем не отличается от третьего отделения царской охранки: те же методы и приемы, и работают в ней те же бывшие жандармские офицеры. А вот это записки капитана Бена­ра из второго бюро французской разведки. Пройдоха, нужно сказать, из пройдох! А лихо описывает свои похождения в германском тылу. Тут много ерунды, но некоторые наблюдения и аналитические суждения очень професси­ональны. Обрати на них внимание.

Кольцов взял книги и не удержался, спросил:

– Петр Тимофеевич, а как собираешься переправить меня через линию фронта?

– Есть одна мысль. Через день-два скажу окончательно… Мы тут, в Очеретино, засекли цепочку, по которой господ офицеров переправляют к Деникину. Отправим тебя и – прихлопнем эту лавочку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

С наступлением густых сумерек, убаюканный шелестом старинных тополей, городок засыпал. Вернее, это была видимость сна: сквозь щели закрытых наглухо ставен пробивался на улицу слабый, дремотный огонь коптилок, до­носились приглушенные до опасливого шепота голоса, из сараев раздавалось позднее мычание застоявшихся коров. Люди проводили ночи в тревожном, настороженном забытьи, вскидываясь при каждом шуме или шорохе.

Много бед пережил этот степной городок за последние полтора года. Несколько раз его оставляли красные, ободряя жителей обещанием вер­нуться. Вступали деникинцы – начинались повальные грабежи, ибо пообноси­лись белопогонники изрядно, а затем – под меланхолическую музыку местно­го оркестра – меланхолические кутежи. А когда наскучивало и это господам офицерам, поднималась стрельба под колокольный звон оживающих церквушек. Несколько раз с лихим посвистом и гиканьем залетали на взмыленных конях одуревшие от попоек махновцы – и снова на улочках наступали грабежи и разносилась пьяная стрельба.

За последние дни положение на фронте резко изменилось. Части Добро­вольческой армии захватили Луганск и теперь пытались изо всех сил раз­вить успех.

До Очеретино было еще далеко. Но по ночам занимались над горизонтом багряные отсветы. Они совсем не походили на те спокойные и плавные зар­ницы, освещающие степь в пору созревания хлебов. Вот и не спалось людям в предчувствии новой беды. Ни души на улицах, ни тени. Над запыленными плетнями свешивались потяжелевшие ветви вишен и яблонь.

Павел Кольцов торопливо прошел в конец пустынно-тихой Базарной улицы, вышел к кладбищу. В эти годы люди мало думали о мертвых – хватало забот о живых. Кладбище поросло тяжелой, могильной травой. А над нею, как пни в сгоревшем лесу, торчали верхушки массивных каменных крестов и остовы истлевших от сырости и забвения деревянных, отчего кладбище странно по­ходило на пожарище.

Пройдя кладбище и за ним пустырь, Кольцов увидел старый дом, обнесен­ный с трех сторон высоким, уже успевшим покоситься забором. Стараясь быть незамеченным, вдоль забора прошел к дому, внимательно оглядел окна, закрытые изнутри громоздкими дубовыми ставнями. Было тихо и мертво, словно дом давно покинули хозяева.

Павел осторожно поднялся на крыльцо и негромко постучал в дверь три раза и, сделав небольшую паузу, еще три раза, затем, отойдя на шаг, за­курил.

Дверь долго не открывали. Несколько минут он вообще не слышал никаких признаков жизни, хотя каким-то шестым чувством ощутил, что его оттуда, изнутри, осторожно разглядывают. Затем в глубине дома едва послышались легкие шаги, и щель входной двери затеплилась красноватым светом. Встре­воженный женский голос спросил:

– Вам кого?

– Софью Николаевну, – тихо и спокойно сказал Кольцов и, немного по­медлив, добавил со значением: – Я от Петра Николаевича.

Там, в доме, видать, не торопились впускать. Раздумывали. Прошло нес­колько томительных мгновений, и было неизвестно, поняли ли обитатели до­ма полупароль или нет.

– Вы один? – наконец отозвался тот же голос.

И тогда Кольцов, отступая от железных правил конспирации, сердито сказал:

– Боюсь, если еще минут пять простою, то буду уже не один.

Эти слова возымели действие: прогремел отодвигаемый засов, резко звякнули защелки и замки. Воистину, здесь жили потаенно. Дверь открыла пожилая дама с грузными, мужскими плечами. В руках она держала керосино­вую лампу.

Придирчиво оглядев Кольцова с ног до головы, хозяйка посторонилась, пропуская его в дом. Павел подождал, пока она задвигала все засовы, за­пирала с какой-то неуклюжей тщательностью все замки. Затем, освещая путь лампой, провела Павла в большую комнату, заставленную громоздкой старин­ной мебелью с бронзовыми нашлепками, причудливыми вензелями и хитрыми завитушками. Вещи говорили, что еще совсем недавно здесь жили по-барски. Поставив на стол лампу, дама указала Павлу на диван:

– Прошу… присаживайтесь. – И сама села рядом, немигающими глазами бесцеремонно и пристально рассматривая гостя, который начинал ей нра­виться; манерой держаться он напоминал молодых поручиков. Затем она по­велительно сказала: – Так я вас слушаю… – Но в глазах ее уже не было прежней озабоченной настороженности.

– Простите, значит, Софья Николаевна – это вы? – любезно спросил Кольцов.

– Да.

Кольцов встал, щегольски щелкнул каблуками, склонил голову.

– Капитан Кольцов!.. Я к вам за помощью! – И лишь после этого он изв­лек из кармана кусок картона, на котором химическим карандашом были вы­ведены всего три буквы: СЭР – и чуть ниже витиеватая подпись.

– А все же где вы встречали Петра Николаевича? – поинтересовалась да­ма, становясь более любезной. – Помнится, он собирался переходить через фронт к нашим.

– Нет, мадам. Обстоятельства, как вам известно, изменились. Началось наступление. В армию влилось много новых сил, и Антон Иванович нуждается в офицерах. Поэтому Петр Николаевич выехал в Славянок, там собралось много офицеров, которых надо переправить через фронт. Затем Петр Никола­евич выедет в Екатеринослав. По тем же делам, – сказал Кольцов и многоз­начительно умолк, продолжая любезно смотреть в глаза хозяйке.

Софья Николаевна тяжело вздохнула и мелко перекрестила себе грудь.

– Помоги ему всевышний.

Кольцов набожно опустил глаза, понимая, что каждый его жест, каждое движение проверяются хозяйкой.

А Софья Николаевна торопливо поднялась с дивана и неожиданно легко для ее грузной фигуры заспешила к двери в другую комнату, с некоторым смущением отдернула портьеру.

– Войдите, господа, – сказала она кому-то, и голос ее прозвучал успо­каивающе.

В комнату вошли двое. Вероятно, они все время стояли за портьерой, потому что вошли тотчас. Человек, выступивший первым, – высокий, с глу­бокими залысинами – недружелюбно скользнул острыми, слегка выпуклыми глазами по лицу Кольцова, и что-то в госте ему явно не понравилось.

– Знакомьтесь, господа! Капитан Кольцов! – представила Софья Никола­евна.

– Ротмистр Волин! – сухо произнес высокий и, чтобы не подать руки, тотчас же отвернулся.

Товарищ Волина – круглолицый юноша в кителе с высокой талией – лихо щелкнул каблуками:

– Поручик Дудицкий… – и, подойдя вплотную к Кольцову, сказал: – Ка­питан, мне определенно знакомо ваше лицо! Честное слово, мы встречались! Да-да! Но где же?

Кольцов вопросительно посмотрел на поручика – начиналось именно то, чего он больше всего опасался. Вполне возможно, что это – всего лишь проверка. Но не исключено, что и встречались. Вот только где? При каких обстоятельствах?.. Выгадывая время, Кольцов небрежно спросил:

– В армии вы давно?

– С шестнадцатого…

– В германскую я воевал на Юго-Западном… Поручик широко заулыбался:

– Так и есть! Я служил в сто первой дивизии, у генерала Гильчевского.

Разговор принимал неожиданно удачный поворот. «Теперь, чтобы как мож­но быстрее сломать ледок отчужденности у ротмистра, надо выложить нес­колько фактов, подробностей», – подумал Кольцов и с нескрываемым друже­любием спросил поручика:

– Насколько мне помнится, вы квартировали в КаменецПодольске?

– Совершенно верно, капитан!.. Значит, и вы тоже бывали там?

– Я имел честь принимать участие в смотре войск, который производил в Каменец-Подольске государь император. – Вздохнув, Кольцов опустил голо­ву, словно предлагая присутствующим почтить молчанием далекие уже дни империи.

– Вот где я мог вас видеть! – воскликнул Дудицкий. – Ах, господа, ка­кое было время! Войска с винтовками «На краул!». Тишина. И только шаги государя! Он прошел совсем близко от меня, ну совершенно рядом, честное слово. Я даже заметил слезы на его глазах! Потом церемониальный марш!.. Ах, а вечером!.. Бал, музыка, цветы… Вы были в тот вечер в Дворянском собрании, капитан?

– Не довелось… Вечером я был в наряде по охране поезда его вели­чества.

– Да-да! Я определенно встречался с вами в Каменец-Подольске, капи­тан! У меня удивительная память на лица!.. Ах как было тогда славно! Ка­залось, все обрело ясность! Казалось, вотвот объявят перемирие и вернут­ся добрые старые времена… – Поручик окончательно признавал в Кольцове своего.

Глаза ротмистра Волина, до сих пор сохранявшие ледяную напряженность, слегка оттаяли, и оказалось, что они совсем не холодные и даже чуть-чуть лукавые. Ротмистр щелкнул портсигаром и, словно объявляя мир, гостепри­имно предложил Кольцову:

– Отведайте моих! Преотменнейшие, смею доложить вам, папиросы! – и улыбнулся краешками губ; улыбка, как улитка из раковины, высунулась и тут же спряталась.