— Давай рискнем, — сказала я Йонгдену. — На этой дороге нам грозит встреча с людьми, которые нас знают. Почти все жители Жакиендо, Диржи и докпа из южных степей проходят здесь, направляясь к Ха-Карпо, и к тому же сезон паломничества сейчас в разгаре. Если мы будем и дальше подниматься по долине Наг-Чу, то придем в Дзогонг, где двое лам, возможно, уже распустили о нас слухи, даже если письмо, которое им поручено доставить, не имеет к нам ни малейшего отношения. Вот прочный мост, он указывает на то, что по другому берегу проходит довольно важная дорога. Жиамо-Наг-Чу течет в этом направлении; давай сперва попытаемся добраться до реки, а затем посмотрим, какой путь избрать дальше.
Так мы и сделали. Отказавшись от намерения купить продуктов в Поранге, мы перешли через мост и отважно принялись карабкаться по тропе, не особенно зная, куда она нас приведет.
Когда стемнело, мы постучались в дверь дома, одиноко стоявшего среди недавно распаханных полей рядом с еловым лесом. Здесь жили две женщины, две сестры вместе с несколькими слугами. Они радушно нас приняли.
На рассвете мы поднялись на гору, пройдя через сумрачный лес, и преодолели перевал Ку-ла. Владельцы фермы, у которых мы ночевали, рассказали нам, что их дом расположен на границе пустынной местности, где можно встретить только докпа, блуждающих вместе со своими стадами по долинам, окруженным двумя высокими горными цепями: той, через которую можно пройти по перевалу Ра, и другой, повыше, на вершине которой находится другой перевал под названием Панг-ла.
На следующий день, когда мы покинули долину Наг-Чу, нам улыбнулась удача: мы вышли к стойбищу пастухов. Они вынесли нам кислого молока, лепешек и небольшой кусок масла, но не разрешили спать в своей хижине. Вокруг и внутри дома собралось человек сорок, все с оружием. По виду этих людей нетрудно было догадаться, что они готовят разбойничий набег — в здешних краях это в порядке вещей, — и, вполне естественно, они не должны были обсуждать план своего похода в присутствии неведомых странников.
Особенно успешным оказался обход других стойбищ, расположенных поблизости. Предполагаемый набег заставил пастухов расщедриться: видимо, родственники удальцов, которым предстояло рисковать, хотели с помощью подаяний ламе обеспечить им удачу и богатую добычу. Как знать! Так или иначе, сыр, масло и тсампа восхитительным образом наполнили наши котомки; мы провели ночь под открытым небом и снова двинулись в путь, сгибаясь под тяжестью своих нош, но зато мы были совершенно уверены, что теперь нам долго не придется заботиться о своем пропитании.
В местности, по которой мы шли, не было очарования долины Наг. Она была холодной, зачастую безводной; дорога то и дело терялась, и ее надо было долго искать.
Покинув стойбище докпа, мы перешли через красивую реку, взобрались вверх по ужасно крутой тропинке и затем выбрали неверное направление. Когда мы уже прошли очень большой отрезок пути по склону горы, нас разглядели зоркие глаза молодых пастухов, находившихся почти непосредственно под нами в долине, но на значительном расстоянии. Их невнятные призывы едва долетали до нашего слуха, и мы сначала не поняли, что они обращаются к нам. Когда мы прислушались внимательнее, удалось уловить несколько слов: нам нужно было вернуться назад и подниматься на гору по лесу.
Я замечу мимоходом, что тот, кто указывает дорогу путнику или служит ему проводником, совершает похвальный поступок с религиозной точки зрения, как считают в Тибете. Согласно ламаистской вере, тот, кто умышленно направляет путника и особенно паломника не в ту сторону или не предупреждает его, что он сбился с пути, будет блуждать после смерти в Бардо[75] неприкаянной тенью, и ему не суждено найти способ возродиться в каком-либо из миров.
Получив необходимые разъяснения, мы миновали перевал Панг и начали нескончаемый спуск через лес по козьей, очень крутой тропе, порой превращавшейся в каток из-за снега, который сначала растаял, а затем снова замерз.
Вечером мы обнаружили просторные пещеры, служившие летними квартирами пастухам, кочующим в здешних краях со своими стадами. Эти примитивные жилища привлекали меня. Я охотно провела бы в них ночь, но русло ручья, дававшего воду, зимой пересохло, и Йонгдену не понравилась перспектива уснуть без ужина. Утром, до зари, мы отправились дальше натощак.
Продолжая спускаться, мы добрались с наступлением темноты до распаханного пространства, где находились две фермы. Поведение людей, которые вышли посмотреть на нас, а также справиться о наших животных и багаже, не внушало особого доверия, но, несмотря на их довольно грубые манеры, в итоге они приняли нас вполне сносно.
Я не знаю, стоит ли рассказывать, до чего доходила доброта этих простых горцев… Перед тем как лечь спать в одном из уголков кухни, я ненадолго вышла. Хозяйка посоветовала мне даже не пытаться спускаться по лестнице во двор из-за двух сторожевых собак, которые были способны меня растерзать. Она сказала, что я могу присесть у края плоской крыши. Мне давно был известен этот обычай, наряду с другими, не менее странными местными традициями, и я собралась ему последовать, но тут два молодых великана, сыновья хозяйки, заметив мое исчезновение, последовали за мной, крепко схватили меня за руки и добродушно предложили:
— Уже темно, матушка, вы можете упасть[76]. Садитесь, мы вас поддержим.
Йонгден был вынужден прийти мне на помощь, чтобы убедить их оставить меня одну. Несколькими днями раньше, при подобных же обстоятельствах, женщины проявили обо мне еще более трогательную заботу. Славные тибетцы были бы крайне удивлены, узнав, что такие вещи вызывают у нас смех.
Вечером, в то время как мы беседовали с нашими хозяевами у очага, один из мужчин завел разговор о Лхасе и попутно упомянул о пилингах. Обитатели фермы слышали немало историй на эту тему и были уверены, что множество иностранцев живут сейчас в столице[77], но ни один из них еще не появлялся в их краях.
Йонгден, не упускавший случая пошутить, похвастался, что видел двух миг кар в Амдо, а я, чтобы не отстать от него, смиренно призналась, что никогда не встречала ни одного иностранца.
Однажды утром, после очередного перехода через горы, на которых полностью отсутствовала растительность, мы увидели над своей головой, приблизительно в полутора километрах выше, узкую сверкающую ленту: то была река Жиамо-Наг-Чу.
По нашим сведениям, в этих местах должна была существовать переправа через реку. Крестьяне, у которых мы только что останавливались, подтвердили это, упомянув о тупас[78]. Поэтому мы ожидали увидеть здесь паром или лодки из кожи, но перед нами предстала какая-то нечеткая линия, которая увеличивалась в размерах по мере приближения к реке, и вскоре у нас не осталось никаких сомнений: это был трос, натянутый между двумя берегами и заменявший мост.
Путешественники редко появляются в этом затерянном крае, а перевозчики, неправильно именуемые «лодочниками», живут, как нам говорили, на другом берегу реки, в деревне Тсава, и не утруждают себя до тех пор, пока не наберется достаточное число клиентов, нуждающихся в их услугах. Мы — бедные одинокие паломники — могли бы неделями томиться у реки, глядя на другой берег, если бы по счастливой случайности здесь не появился некий лама со свитой из двенадцати человек.
Итак, нам пришлось провести в ожидании всего один день, и он прошел удачно. Мы обнаружили в великолепной гряде красных скал прелестную маленькую пещеру, которая приютила нас; стояла превосходная погода, и снова стало очень тепло.
Мне уже приходилось переправляться через реку по подвесному мосту. Поэтому я спокойно ожидала момента отправления, хотя в столь отдаленных местах прочность «моста» всегда внушает некоторые опасения. Мне доводилось слышать немало драматических историй по этому поводу.
Приспособление для переправы отличалось от устройства, которое я испробовала на берегах Меконга, лишь тем, что его трос был сделан не из соломы, а из веревок, свитых из кожаных ремешков.
Большой вес тросов вызывает значительное оседание посередине, и если пассажир быстро соскальзывает в глубь образующейся таким образом ямы, ему очень трудно оттуда выбраться. Лишь чрезвычайно крепкие мужчины отваживаются перебираться по веревочным мостам без посторонней помощи, ибо подняться по наклонной плоскости на одних руках можно лишь при недюжинной силе. Простых смертных, а также животных и багаж переправляют на другой берег профессиональные перевозчики.
В отдаленных областях Китая, где существуют подобные мосты, веревки обычно натягиваются попарно, и пассажиры держатся за одну либо другую из них. Отправление производится с гораздо более высокой относительно места высадки точки; таким образом уменьшается кривизна троса, и за счет скорости при спуске, как на «американских горках», путешественник поднимается и приземляется на твердую почву по другую сторону «моста».
Разумеется, в нашем распоряжении был один-единственный трос.
Когда пришла моя очередь, меня привязали вместе с некоей девушкой к крюку, о котором я упоминала, и мощный толчок отбросил нас с быстротой молнии на середину «моста», где мы повисли высоко над рекой, качаясь в воздухе, как две жалкие марионетки. Тогда мужчины взялись за дело и принялись тянуть за веревку, привязанную к нашему крюку. При каждом рывке дюжих молодцов мы отплясывали нечто вроде джиги, что было весьма неприятно. Это продолжалось в течение нескольких минут, и мы постепенно продвигались вперед, как вдруг я ощутила удар, услышала шум от падения какого-то предмета в воду, и мы на полной скорости вновь скатились вниз, на середину троса. Все это произошло в мгновенье ока. Веревка, с помощью которой нас тянули, порвалась.
Происшествие само по себе не представляло никакой опасности. Кто-то должен подойти и вновь скрепить трос, надо было только не поддаться головокружению, в то время как мы висели над водой, стремительно бежавшей под нами на расстоянии пятидесяти — шестидесяти метров. Мы были обвязаны бечевкой и могли ничего не бояться, пока оставались в вертикальном положении и крепко держались за ремень, прикрепленный к крюку, но если бы у кого-то из нас закружилась голова, если бы девушка или я потеряли сознание, а наши тела отклонились назад… разумеется, такая поза не была предусмотрена нашими перевозчиками. У меня крепкие нервы, и я чувствовала, что могу оставаться в таком положении час и даже гораздо больше, если потребуется, но моя спутница?.. Она была очень бледна.
— Не бойтесь, — сказала я ей, — я призвала своего тсауай-ламу[79]. Он видит нас и придет нам на помощь.
— Ремень сейчас развяжется, — пробормотала она. Ремень развяжется!.. Это могло произойти в результате толчка, когда порвалась веревка, и, значит, скоро мы упадем в реку…
Я осмотрела узлы, но они выглядели прочными и крепко стянутыми из-за нашего веса… Малышке просто померещилось.
— Полноте, — сказала я, — у вас кружится голова, закройте глаза, узлы ничуть не ослабли.
— Они сейчас развяжутся, — повторила она, дрожа, с такой уверенностью, что я почувствовала волнение.
В чем же дело? Быть может, кожа лопнула и медленно разрывается в неведомом мне месте или произошло нечто другое? Тибетская девушка, которая столько раз переправлялась через реку таким способом, должна разбираться в этом лучше меня.
Итак, нам суждено утонуть, если только перевозчики не сумеют вытянуть нас на берег до того, как развяжутся последние узлы. По этому поводу можно было бы держать пари, и я улыбнулась, припомнив рассказ, кажется, Эдгара По, где речь идет о некоем человеке, подвешенном на веревке над клеткой с медведем. Река Салуин не менее страшна, чем медведь.
Перевозчики суетились, много кричали, но их работа отнюдь не продвигалась. Наконец один из них, цепляясь за трос руками и ногами, словно муха, бегущая по потолку, принялся ползти вдоль нашего «моста». Толчки, которые он сообщал ему своими движениями, снова заставили нас дергаться.
— Ремень сейчас развяжется, — сообщила я перевозчику, когда он добрался до нас, — девушка это заметила.
— Лама кьяно![80] — воскликнул он, бросив беглый взгляд в сторону крюка. — Я не могу как следует разглядеть ремень, — добавил перевозчик, — надеюсь, что он выдержит, пока вы не окажетесь на земле.
Он надеется!.. Да благословят его боги: мы тоже «надеемся».
Все шло своим чередом, и после очередной паузы перевозчики снова принялись за дело. Выдержат ли ослабевшие узлы под напором повторяющихся рывков? Мы продолжали надеяться…
Наконец мы приземлились целыми и невредимыми на выступ скалы. Крестьяне окружили нас, выражая сочувствие шумными возгласами. Развязывая нас, перевозчики убедились в полной исправности и целости наших ремней, и я узнала из их разговора то, что ускользнуло от меня при посадке: мы с девушкой были привязаны независимо друг от друга, и падение одной из нас не обязательно повлекло бы за собой падение спутницы. Впрочем, мне некогда было предаваться подобным размышлениям, а мужчины тем временем бранили и проклинали на все лады юную крестьянку, из-за которой им пришлось испытать ужасный испуг. Девушка, и без того перевозбужденная, принялась плакать и кричать; с ней случилась истерика. Воспользовавшись всеобщим волнением, Йонгден попросил милостыню для своей старой матери, пережившей адские муки за то время, что она висела в воздухе, и теперь нуждавшейся в обильной трапезе, чтобы оправиться от страха. Все странники развязали свои мешки с едой и щедро одарили нас. Мы ушли с запасом продуктов на целую неделю.
Глава четвертая
Найденная шапка начинает приносить мне пользу. — Изнурительные скитания по горам. — Мы задаемся вопросом, как избежать встречи с представителями властей. — Ночные блуждания в бурю. — Скупой крестьянин надувает моего ламу. — После всех стараний уклониться от встречи с чиновниками мы натыкаемся на жилище одного из них, где в качестве милостыни нам подают угощение. — Пиршество оборванцев: похлебка из протухших внутренностей. — Загадочное происшествие: крестьянин предсказывает появление Йонгдена и ждет его прихода, чтобы умереть. — Наши хозяева отводят нам в разгар зимы вместо спальни крышу своего дома, расположенного на высоте 4500 метров. — Перевал и монастырь Сепо-Ханг. — Трагическая история заброшенной усадьбы. — Экономичное путешествие.
Я уже заметила, что моя старая чалма, более или менее соответствовавшая моде Луцзе-Кьянга, привлекает внимание встречных людей. Мы находились далеко от местности, где носят такие головные уборы, и все интересовались, откуда я родом.
После бурной переправы через Жиамо-Наг-Чу мы миновали деревню Тсава без остановки, а затем дошли до некоей фермы, где Йонгден стал просить милостыню. Хозяйка дома пригласила нас остаться у нее до следующего утра и сытно нас накормила. Было еще рано, и немало людей пришли поболтать с нами; они не упустили случая сделать всяческие замечания по поводу моих волос и головного убора. Я поняла, что чалма представляет угрозу для моего инкогнито. Она не выдавала моего происхождения, но вызванные ею вопросы могли завести слишком далеко; во всяком случае, мой своеобразный костюм, отличавшийся от однообразных одеяний арджопа, производил впечатление на тех, кто меня видел и мог так или иначе навести на мой след.
Я должна была непременно обзавестись тибетской шапкой, но отыскать головной убор в этих краях невозможно, ибо здешние крестьяне и крестьянки неизменно ходят с непокрытой головой. Мне не подобало следовать их примеру. Я предпочитала прятать свои волосы, которые, несмотря на тушь, не могли уподобиться иссиня-черным волосам тибетцев, и к тому же я боялась получить солнечный удар во время долгих переходов под палящим солнцем.
Настала пора, когда жалкому чепцу, который я подобрала однажды вечером в лесу, тщательно отмыла и бережно сохранила, суждено было принести мне пользу. Такой головной убор привычной для тибетцев формы, который носят тысячи женщин на востоке и севере страны, не должен был вызывать любопытства. В самом деле, когда на следующий день я надела его вместо своей более живописной, но слишком компрометирующей красной чалмы, люди, встречавшиеся нам по дороге, перестали пристально меня разглядывать, и все вопросы относительно моего происхождения отпали как по волшебству.
Эта шапка стала для меня поистине бесценной, когда мне пришлось преодолевать глубокой зимой заснеженные высокогорные перевалы, где страшный ветер пронизывал до костей. Несомненно, благодаря ей мне удалось избежать простуды.
Разве могла я еще сомневаться, что некий таинственный дальновидный друг умышленно бросил ее на моем пути?.. Мы с Йонгденом улыбались, рассуждая о незримом благодетеле, как говорят с усмешкой о добрых феях, но в глубине моей души зрела уверенность, что обо мне заботится некая тайная сила, хотя я не решалась это утверждать. Кроме того, мне нравилось тешить себя этой фантазией.
Местность, по которой мы шли, поднимаясь по правому берегу Салуина, была гораздо более населенной, чем край, оставшийся позади. На нашем пути встречалось немало деревень, посевы занимали большую часть низменности. Леса исчезли, и горы являли взору лишь голые склоны. Река то и дело углублялась в гигантские горные расселины между отвесными скалами; отроги гряды, вдоль которой мы следовали, также круто обрывались возле ее русла, перегораживая долину, и нам приходилось преодолевать эти препятствия. Каждый переход сулил радость восхождения на высоту в несколько сотен метров с неизбежным спуском по обратной стороне склона, и порой такая гимнастика повторялась дважды в день.