– Если бы тебя не было, и я не мог бы существовать! – присоединялся к женскому голосу детский мальчишеский голосок, объясняясь в любви к своей самой прекрасной, самой нежной, самой необходимой.
Песен они знали очень много. Для рисования достаточно было любого куска плоской поверхности и любого инструмента – от карандаша до попавшейся под руку вилки. Для любви не требовалось ничего материального вообще. Воздух, чтоб вдыхать, глаза, чтоб смотреть, губы, чтоб улыбаться и целовать, руки, чтоб обнимать и прижимать к себе.
Они красиво жили! Красивее всех на свете! События случались вокруг, часто неожиданно хорошие.
То насовсем пропал отец (он же– муж). Несколько ночей она волновалась. Позвонила в большое количество моргов. Съездила в немалое число близлежащих больниц. Сунулась было в милицию: над ней посмеялись и велели хорошенько подумать, к какой подруге мог уйти супруг и не сама ли она его выгнала во время семейной ссоры. Все попытки отвергнуть злые предположения оказались осмеянными. Ничего не оставалось, как постараться жить с тянущей тоской на сердце и настроиться мыслить позитивно про то, что взрослый человек должен отвечать за себя сам. За несколько месяцев одинокой жизни она привыкла к покою и чистоте комнаты, к безмятежному сну без напрасных ожиданий и тревог, к тому, что проблем с едой стало чуточку меньше, а сил прибавилось. Когда на пороге появился муж, она испытала не радость воссоединения семьи, а разочарование и напряжение: опять начнется! Но муж пришел не воссоединяться! Совсем наоборот: он просил развестись без помех и проволочек по обоюдному согласию. Он, оказывается, решил уйти в монастырь, чтобы заняться спасением души, запятнанной этим грешным миром вокруг до полной неузнаваемости и неотмываемости. Почти уже бывшая жена удивилась: она в минуту отчаяния как-то тоже подумала о монастыре как о юдоли покоя и чистоты, но одна очень богомольная знакомая лишила ее этой эфемерной надежды. Детных женщин в монастырь не брали! Они должны были сначала вырастить тех, кто у них народился, а потом – пожалуйста: поступай на небесную службу и отчищай свой невидимый, но беспокойный грешный внутренний мир.
Мужчинам в этом отношении лафа. Им почему-то было можно и так. И с оставленными чадами-домочадцами, с их соплями, горшками, тряпками и слезами, не дающими думать о главном.
Что ж! Она была не против. Им он помочь не мог. Пусть поможет себе хотя бы. И она успокоится за него.
Развелись они быстро. Простились без злобы и навсегда. Он как-то в спешке, что ли, забыл ей оставить адрес монастыря, где проведет остаток безмятежных дней. Она, по недомыслию, тоже забыла спросить о его грядущем местонахождении. Просто освободилась – и слава Богу за все.
Второе событие сначала показалось очень плохим. Хуже некуда. Перестали платить зарплату. И так еле жили, но как-то прокручивались, и поэтому, видно, указано было сверху еще сильнее испытать их на прочность. Как в доброй сказке про справедливого Дедушку Мороза: «Тепло ли тебе, девица?!» И попробуй скажи, что, мол, холодно, Старый Хрыч! Повысь, Урод, температуру до необходимой прожиточной нормы! Тут же отберет последнее, да еще и надругается над взлелеянными надеждами. И если б только сказки про это предупреждали! А то даже самый любимый писатель советовал никогда ничего не просить у сильных мира сего – типа, сами предложат и сами все дадут. Спят и видят все ваши страстотерпии и обязательно якобы сами предложат и сами все дадут. Может, он не власти земные, а силы небесные имел в виду? Что это как бы они сверху на все смотрят, а потом дадут? Дело темное! Очень хочется верить и надеяться, что кто-то – хоть кто-то! – что-то предложит и даст. Сам. Поэтому можно и потерпеть. Кротким – блаженство. На вопрос вышестоящего товарища Д. Мороза положено отвечать: «Тепло! Ой, как тепло! Спасибо, дорогой Д. Мороз, за заботу и внимание к нуждам подвластного вам населения!» Да и замерзнуть бы уже после этого к Богу в рай.
А ребенок тогда что же? Ему тоже замерзать насовсем? А он еще и не пожил вовсе! Не мял цветов багряных! Ничего не увидел, кроме того, что и недостойно детского глаза вовсе. С ним бы как-то помягче! Без надлежащих мер! Тем более, он еще вполне пригодится в армии подыхать. Там тоже свои Д. Морозы – будь здоров! Им только вякни. Но об этом – рано. До этого надо исхитриться его довыкормить, а то, не ровен час, дистрофиком еще признают и комиссия не даст выполнить священный долг гражданина перед родиной.
В общем, эта катастрофа с зарплатой заставила женщину задуматься не на шутку. Ребенку, свету ее жизни, исполнилось девять лет. Казалось бы, собственная жизнь прожита. Еще какой-то десяток годков, и можно ставить точку. Ей было уже двадцать девять! В некоторых странах, где человек не так оголтело «и жить торопится, и чувствовать спешит», этот возраст еще считается зеленой юностью. Еще можно мечтать и загадывать. И даже осуществлять свои мечты не спеша, ибо до возраста зрелости и расцвета, то есть лет до шестидесяти, вполне успеется. У нас местность особенная. Люди рождаются не по праву, а по случаю. Поэтому их и стараются урезать во всем. Чтоб им, самозванцам, жизнь медом не казалась. В тридцать лет положено считать себя старыми. А в шестьдесят иметь в заветном месте похоронные деньги и полотно на саван.
Женщина, осознав все это, испугалась нечеловечески. Как же мальчик без нее! И без ничего за душой! А тут еще и последнего лишили. В тот миг у нее и зароились мысли, одна другой полноцветнее.
Она поняла, что нужно искать мужика. Уже, понятное дело, не любовь на веки вечные, какая в молодости была и завяла, а отношения. С чувствами с его, мужика, стороны. Чтоб эти чувства подсказывали ему как-то поддержать ее, подсобить хоть в моральном, хоть в материальном плане. Замуж ей было совершенно не нужно. Им с сыном вполне хватало семейного уюта, любви и ласки. Вот только денег взять неоткуда.
Помимо мужиков спившихся, ушедших в монастырь и покинувших родные края в поисках лучшей экономической доли, завелись в стране лица мужского пола с деньгами. Они в то время обладали определенной спецификой, а именно: пытались наверстать упущенное за годы бесчеловечного режима. Побросав утративших товарный вид жен и детей-подростков, выдававших своим пубертатным видом возраст отцов, они пустились во все тяжкие. Поскольку, как давно известно, любви все возрасты покорны, в богатых мужиков влюблялись все подряд – от пятнадцати– до семидесятилетних. Ясное дело – ответная любовь доставалась активным и юным. На любимых богатым было ничего не жаль. Деньги и сопутствующие блага изливались на возлюбленных золотым дождем. Но привыкать к таким метеорологическим условиям не стоило: конкуренция процветала нешуточная. Зазевалась – нет ни золотых потоков, ни башлемета рядом. Увели. Такой вот круговорот фекалиев в природе.
Женщина не думала, что у нее есть какие-то шансы заполучить золотой дождь даже на самое короткое время, на одну ночь например. Она прекрасно отдавала себе отчет, как выглядит, что читается в ее взгляде, в какие предметы туалета она облачена. Поэтому ни на что подобное и не замахивалась. Тем не менее на ловца зверь бежит практически всегда. Появился у нее некий кооператор с Сенного рынка, торгующий кожаными куртками. Он ее давно заприметил, как позже признался. Она иногда покупала на рынке пучочек зелени: в суп картофельный покрошить для запаха весны. И всегда была с мальчиком. И обращалась к ребенку с такой лаской, что кооператору тоже захотелось этой ласки, и он как-то зазвал их к своей палатке, дал мальчонке жвачки, а женщине предложил померить изделия собственного производства. Она отнекивалась, объясняя отказ тем, что все равно покупать не на что, нечего и пробовать просто так. Но он вошел в раж, заставил ее напялить легкую светло-коричневую курточку, которая на худой до костлявости женщине приобрела невероятно шикарный чужеземный вид.
– Забирай! – крикнул ухарь-купец. – Дарю!
Поскольку ей никто еще ничего и никогда за время ее взрослой жизни не подарил, она просто испугалась, как плененный зверь. Скинула куртку, хотела убежать, уцепившись в ребенка, очень, кстати, довольного, что маме может достаться такая вещь. Но торговец, твердый в своих намерениях, удержал, уговорил. Приручил как-то. Они стали встречаться. Работу она на всякий случай не бросала, хоть денег не платили и не собирались в ближайшее время, но шел стаж. Завораживающее это слово «стаж» многим парализовало мозги, и они продолжали на свои последние гроши добираться до рабочих мест – дело совершенно немыслимое даже во времена рабовладения, будь оно неладно.
С сыном они были самыми близкими друзьями. Не скрывали друг от друга ничего. Она встречалась со своим кооператором вечерами. Ночами – никогда. Ребенка оставлять на ночь одного исключалось совершенно. Мужчина это понимал и уважал в ней. У него у самого были семья, дети. Он не хотел там рвать. Все устраивало и так. Мальчику она объяснила, что встречи ей нужны из-за денег, подарков и еды, которую, не скупясь, покупал им чужой муж и отец. Ребенок понял и одобрил. А на что бы они жили, интересно? Она не считала себя должной. Расплачивалась собой сполна и безоговорочно. По первому требованию. Она не испытывала никакого, даже мимолетного, желания, даже намека на него, но воспринимала это как производственный процесс. Как хорошо оплачиваемую работу, которая – спасибо, что подвернулась.
С сыном они были самыми близкими друзьями. Не скрывали друг от друга ничего. Она встречалась со своим кооператором вечерами. Ночами – никогда. Ребенка оставлять на ночь одного исключалось совершенно. Мужчина это понимал и уважал в ней. У него у самого были семья, дети. Он не хотел там рвать. Все устраивало и так. Мальчику она объяснила, что встречи ей нужны из-за денег, подарков и еды, которую, не скупясь, покупал им чужой муж и отец. Ребенок понял и одобрил. А на что бы они жили, интересно? Она не считала себя должной. Расплачивалась собой сполна и безоговорочно. По первому требованию. Она не испытывала никакого, даже мимолетного, желания, даже намека на него, но воспринимала это как производственный процесс. Как хорошо оплачиваемую работу, которая – спасибо, что подвернулась.
Скажи ей кто-нибудь, что судьба ее схожа с судьбой известной каждому школьнику Сони Мармеладовой, она бы оскорбилась всерьез. С Соней дело было когда? В девятнадцатом веке! Жизнь протекала совершенно другая. У Сони вообще никаких прав не было: только желтый билет проститутки. И пошла она на весь тот ужас, на панель, тьфу ты, слово-то какое мерзкое, потому что некуда больше было идти! Так и сам ее отец, Мармеладов, выразился. Знаете ли вы, мол, сударь, как это, когда некуда больше идти? Примерно вроде так спросил. И там действительно был полный бесперспективняк. В наше время можно по крайней мере в газету написать. К депутату на прием пойти. Ну, мало ли что? И что с того, что многим женщинам пришлось вот так… подрабатывать? Их выбор! Никто их на это, извините, не толкал. Им и грехи замаливать, если совесть проснется!
К счастью, про Соню и прочих героев романа с неуютным названием женщина не вспоминала никаким боком. Жила себе, отъедалась. Стала бояться даже, как бы не растолстеть. Вечерами они с сыном, как заведено, любовались друг другом, делились впечатлениями от жизни. Она теперь могла покупать ему одежду и конструктор «Лего», который далеко не у всех в его классе был. Так что сын очень поднялся в общественном мнении.
Перед сном мать приносила с кухни желтенький эмалированный тазик с тепленькой водичкой, капала туда немножко детского шампуня (и это стало водиться у них), мочила старое мягенькое полотенчико и обтирала худенькое ненаглядное тельце ребенка, его ручки, ножки, подмышечки, шейку, за ушками. Она не хотела, чтоб он мылся в общей загаженной ванне, ограждала его от этого – успеет еще хлебнуть. А пока она в силах, пусть в комнате стоит тазик, пусть ребенок ложится спать в чистую кроватку сам чистый, оттертый, свежий, душистый. Пусть видит добрые сны. Пусть просыпается с улыбкой. Пусть ждет от жизни праздника.
Она звала его «Нестеровский мальчик». Потому что светлым своим обликом походил на ребенка с их любимой картины Нестерова «Видение отрока Варфоломея», изображающей будущего хранителя и небесного заступника России святителя Сергия Радонежского. Мать смутно удивлялась несовпадению имен – на картине дитя назывался Варфоломеем, а почему-то в комментариях указывалось имя святого Сергия. Но это, в принципе, никакой роли не играло: художник чудом воспроизвел на полотне лицо ее сына. И ей не могло не казаться, что это сходство сулит счастье. И ради воплощения этого счастья она готова была на любую жертву.
Несколько месяцев передыха с кооператором закончились очень странно: он исчез с концами. Внезапно и навсегда. И палатки не осталось. И никакой надежды не было на дальнейшее продолжение. Нет-нет, он не от нее бежал и скрывался. Это вообще было исключено. Он-то как раз в последнее время уж очень опасно стал к ней привязываться. Чуть ли не совместное будущее планировал, намекал, что не может надолго разлучаться, и всякое такое. Тут вариантов было два. Первый – что убили за непокорность. Второй – что не убили, но очень доходчиво объяснили. К сожалению, она чувствовала, что вероятнее вариант номер один.
Немного средств к существованию у них еще оставалось. Она велела себе не падать духом. Вспоминала, что жизнь полосатая. Надеялась, что она ровно-полосая и черная полоса не будет намного шире узенькой светлой.
Благодаря надеждам, ей встретились еще несколько вполне добрых людей, которым и нужно-то было от нее всего ничего – минутная радость. За причинение удовольствия они готовы были дарить им с сыном возможность прожить еще сколько-то. Эти милые люди, конечно, о таком раскладе и не подозревали, а то б убежали со страху скачками как можно дальше. Они ж просто веселились, развлекались. Ну, там – «да здравствуют юные жены, любившие нас» и все такое. В любом случае – спасибо, что пригодилась. А иначе бы как?
Мальчик понимал, как сильна любовь его мамы к нему. Он сам любил ее всем сердцем, всем существом, «всеми фибрами души», как говорили когда-то. Он перед сном все мечтал вслух, рассказывая мамочке, как вот он вырастет, станет большой, будет у него много-много денег, вот тогда он купит ей все! Все-превсе! Вот только она скажет, и он тут же купит! Мама на это смеялась, радовалась ему и отказывалась: «А мне ничего-ничегошеньки и не нужно! Только одно – чтобы ты был здоров. И еще – счастлив. Это мне самый главный подарок от тебя!»
Конец счастья
Совет другаТак незаметно, шаг за шагом подошли они к переломному моменту их спокойной и счастливой жизни.
Получилось так. Шли они себе по Невскому, ели мороженое и придумывали всякую всячину про встречных пешеходов.
Что кто-то – типа – инопланетянин, кто-то профессиональный вор, кто-то маньячка, кто-то вампир. И сейчас они притворяются, чтобы на них внимание не обращали, а заползут в свой бункер, и там…
Очень они веселились, просто ухохатывались. Мороженым несколько раз подавились. Стучали друг другу по спинам, чтоб прокашляться.
Довольные были, как лужи на весеннем солнце, сияли и искрились.
Естественно, кому-то понадобилось их счастье. На настоящую радость всегда клюют без раздумий. Остановилась машина, мужик молодой с вполне человеческим лицом (хотя дома в своем логове наверняка был вонючий хряк) спросил, как проехать – тут он задумался – ну, скажем, в Русский музей. А они сами как раз туда и шли! И ему об этом сказали. Это было уже в двух шагах от сокровищницы русской живописи. Но он все равно их подвез и поперся с ними в залы музея. Там и познакомились. Это знакомство и сыграло решающую роль в их дальнейшей судьбе.
Дело в том, что парень-мужик скоро вообще сваливал к другим берегам и потому смотрел на все почти уже со стороны и даже с ностальгической тоской. Он хотел впитать в себя как можно больше светлых впечатлений от своей незадачливой, но по-своему обаятельной матери-родины, не понимая, заметим мимоходом, как эти светлые прощальные моменты будут впоследствии аукаться мечтами о возвращении на вожделенной чужбине.
Но это его дело и его тема, речь не о нем.
Он просто подружился с женщиной и мальчиком. Беззаботно и напоследок. И они с ним подружились, потому что он был смешной, ровным счетом от них ничего не хотел, ничего не просил. Просто жаждал на время влиться в их веселый коллектив.
Однако через какой-то непродолжительный период их знакомства им пришлось обратиться к нему за небольшой мужской помощью.
Просто пару недель назад к ним в окно случайно влетел стеклянный предмет. Бутылка. Это совсем ничего не означало. Никакой это не был тайный намек страшной мафии или вызов страстного влюбленного. Просто ночью пьяные люди сильно перебрали и дрались у них под окнами сами по себе. А сил-то в руках не было! А хотелось сильно объяснить остальным, как они не правы, и наказать за то, что не уважают. Ну, и пошло в ход самое ценное, что у них было, – бутылки.
Пустые, пустые, не волнуйтесь.
Как уж они у них там летали, по какой траектории, этого никто не узнает. Только одна из этих совершенно опустошенных прозрачных красавиц превратилась не по своей воле в орудие зла и влетела в комнату мамы и мальчика на втором этаже. Причем сама не разбилась, хоть неси сдавай в приемный пункт стеклотары.
Окно же раздрызганилось напрочь. Они ужасно огорчились, хотя и не испугались: такое в их районе час от часу случалось. Неприятно было, что на этот раз досталось им. Пришлось завесить дыру в окне детским ватным одеялком, отслужившим свой добрый век. Комната стала выглядеть – нет слов описать! Вроде всего-навсего потрепанное одеялко на половине окна, а такой тоской и нищетой потянуло, что хоть топись. Вот – на заметку декораторам – какова роль маленькой незначительной детали в интерьере.
Они попытались перемогнуться своими силами, как привыкли на протяжении всей жизни. Забили окошко кусками по случаю подобранной фанерки. Поверх одеяла. Чтоб не дуло. Потому что сильно дуло. Стало не так ветрено, но визуально еще срамнее. Вот и пришлось попросить знакомого друга подсобить.
Он радостно вызвался помочь. Забежал в их обиталище, чтоб снять мерки для нового стекла.