Обвинитель взял протянутый ему лист бумаги, снова сел и, шевеля губами, принялся за чтение. Лицо его принялось разглаживаться и принимать обычный свой цвет, брови несколько раз удивлённо дрогнули.
Адвокат, перегибаясь через председателя, пытался заглянуть в бумагу.
Тело Рождественского, поставленное на ноги, очередной раз рухнуло вниз. Вновь раздался глухой стук.
– Эй, поосторожней там! - прикрикнул на конвоиров председатель. - Не мешок с картошкой, лауреат, как никак! Ну, как тебе? - он повернулся к Пахоменко.
Тот задумчиво погладил зелёную скатерть.
– А что, есть в этом что-то: такое: Поэтика, что ли:
Адвокат нетерпеливо протянул руку:
– Да дайте же и мне возможность ознакомиться!
Пахоменко, отдавая ему бумагу, рыкнул в сторону конвоиров:
– Он там жив у вас вообще? В приёмную его отсюда, медика вызвать, мне доложить!
Щуплые конвоиры, пыхтя и невнятно матерясь, волоком потащили свидетеля к дверям. Громыхнули, открывшись-закрывшись, массивные створки.
Стало тихо.
Председатель и обвинитель с интересом посмотрели на адвоката.
Валентин Петрович, не отрываясь от чтения, встал, вышел из-за стола и прошёлся по комнате. Остановился у окна и вытащил из кармана пачку папирос. Сунул её обратно. Обернулся к коллегам:
– А ведь это просто песня какая-то:
Председатель довольно улыбнулся.
– Ведь это лучший поэтический образ нашей с вами работы, товарищи, - продолжил Валентин Петрович, - Лучшее, что когда-либо было сказано о работе органов спецправопорядка:
– Ну-ка, зачитай ещё разок, вслух! - попросил председатель, щелчком выбивая из пачки «казбечину». - Погодь, закурю только:
Обвинитель полез в карман кителя. Вытащил зажигалку, высек колёсиком искру, поднёс огонёк к кончику папиросы председателя.
Пыхнуло облачко дыма.
– Давай!
Адвокат откашлялся:
– Так: Вот, тут: «Вот промчались тройки звонко и крылато, И дыхание весны шло от них».
Голос адвоката дрогнул, он с усилием сглотнул.
Председатель снял очки и потёр покрасневшую переносицу.
Пахоменко закурил, не спрашивая разрешения.
Председателю было не до мелких нарушений субординации.
– «И дыхание весны шло от них»! Ты понимаешь, Пахоменко, и ты, Петрович, адвокат ты мой ненаглядный, что это значит?! Это: - председатель взволнованно пригладил волосы, - Это значит, что мы с вами не просто так хлеб свой едим! Значит, мы людям нужны! Значит, ценят нашу работу! Дыхание весны от нас идёт! Дыхание нашего светлого будущего! Возрождения России дыхание!
Двери приоткрылись, и в щель между створками заглянула голова конвоира, старослужащего.
– Почему без вызова?! - зарычал Пахоменко.
Конвоир тупо моргнул.
– Так сказали же: доложить.
Председатель снова надел очки.
– Что там? - нетерпеливо спросил он.
Конвоир ухмыльнулся:
– Лепила пришёл: Ну, медик, в смысле: Сердце, в общем. Клиент ласты склеил.
– Вон пошёл! На х:, пока я сам тебя не прибил! - председатель схватил стакан с запустил им в солдата.
Створки мгновенно сомкнулись. Стакан ударился о медную ручку и разлетелся в мелкое крошево.
Председатель принялся растирать ладонью грудь.
– Тут у самого скоро сердце: Как там этот урод выразился: «ласты склеил»: Откуда таких набирают только?
– Так это ж альтернативщики, - удивлённо посмотрел на председателя Пахоменко. - Указ в прошлом годе ещё вышел, президентский. С связи с недобором: Теперь у них выбор - кого за хулиганку, например, или кражи, или гоп-стоп: Да там куча статей попадает: В общем, попался, скажем, на угоне транспортного средства - получай срок, или служить иди - два года срок - три года службы. Выбирай, как говорится: Раньше была армия у нас рабоче-крестьянская, а теперь вот уголовно-наркоманская:
– Блядь, куда ты мчишься, птица-тройка: - председатель взглянул вновь на часы и вздохнул. - Так, засиделись мы с вами сегодня, товарищи. Пахоменко, вызови дежурного, пусть организует тару поприличней, и с кухни чего-нибудь доставить распорядись. Есть предложение отметить. Стресс снять: - председателем овладела сосредоточенная деловитость: - Так, графин заменить, на полный: И чтоб холодная была! Да, и курева, «Казбека», или лучше, «Герцоговины», пару пачек. Дорогие, зараза, а можно и пошиковать сегодня. Такой день!.. «Промчались тройки звонко и крылато»! Это ведь про нас: Как птицы мы: Нет, выше бери - ангелы! Ангелы со звонкими мечами:
Пахоменко взялся за телефон.
– Кстати, о мечах: - встрепенулся Валентин Петрович.
– Если опять свои анекдоты травить решил: - мгновенно окрысился обвинитель, отрываясь от трубки.
Адвокат помотал головой:
– Да нет, при чём тут это: С участниками свадьбы что делать-то? Сегодня-то поздно уже вызывать:
Председатель поморщился.
– Вот смотрю я на ваше поколение, и не понимаю - откуда в вас это: от сих и до сих сделаю, а дальше - «ни-ни, не моя забота!» Да ты знаешь, тыловая ты морда, как мы при Хозяине работали?.. Без сна, без отдыха, по трое суток:
– Знаю, конвейер называется, - не удержался адвокат.
– То-то же, конвейер: - мечтательно произнёс председатель, не уловив подвоха. - И никаких коллегий твоих сраных. Порядок в стране был. Фрица завалили - и мир на долгие годы. А теперь - что? Вот сын мой, Сашка, за что пулю получил?
– А разве: - растерялся адвокат.
– «Разве» - передразнил председатель. - Вот тебе и «разве»: Пал смертью храбрых при штурме дворца Монтимира Шаймиева. Посмертно - «За взятие Казани» медальку получил. А на хера она, эта медаль, нужна, если Казань эту сраную мы пятьсот лет назад уже брали: Подумать только - полтыщи лет держали, а эти: - председатель непроизвольно мотнул головой в сторону портрета, - Просрали всё: Суки:
Адвокат быстро черкнул что-то в своей книжечке.
«Пиши, пиши», - председатель сцепил руки пред грудью в замок и, поднимая их над головой, с наслаждением потянулся.
Двери снова открылись, и в комнату, осторожно неся подносы, вошли двое посыльных - точные копии недавних конвоиров, только невооружённые.
«Клонируют их теперь, что ли?» - загрустил председатель, наблюдая за работой посыльных.
Те сноровисто расставили тарелки с салатами и жареной рыбой, разложили салфетки и приборы. Запотевший графин и три стопки поставили отдельно, у телефона. Закончив, распрямились и выжидающе уставились на председателя.
Адвокат сглотнул слюну.
Пахоменко возбуждённо потёр руки.
– Вы вот что, голубчики... - председатель, грузно навалившись на стол, придвинул к посыльным одну из стопок. - Эту заберите, не понадобится.
Адвокат и обвинитель лицами изобразили недоумение.
Один из посыльных равнодушно сунул стопку себе в карман.
– А ты, любезный: - обратился председатель ко второму солдату, указывая пальцем на адвоката, - А ты возьми-ка под белы рученьки вот этого субчика и к дежурному его. Тот скажет, что дальше. Приступай!
Валентин Петрович медленно встал и замотал головой.
– Вы не имеете права!.. Как член комиссии я: Не сметь! Отставить! - взвизгнул адвокат в сторону приближающегося солдата.
Не доходя нескольких шагов, тот замер.
– Выполнять! - рявкнул председатель, и тень неуверенности мигом слетела с лица посыльного.
Подойдя к вцепившемуся в стол адвокату, солдат резко вскинул руку и ударил его растопыренными пальцами по глазам. Тут же, негромко хыкнув, добавил кулаком под рёбра. Подхватил обмякшего Валентина Петровича, кивнул напарнику. Тот поднырнул под одну из адвокатских рук, и солдаты деловито поволокли члена комиссии к дверям.
Пахоменко проводил взглядом подошвы скользящих по паркету туфель Валентина Петровича. Вздрогнув от стука закрываемых дверей, кашлянул и с опаской посмотрел на председателя:
– Михалыч: То есть Виктор Михайлович: Товарищ председатель комиссии:
Председатель кивнул на графин:
– Наливай, Пахоменко. День-то сегодня какой! Да не парься ты, не спятил я. Наливай, чего ждёшь.
Выпили и тут же повторили. Лишь потом потянулись к закуске.
Пахоменко озадаченно молчал и поглядывал на председателя.
Тот, благодушно жуя пучок петрушки, подмигнул:
– Говорил я тебе - в нашем деле главное - информация и связи. Говорил? Во, киваешь. Помнишь Семыгина? Ну, с Сашкой моим, светлая ему память, служил вместе? Он тогда Шаймиева и завалил: Тот с охраной до последнего ведь в кабинете сидел, потом перебили их, один Шаймиев и остался: Рванул в уборную личную, за комнатой отдыха там у него была: Семыгин его и снял там. Уж наш-то как рад был! Гоголем неделю ходил. Вот, мол, где поймаем, там и будем мочить. И Семыгина к себе взял, помощником. А тот с Сашкой-то дружил сильно. Всё у меня прощения просил, что не уберёг: Дядей Витей называл:
Председатель показал глазами на стопки.
Пахоменко сноровисто наполнил.
Председатель показал глазами на стопки.
Пахоменко сноровисто наполнил.
Выпили.
– Семыгин-то теперь на самом верху. Большие дела через него крутятся. Влияние у него могучее. А этот червь, - председатель кивнул на опустевший стул, - под меня рыть пытался, мудило грешное: С кем связаться решил: Так мне Семыгин звонит сегодня утром: «Дядь Вить, хочешь порадую, по секрету - только что указ подписан, адвокатура упраздняется вся. Как архаичный и вредоносный фактор в условиях угрозы международного терроризма. А защитники нарушителей спецправопорядка приравниваются теперь к их пособникам»: А и давно пора было: А то, развелось их: Ну ты, Пахоменко, меня знаешь - я человек чуткий. Думаю, не буду с утра Валентин Петровича огорчать. Пусть поработает последний раз адвокатом, больше всё равно ничего не умеет. А он всё в книжечку пишет, всё пишет. Отписался, красавчик:
– Отчирикался Валя, отпел, голубок! - Пахоменко расцвёл. - За такое грех не выпить, Виктор Михалыч!
Выпили.
– Кто ж теперь вместо адвокатов в «тройку» войдёт? - выплёвывая на тарелку рыбью кость, поинтересовался Пахоменко.
– Военврач теперь будет.
– Это хорошо, - кивнул Пахоменко. - Люди толковые, спирт всегда под рукой. И то верно - вон как сегодня, взял один и гикнулся:
– Ты ещё скажи, как этот: «ласты склеил», - ухмыльнулся председатель. - Кстати, распорядись - тех, из конвоя, под арест, за тупость и нерасторопность. От меня лично - десять суток, а потом в столовую их, на мойку, до дембеля обоих чтоб там сгноить. А вот посыльных этих завтра с утра в семь лично ко мне, в адъютанты пойдут. Что за страна - каждый не на своём месте, всё до ума доводить приходится!..
– Вопрос риторический, - пожал плечами Пахоменко и наполнил стопки. - Со свадьбой-то как?
– А когда у тебя? Погодь, ты ведь женат!..- удивился председатель и вдруг захохотал: - Тьфу, дурак, ну тебя на хер! Запутал совсем меня! Я-то уж подумал:
Отсмеявшись, председатель опрокинул в рот стопку и захрустел огуречно-помидорным салатом.
– С этими: Завтра к восьми вызывай сюда. Группа большая, конвой усиленный распорядись дать. Здесь тесновато будет, в актовом зале проведём. Сложного нет ничего. Жениху и свидетелям - вышка, тут и спорить нечего. Невеста: Там этот, как его: Рождественский: Что по поводу невесты показал?
Пахоменко склонился над бумагой:
– «Невеста ослепительно была молодой». Вот пишут, блядь, нет, чтобы по-нормальному - малолетка там, или допризывного возраста:
– Ну невесте, так и быть, по малолетству дадим «пятнашку», без права на УДО. Пусть ума наберётся. Ещё не старая выйдет, жениха нового найдёт, с лимузином.
Оба расхохотались, представив отбывшую своё «молодую».
Вытирая уголки глаз, председатель, досмеиваясь, махнул рукой:
– Ну, а остальным от «трёшки» до «десятки» раскидаем, до кучи. Может, кто и
альтернативку выберет. Деревенские, они служат неплохо. Тупо, но
исполнительно. Наливай, Пахоменко, по последней. «Вот промчались тро-ойки
зв-о-онко и крыла-ато! И дыха-ание весны-ы шло от них!» Хорошо написал,
собака! Не показания, а песня просто! Давай, Пахоменко, за упокой души пня
старого!
УПК
В разделочной всегда холодно.
На мне отцовский синий свитер грубой вязки. Поверх – белый халат и фартук. Я сижу на скамейке возле шкафчика со сменкой и разглядываю свои кеды. Предмет гордости моей мамы – отстояла очередь в «Доме Обуви» и всё же раздобыла сорок пятый размер. Хорошие кеды, чёрные, с красной резиновой подошвой и кругляшком в виде волейбольного мячика сбоку. Эти же кеды вызывают у всего магазина восторг и веселье. Я высокий, но худой. И с такими вот «ластами». Мне будет шестнадцать только зимой.
Я всё приготовил для рабочего дня. Разделочная плаха очищена от соли. Прилавок в зале протёрт, лотки тоже. Огромная электромясорубка собрана. Чем-то она смахивает на пулемёт «максим». Кожух, щиток, куча насадок и лезвий. Детали мясорубки на ночь я тщательно промываю и протираю насухо. Укладываю в алюминиевый поддон. Накрываю марлей. Утром собираю агрегат, каждый раз - всё ловчее.
Из подвального склада поднимаю наверх отмеченные Рашидом еще с вечера свиные полутуши. Это несложно – главное, правильно погрузить их на электроподъёмник. Потом надо вдавить до упора большую кнопку на пульте подъёмника и наблюдать, как платформа едет вверх, закрывая собой квадратный проём в потолке.
В общем-то, этим должен заниматься грузчик Витя-Зверь, но я – практикант, и это поручено теперь мне.
Рашид обещал научить меня рубить мясо.
Я взвешиваю в руке топор. Рукоять массивная, толстая. Захватанная и отшлифованная. Лезвие широкое, формой похожее на сарафан. Тёмное у обуха и светлее к кромке.
Делаю несколько взмахов. Решаю потренироваться на плахе, но она только что выскоблена мной - ровная, светлая. Жалко кромсать.
Ладно. Подожду.
Поднимаюсь по ступенькам. Из полуподвальной разделочной выхожу во двор магазина. Закуриваю и присаживаюсь на шаткий ящик. Здание магазина угловое, буквой «Г». Двор длинный и узкий. Раннее утро. Солнце еще за крышей высокого дома.
Возле директорской «волги» замечаю Степан Николаича. Местный лодырь, бездельник («пиздельник», как называет его водила Лауреат) и бабник.
Степан Николаич поворачивает свою круглую голову и внимательно разглядывает меня. Приветливо щерится. Узнал, паскудник, но не признал ещё за своего. Такой уж он тип – дружит только с мясниками и Ангелиной из винного. Корыстная тварь.
Мяукнув, Степан Николаич ловко запрыгивает на капот «волги». Укладывается, подобрав лапы, но тут же вскидывает голову и принимается следить за скачущими по кромке бетонного забора воробьями.
От нечего делать достаю из коробка спичку и принимаюсь тыкать в кнопочки своих «Сейко». Первая вещь, купленная на заработанные деньги. Плоские, серебристые, часы пискляво играют кучу мелодий, показывают календарь и на них можно считать, как на калькуляторе.
После практики я собираюсь купить велосипед, «Украину». Единственный, что подходит мне по росту. Хороший велик, с большими колёсами. Не чета складной «Каме». Деньги на него я уже отложил. Спрятал в одном из томов «Всемирной литературы», в Маяковского.
Отец моих успехов в торговле не одобряет. Да и мать тоже. Они хотят, чтобы я поступал в МГУ. На истфак, или филологический. Но до этого – ещё год. Чему я буду там учиться? Даты зубрить, или книжки читать?
Это я и так умею.
А вот мясо рубить, или фуру с маслом, на равных с Ромкой и Славой, за десять минут разгрузить... Это мне интереснее. Здесь для меня - новый мир и взрослая жизнь. Стипуха у студента - жалкие сорок рублей, если без троек. Два-три дня работы для меня тут. И это помимо зарплаты.
Я, не считая Степана Николаича, самый младший в магазине. Хотя, по человечьим меркам, Степан Николаич тоже, наверное, старше меня. Но он – котяра, а я – почти десятиклассник. Третью неделю на практике. Весь девятый бывал тут раз в неделю, после двух уроков теории в учебном комбинате. И вот теперь месяц настоящей работы. Я езжу до Безбожного переулка на троллейбусе, от «Щербаковской». В киоске у метро «Проспект Мира» покупаю явскую «Яву». Закуриваю, не стесняясь прохожих, и иду пешком вдоль трамвайных путей. Вообще-то, «Ява» в киоске обычно только «дукатская». Но киоскер меня знает - нас познакомил Рашид. Поэтому я никогда не доплачиваю пятнашку, а беру у дяди Сани из-под полы по обычной цене – за сорок. С рубля, который мне оставляет на столе мама, остаётся еще шестьдесят копеек. К вечеру к ним прибавляется червонец, а то и четвертной.
Фиолетовая купюра с профилем Лысого – самая уважаемая мной. Солидная, для настоящих мужиков. Если у меня два червонца и синяя пятёрка – я всегда меняю их на один четвертной. От смеси красного и синего и получается строгий и благородный фиолетовый. Бежевые рубли и зелёные трёхи – мелочь и шелуха, как берёзовые серёжки и листья. Для алкашей. Пятифаны – если новые – для инженеров. Червонцы – в магазин и на рынок ходить. Четвертаки – конечно, для ресторана. Правда, я ещё ни разу в ресторан не ходил, без родителей. Но обязательно пойду, как только закончу практику. С Наташкой.
Когда я переводился в девятый в школу на Банном, завуч объяснила, что на УПК у них две специальности. Слесарь и продавец продтоваров. Слесаря практику проходят на ЗИЛе, чем школа по праву гордится. Опытные мастера-наставники, дружный рабочий коллектив. Завуча звали Эсфирь Львовна. Она действительно чем-то походила на свою библейскую тёзку, с картины в Третьяковке. Как-то с трудом верилось, что Эсфирь может гордиться такой хуйней, как практика на сраном заводе. «Руки в масле, жопа в мыле – мы работаем на ЗИЛе». Неужели она не слыхала... Впрочем, Эсфирь на то и Эсфирь...
Конечно, кивнула завучиха, ты, как и все мальчишки наши, выберешь слесарное дело. Не спросила даже, а просто согласилась сама с собой. Поэтому и удивилась отказу. Нет?.. Почему... Разве ты не хочешь... мужчина должен... рабочие династии... Странно... Ну, хорошо... Будешь один среди девочек... распишись тут вот... Хм...