Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева 29 стр.

– Вот и хорошо. И вам спасибо, – кивнул Рахманов и больше к этой теме не возвращался.

Справедливости ради надо отметить, что для него сумма, выложенная за подаренное Татьяне жилье, была пустяковой. За три квартиры он заплатил в целом 150 тысяч зеленых, плюс ремонт около тридцатника. Заканчивался всего-то 1992 год! Цены смешили. Это в Нью-Йорке за пентхаус на Манхэттене пришлось раскошелиться на несколько десятков миллионов, а тут – капля в море. А этим двум – радость на всю оставшуюся жизнь. Себе он приглядел уже кое-что занимательное поблизости от них. Пусть будет, не пропадет. И работой милых людей обеспечит, и встречи продлятся. В остальном – там видно будет, не надо гнать волну.

Они переместились в новое пространство. Пространство ломает человека со страшной силой, только он не всегда это замечает. Живешь в отстойном окружении, хочешь не хочешь, борись не борись – превратишься сам в отстой, как миленький. И не таких ломали! И наоборот: попадаешь в шоколад – и пахнешь шоколадом за километр, даже если на какое-то время удаляешься от благоухающей коричневой массы. Впервые они поняли, что значит чувствовать себя людьми. Изнутри это чувствовать, а не представляться, как в дешевом любительском спектакле. И, хоть и спали по-прежнему в одной комнате, остальные помещения освоили живо и без долгих обдумываний. Вот мастерская для мамы. Вот кабинет для сына. Вот спортивный зал. Там гостиная, там столовая. Там, в стеклянном кубе со светящимися стенами, библиотека. На отшибе – гостевая на всякий случай. И еще кое-что по мелочи. Они же сами все продумывали, как для себя. Вот и наслаждались теперь плодами праведных своих трудов.

Как-то они подладились под богатую жизнь, угнездились в ней. И ничего страшного не произошло. Небо не разверзлось. Не покарало молниями за благоустроенный быт. И со стороны земных предстоящих тоже все шло без нервотрепки. Рахманов ничего не требовал, ни на что не намекал, хотя общались они часто, едва ли не каждый день. Помимо рабочих моментов обедали иногда втроем. Обсуждали совместные проекты. Принялись даже шутить, забыв, что чужой человек рядом и может превратно понять.

Само собой – он сделал ей предложение. Жалобно это все получилось, беспомощно и по-детски с его стороны. Она даже испугаться как следует не успела. Опять же – мальчик был рядом и явно обрадовался. Он скрытным никогда не был и, когда Рахманов, предварительно запутавшись рукой в собственном кармане, вытянул все же бархатную коробочку с кольцом и промямлил положеную просьбу, подпрыгнул на стуле и зааплодировал с криком: «Да! Да! Давай, мам, давай!» Маленький еще был. Ничего про жизнь не знал. Тем более про себя. И про маму. И про Рахманова, которого изо всех сил хотел звать отцом. Давно уже хотел.

Плата за будущее

Вот желание и исполнилось. Только с отцовством Рахманова вышла незадача: не смогли найти отца настоящего. Затерялся с концами. А без его согласия – никак. Не оформят усыновление. На подкуп и подлог в таком серьезном вопросе идти было никак нельзя: себе бы оказалось дороже. Тут все понятно: вокруг только спят и видят, как бы Рахманов оступился. Не дождутся!

Жизнь мальчика коренным образом изменилась. Просто сломалась, чего уж там.

Начнем с основного: мама теперь спала с Рахмановым. (Как он про это не подумал, когда вопил: «Давай, мам!»)

Рахманов, желая заполучить их сказочный мир, вторгся и все разрушил. Разбил. И даже не понял этого. Доволен был и счастлив. И полагал, что все члены его обожаемой семьи тоже. Он обеспечил их всем! Жене не приходилось работать. Ей не о чем было беспокоиться вообще. Будущее сына он обеспечил сразу, чтоб она не волновалась и не задумывалась о плохом. Открыл на имя мальчика счет в западном банке. Если в казино не играть, на всю жизнь вполне может хватить. Что еще надо?

Ночное одиночество тяготило мальчика страшно.

Но это просто необходимо было принять.

Это плата за собственное безмятежное будущее. Днем они по-прежнему были с матерью. Тут ничего не изменилось, а если и изменилось, то только к лучшему.

Ужас начался, когда Рахманову с женой понадобилось летать по свету. Мальчика брать с собой супруги никак не могли: не было нотариально заверенного разрешения отца на вывоз несовершеннолетнего ребенка за пределы безгранично любящей его родины!

Ребенок, никогда раньше не разлучавшийся с матерью и привязанный к ней особо – это следовало учитывать, – оказался в полном одиночестве. Конечно, само собой, они наняли ему няньку. Самую настоящую противную занудную няньку, принявшуюся тупо лезть во все мелочи его быта, распорядка да просто в вещи, наконец.

Она заставляла его жрать сготовленную ею дрянь, потому что именно это полезно для здоровья.

Она копалась в его дневнике – а не ее собачье дело было лезть в чужой портфель.

Она нудила, что надо постричься, потому что при таких родителях неприлично иметь такую прическу. Не подзывала к телефону его друзей: «Позвоните позже, он еще математику не сделал».

У него и так начался возраст, когда всего ломило и распирало, раздражала любая мелочь, а тут эта дура неотвязная. На самом деле дура. Неотступно и настырно следящая за каждым его шагом.

Мать, в свою очередь, тосковала ужасно. Плакала в разлуке. Звонила из дальних стран, спрашивала о жизни, глотая слезы. Он сделался угрюмым и нервным. Он умолял оставлять его одного, раз уж она не может не улетать. Слезно просил избавить его от наглой и никчемной чужой женщины-соглядатая.

– Но я же вообще тогда с ума сойду! – отказывалась она.

А ведь знала, что он вполне может о себе позаботиться, купить, сготовить, прибраться. Раньше доверяла. А теперь раскисла, как тряпка. Половая тряпка.

Все равно он ее любил. Очень-очень. На всю жизнь.

Только те, кого любишь, и могут причинить такую невыносимую боль.

Рахманову же не простил ничего. Ни того, что влез в их счастливую жизнь, ни того, что стал хозяином их радости, ни того, что не думал о других. Только о себе и своем устройстве в материальном мире. И уверен был, что все можно купить.

Нет! За деньги можно все разрушить, растоптать. Любовь от денег вянет и засыпает, если не дохнет совсем.

Жизнь почти утратила краски. Раньше они с мамой работали вместе, мечтали. Теперь ни работы не было, ни мечтать было не о чем. Хотелось повидать дальние страны, но нужно было ждать до восемнадцати лет, пока иссякнет отцовство молящегося где-то за них папаши.

Рахманов уже нашел подходящее ему по рангу и способностям учебное заведение. Знаменитая академия дизайна в Лондоне. Поедет учиться сразу, как стукнет 18! В тот же самый день и час! Можно даже специально подгадать ради смеха. Отметить таким образом день его рождения. В воздухе. Там даже подарок от авиакомпании вручают, если в день рождения летишь. А в Лондоне уже своя квартира есть. Ни о чем беспокоиться не придется. Только учить английский и ждать.

Ничего другого не оставалось.

Но тут подкралась другая беда. Непоправимая.

Мать принялась ждать ребенка. Вот уж о чем он совершенно забыл! Вот что и представить не мог никоим образом! Он с младенчества уверен был, что они существуют друг для друга. Что никто никакого права не имеет вмешиваться в их обстоятельства. Что они – это четыре глаза, две головы, четыре руки, четыре ноги, но: одна душа! Так он ощущал.

Почему, по какому праву какой-то Рахманов посмел разодрать одну эту душу в клочки, чтоб себе урвать от бедного и слабого?

Мать ребенка не хотела. Она сама призналась сыну в этом. Она и будущему мужу сказала в самом начале еще, что детей больше не хочет и заводить другого ребенка ни под каким видом не собирается.

И тот согласился. Сказал: «Пусть будет, как ты хочешь. Поживем– увидим». А потом подловил. Несколько лет прожили, она расслабилась, размякла. Сыну вот-вот четырнадцать, отстраняется от нее, раздражается. Не то, что раньше. Одиночество нахлынуло, грусть. Здравствуй, грусть!

В этот период Рахманов как-то и подстроил с беременностью. Она всегда предохранялась. А тут что-то такое забылась, он ей голову вскружил очередными подарками, романтику устроил на яхте, музыку, вино. Хищно довел до постели. И после всего из рук не выпустил: «Спи!» Чтоб наверняка. Она его потом за это возненавидела! Ох, как возненавидела! Все привык по-своему. Мало, что сына отнял, смех у них украл, так еще и тут добился своего.

Но – покорилась. Привязалась к роскоши. Уже не вырваться было. Плакала у сына взрослеющего на плече: «Ненавижу! И ребенка этого – не хочу!»

Ребенок родился. Девочка. Красавица – не описать. Копия отца. Даже смешно и страшно смотреть, что так бывает: вот тут взрослый, вот тут младенец новорожденный. И – одно лицо. Природа шутит такие шутки, глаз не оторвать. Толстая деваха, здоровенная, круглощекая, большеглазая.

Татьяна как родила, взглянула и – полюбила. Мать! Куда денется! Полюбит еще как. И заворковали, заворковали родители над колыбелькой прелестной малютки. Засюсюкали до тошноты. Ах, какой подарок нам аист в клювике принес! Ды – нашу девулечку! Ды – нашу красотулечку!

Татьяна как родила, взглянула и – полюбила. Мать! Куда денется! Полюбит еще как. И заворковали, заворковали родители над колыбелькой прелестной малютки. Засюсюкали до тошноты. Ах, какой подарок нам аист в клювике принес! Ды – нашу девулечку! Ды – нашу красотулечку!

И парня заставляли любоваться. Было бы на что смотреть!

Няня, правда, отвязалась. Ее к рахмановской дочери пристроили. Дошло-таки, что, когда человеку вот-вот пятнадцать исполнится, он вполне способен обходиться без нянь. Изредка, особенно при матери и ее муже, она подкатывалась с вопросами об уроках и питании, но он ее просто игнорировал. Молчал, глядя в уродливое лицо, глаз не отводил. Клуша смущалась. Переставала тарахтеть. Удалялась на территорию детской. Он же садился рисовать комиксы.

Ой, жаль, что именно все взрослые толпились возле не особо нуждавшейся в таком скоплении публики малютки. Им бы на эти комиксы поглядеть! Может, дошло бы хоть до кого-то.

Там присутствовали такие сюжеты: летит, например, аист. Над полями, над горами, над озерами-морями. У какого-то дома стоит парочка, воздев руки к небу– зовут птицу к себе. Аист все понимает.

В следующем эпизоде он уже на бреющем полете тащит в клюве кулек с орущим младенцем.

Парочка ликует.

Аист пикирует и сбрасывает им подарок, освобождается от балласта. Взмывает высоко-высоко.

Мужчина с женщиной пляшут вокруг младенческой люльки.

Наплясавшись, засыпают.

Ребенок тоже дрыхнет.

Луна смотрит в открытое окошко. Штора колышется.

Аист машет крыльями над другим населенным пунктом.

Видит: другая парочка плачет и разводит руками: где, мол, нам подарочек?

Аист приземляется в чистом поле и чешет крылом затылок. Оп-па! Вспомнил!

Летит на всех парах.

Заглядывает в окно тех, первых, счастливых еще совсем недавно.

Подкрадывается на длинных ногах-палках к запеленутому младенцу.

Подхватил! Шмырь – и в окно.

Подлетел, вручил тем, которые плакали. У них начинается праздник.

А те, лопухи, проснулись – где дитя?

Улетело!

Последний кадр: заплаканные, недоумевающие лица мужчины и женщины. Матери и Рахманова. Сходство стопроцентное.

Такие вот мимолетные зарисовки.

Они теперь жили не вместе, как когда-то, а рядом. Так чужие живут. Близко, бок о бок, но ни во что не вникая.

Рахманов как-то полез воспитывать, что парень помогать перестал, отстранился, не участвует в делах семьи.

– Чьей семьи? – спросил подросток. – Вашей? Вот вы и участвуйте.

Взрослый пробормотал сквозь зубы что-то типа «сколько волка ни корми…», но осекся, махнул рукой и отвалил.

Да им и не до него было совсем. Мать теперь хохотала с другим ребенком, как с ним когда-то. У этого другого ребенка все было по праву рождения.

«Нестеровский мальчик» больше не умилял взоров.

Зато было найдено поразительное сходство девочки с одной из дочерей Меншикова на картине «Меншиков в Березове».

Вот ведь чудеса с этой женщиной! Все художники, как сговорившись, предчувствовали облики ее детей и отображали их в своих шедеврах. Навязчиво сравнивалось. Всем гостям показывали репродукцию, потом живого ребенка. «Вот это да!», «Ну надо же!»

Он все рисовал и рисовал свои комиксы. После них ненадолго легчало.

Как ему жилось? Тошно. Невыносимо. Просто чтоб потешить себя и отвлечь, придумывал он всевозможные спасительные варианты.

Дело близилось к восемнадцати. Он, ни с кем не делясь своими планами, купил у случайного лоха машину-тарантайку, называемую в народе «копейка». За сто баксов отоварился. По генеральной доверенности. Отдал мастерам, заменили все внутри на новое. А так – стоит себе и стоит в соседнем дворе неприметная тачка. Он ее обкатал. Права себе приобрел. За деньги все можно. Ездил в часы тоски по городам и весям, смотрел, как люди живут. Иногда на рынке в какой-нибудь зачуханной Калуге-Рязани покупал нелепый детский причиндал, мысленно примеряя его на рахмановского ребенка. Смеялся от этих мыслей. Один. Ему больше не с кем было радоваться.

В багажнике его «копейки» скопился постепенно полный набор всего необходимого на первое время для трех-пятилетней девочки. Он не знал, что с этим делать. Может, выставку когда устроить, во что предлагают одевать маленьких существ женского пола провинциальные промышленники? Может, вообще не пригодится это тряпье, и выкинет он его как-нибудь всем скопом на помойку.

Так он дотянул до Лондона. Не в самый свой день рождения полетел, но все же полетел, хоть и ждать этого чуда перестал. А тут произошло сразу несколько чудес. Чета Рахмановых полетела с ним!

И девчонку впервые в жизни оставили на попечение няньки. Она только что ветрянкой переболела, нельзя было везти. До этого девчонку всюду таскали с собой. Ей и трех еще не было, а она облетела уже весь мир неоднократно. Потому что родилась в правильном месте, в правильное время и – главное – от правильного человека. И все у нее должно катиться правильно, как по маслу.

Вот они летели в роскошном салоне Британской авиакомпании, и мать поскуливала, как она будет в Москве без сына, а он старался не слушать, не верить. Но девчонки рядом не было, и стало спокойно и надежно на душе, как в детстве. Мама брала за руку, гладила по плечу, как когда-то. Умилялась, что вырос, а для нее все такой же – маленький живет в ее сердце.

Сбывшаяся мечта

Лондон его отвлек. Сбывшаяся мечта – это что-то особенное. Долго лелеется в душе, даже когда осуществится. Да и времени не было перебирать свои чувства, как молельные четки. Появились реальные проблемы, требовавшие скорейшего разрешения. Английский следовало активизировать в кратчайшие сроки, приспособиться к иному ритму жизни, к другой еде, завести знакомых.

Рахманов купил ему квартирку-студию в районе Холланд-парка. Не в их семейную квартиру заселил, а отдельное завел, видимо, чтоб под ногами у них не мешался. Однако в самостоятельном вольном проживании был свой шик: почти никто из его английских соучеников собственной квартиры в Лондоне не имел, а они коренные жители страны. Он, заморский принц, был явно в преимуществе. Знакомых завелось много и разных. Он же, в принципе, был жизнелюбом и весельчаком, с людьми сходился легко. Если забыть о болевой точке, о существовании одной персоны, можно было вполне наслаждаться жизнью. Он и забыл. Почти забыл. По матери тосковал очень. Иногда плакал ночами. Хотел домой, к ней. Потом заставлял себя жить дальше и находить поводы для веселья.

За полгода он один раз летал в Москву, но мать умоляла этого не делать: боялась армии, начинала вибрировать и рыдать.

Она вообще стала легкой на слезы, а раньше не ревела ни из-за чего.

Разбаловалась.

Пару раз семейство в полном составе навещало британскую столицу. Он должен был видеть девчонку, которой уже исполнилось три года.

Она кривлялась, липла, как жвачка к ботинкам, приставала. Что бы ни увидела – дай. Отцовские гены! «Блатик, на луцки!», «Блатик, покатай!», «Дай, блатик!» Он отпихивал ее и наподдавал, а она, переждав, все равно лезла и лезла.

Родители восхищались ее талантами, учили ее английскому и рисованию. Якобы получалось – зашибись. Сомнительно, правда. Ей бы сначала родной язык освоить. Но – тьфу, тьфу, тьфу, не моя болячка.

И вдруг мать с Рахмановым объявились в Лондоне опять вдвоем, налегке, так сказать. Сделали остановку по пути в Нью-Йорк, где у главы семейки были важные дела. Девчонку решили не срывать с ее сногсшибательных занятий. Тем более на няню можно положиться во всем.

Он смотрел на них со стороны. Сроднились, срослись. Одно целое. Шутят понятно друг другу, заботятся, глазами обозначают одним им ведомое. И в этот момент, любуясь матерью и не прощая ее, он понял суть женщины, страшную, убийственную суть.

Для женщины все в мире – лишь средство! Средство обустроить себя!

Мужчина – средство!

Дети – средство!

Она на всем творит себе статус.

Ведь он и в детстве прекрасно понимал, почему к ней мужики разные клеились: из-за него, мальчоныша. Трогала картинка святой материнской любви их наивные мужские сердца.

Он еще тогда и подыгрывал по нужной теме. Ее статус был – слабая, беззащитная, одинокая порядочная женщина с очаровательным ребенком, которому она посвятила всю себя без остатка.

Красивый статус! Как орден «Мать-героиня». Дивиденды принес выше всех ожиданий.

Нынешний ее статус – прекрасная, вечно юная любящая жена сильного, надежного мужа. И поэтому прежние декорации, прежние средства можно пустить побоку. Полагается, конечно, прослезиться при встрече, прильнуть. Но каким надо быть дураком, чтоб всему этому верить! Ты – из другого статуса, дружок! Вот и живи в отведенной тебе ячейке.

Ему даже полегчало от осенившего его открытия. Он развеселился.

Рахмановы были счастливы. Сыну хорошо в Лондоне. Он расцвел, возмужал. Его благополучие стоит материнской тоски и слез, стоит!