– А мы скоро приедем? – в сто двадцать пятый раз спрашивает очередной страдальческий голосок.
– Сомневаюсь я, что скоро… – неожиданно откликается обычно молчаливый водитель. – Глядите, что делается!
Вид сквозь лобовое стекло и впрямь открывался печальный. Впереди тянулась длинная вереница машин и змеей скрывалась за горизонтом. Разноцветные прямоугольники крыш празднично отсвечивали на солнце, но эта праздничность почему-то не радовала.
– Приехали! – сказал водитель, и, шумно пыхтя, наш автобус вписался в хвост очереди. Дверь зашипела, отъезжая в сторону, и раскаленный воздух пустынным самумом хлынул в его прохладное нутро.
– Немедленно закройте двери и выясните, что здесь происходит! – потребовала Душка-Череп.
Водитель поглядел на нее, как на безумную, и выскочил на обочину.
– Безобразие! – с чувством объявила Душка и тоже вылезла наружу, к перекуривающей компании водителей.
– Прошу прощения, господа! – Ее звонкий голосок заставил произведенных в господа шоферов дружно дернуться. Душка светски оскалилась, так что весь набор искусственных зубов заблестел на солнце. – Не знаете, чем вызвано подобное непредвиденное скопление? – Она изящно повела рукой в сторону очереди.
Не помогло – на лицах мужиков все равно проступило полное офигение. Душка сжалилась и уточнила:
– Что случилось?
Мужики дружно выдохнули.
– Операция «Перехват». Там впереди милицейский пост – все вооруженные. Я-то сам не видел, но кто вперед ходил, говорят, бронетехника при них. Небось террористов ловят, – мрачно буркнул один. – А может, нудистов, потому как какие здесь террористы?
– Нудистов в самом Крыму ловить сподручней, а по дороге они не водятся, – возразил второй.
– Водиться-то водятся, да не ловятся, – влез третий и с прищуром оглядел выстроившиеся вдоль обочины машины. – Как ты определишь, кто тут нудист, пока они все одетые? Так что версию с террористами я бы со счета сбрасывать не стал!
– И кого они будут того… терроризировать?
– А нудистов! Ловить и одевать под дулом пистолета!
Мужики мрачно поржали.
– Все это, конечно, очень забавно, господа! – почти не разжимая губ, бросила Душка. – Но я хотела бы знать, сколько нам тут стоять? У меня дети!
– У меня тоже, двое, – по-прежнему меланхолично сообщил один из шоферов. – У вас кто, мальчики или девочки?
– У меня автобус! – завопила Душка и прежде, чем мужики перепугались окончательно, принялась тыкать пальцем в нашу сторону. – Полный автобус детей! Они не могут стоять здесь, на жаре!
– А у меня фура с молоком! – буркнул мрачный шофер. – Ваши дети хотя бы не скиснут!
Именно этот момент Витка выбрала, чтобы опорожнить те самые пластиковые ведерки. Содержимое первого же ведра, выплеснутое на обочину, убедило водителей, что на такой жаре и дети могут скиснуть – очень даже запросто!
– Форменное безобразие! – с чувством повторила Душка, кажется имея в виду появившуюся на трассе машину с мигалкой, полную молодых парней в милицейской форме. Душка-Череп вдруг сорвалась с места и, звонко цокая каблуками, ринулась к ним.
– Душка взялась за дело – так что прорвемся, – удовлетворенно объявила Витка, понаблюдав, как режиссерша цепляется пальцами в серебряных кольцах за открытое окошко машины, а потом хватает нашего водителя и, невзирая на протесты (и водителя, и милиционеров), заталкивает его на заднее сиденье и сама забирается следом. Милицейская машина с нежданными пассажирами умчалась куда-то вдоль строя автомобилей.
– Может, поможешь? – накинулась на меня Витка, кивая на измученных дорогой мелких.
– Может, и помогу… – с величественностью королевы, откликающейся на слезные мольбы подданной, сообщила я и направилась к Назарчику.
– Ведерко отдай! – попросила я, пытаясь разжать намертво сцепленные на пластике пальцы мальчишки. Это на репетиции я могу Назарчика с полом сравнять и с пылью смешать, а в дороге я на него никогда не наезжаю. Жалко потому что, и если честно… уважаю мелкого. Каждый раз его по пути на гастроли вот так «колбасит», а он едет – и знает, что будет плохо, а все равно едет! И играет потом – будь здоров как!
Только т-с-с-с! Про эти мои нежности вроде «жалко», «уважаю» никто не должен знать! Мне слишком дорога моя репутация махровой стервы – я ее столько лет создавала!
– Давай-давай, все равно пока стоим! Как раз отдышаться успеешь!
Назарчик слабо улыбнулся, я забрала у него ведерко и направилась к дверям автобуса выливать…
Честное слово, не знаю я, откуда они там взялись! Еще секунду назад никого не было! А теперь по обочине мимо нашего автобуса деловито чесала компания из трех молодых парней. Один, чернявый, скуластый, походил на кота. Таких еще называют «полупородными»: ну, когда папа – весь из себя британский или персидский, а мама – дворовая мурка. Зато гонора как у призера-медалиста. Второй – парень без изысков, как та штанга, которую он наверняка в «качалке» тягает, а третий немножко постарше, но сам мелкий такой, незаметный…
Вот первому, «полупородному», я с размаху содержимое ведерка в физиономию и выплеснула.
– Глупс! – «Полупородный» замер. Глаза его ошалело выпучились, рот распахнулся, став круглым и каким-то детским… и тут же захлопнулся, потому что с кончика носа на губу закапало… ЭТО!
Он медленно поднял подрагивающую руку к лицу и провел по щекам! Непонимающе поглядел на испачканную ладонь… и как заорет!
А я стою в дверях автобуса, пластиковое ведерко прижимаю к груди и… и ничего с собой сделать не могу – ржу так, что чуть со ступенек не падаю! И Витка, идиотка, рядом заходится…
Троица облитых посмотрела на нас – и смех у меня внутри отключился. Я увидела их морды – и молча рванула в автобус! Ступенька гулко ухнула, и «полупородный» ворвался в салон следом за мной. За ним сосредоточенно карабкались дружки…
Я попятилась, лихорадочно соображая, что мне делать. Может, если я ему поулыбаюсь, глазки построю… ага, вы пробовали строить глазки парню, которого только что облили детскими тошнотиками из ведерка?
Витка вот попробовала…
– Ой, мальчики, вы та-акие быстрые! – пятясь вместе со мной по проходу, залепетала она. – И симпатичные! – Она посмотрела на стекающую с «полупородного» жижу… и захохотала снова, истерически повизгивая.
«Полупородный» положил растопыренную пятерню Витке на лицо – и с силой пихнул ее в сторону. Она свалилась на Лешку. Лешка дернулся и закопошился, непонятно, то ли пытаясь выкарабкаться из-под Витки, то ли, наоборот, зарыться поглубже, авось не заметят.
«Полупородный» двинулся ко мне, кажется совершенно точно зная, кто его «уприветил». Темные глаза на смуглом лице безумно, ненавидяще расширились, узкая рука скользнула в карман джинсов – и вытащила нож. Длинное лезвие раскрылось с отчетливым щелчком.
– Эй, брось ножичек, придурок! – воздвигаясь над своим креслом, гуднула очухавшаяся Микулишна и беспомощно замолчала – нож вдруг оказался у самого моего живота.
Почему мне ну совсем, ни капельки не страшно? Я просто стою, как истукан, ни заорать, ни рукой пошевелить, только жутко в туалет хочется, хоть просись: «Можно, вы подождете минуточку меня убивать, я кой-куда сбегаю?» А еще где-то в районе затылка болтается мыслишка: «Жалко, на сцене меня никогда не убивали, хоть знала бы, как себя вести».
– Ах ты ж дрянь неверная! – бешено выдохнул «полупородный».
– Чего это я дрянь, и ничего я не дрянь! – вдруг возмутилась я. Честное слово, я не собиралась ничего говорить! Будто кто-то другой моим языком двигал! И не замолкал! – И почему неверная? Мы с вами разве встречались? – продолжала приставать я. – А даже если бы: ведерко, которое я на вас вылила, – это разве неверность? Вот если бы я с другим парнем целовалась…
Боже, что я несу, зачем я это несу?!
На заляпанном лбу «полупородного» проступили крупные капли пота, и я успела только понять, что ему совсем сорвало крышу – он коротко, без замаха ударил ножом. Мои руки дернулись – тоже будто сами, и лезвие с глухим чпоканьем вспороло пластик ведерка. Тот глухо взревел – и рванул у меня ведерко. Я зачем-то вцепилась в него – без толку, конечно, пластиковый край только больно ободрал пальцы. «Полупородный» швырнул ведерко себе за спину, и оно звонко стукнуло Аньку по голове.
Мой убийца, дыша, как загнанный конь, и захлебываясь ненавистью, снова шел на меня…
– А-а-а-а! Помогите! Убивают! Дядьки девочку убивают! Совсем! А-а-а!
Анька орала – громко, самозабвенно и так пронзительно, что у всех в автобусе заложило уши.
«Полупородный» замер, коротко глянул через плечо и бросил «качку»:
– Заткни е…
Сказать «ё» он не успел. Я со всей силы въехала ему коленом между ног.
– Ё-е! – выдохнул он. Договорил все-таки…
Выронил нож и согнулся пополам.
Витка извернулась кошкой – окончательно придавленный Леша что-то глухо заорал под ней – и пихнула «полупородного» обеими руками в зад. Тот отпустил свое ушибленное сокровище, взмахнул руками, будто взлететь собрался, и головой вперед рухнул на сиденье. Прямо на колени Петюнечке и Катьке.
– А-а-а-а! Помогите! Убивают! Дядьки девочку убивают! Совсем! А-а-а!
Анька орала – громко, самозабвенно и так пронзительно, что у всех в автобусе заложило уши.
«Полупородный» замер, коротко глянул через плечо и бросил «качку»:
– Заткни е…
Сказать «ё» он не успел. Я со всей силы въехала ему коленом между ног.
– Ё-е! – выдохнул он. Договорил все-таки…
Выронил нож и согнулся пополам.
Витка извернулась кошкой – окончательно придавленный Леша что-то глухо заорал под ней – и пихнула «полупородного» обеими руками в зад. Тот отпустил свое ушибленное сокровище, взмахнул руками, будто взлететь собрался, и головой вперед рухнул на сиденье. Прямо на колени Петюнечке и Катьке.
– Бум! – Голова «полупородного» гулко вошла в соприкосновение с окном.
«Полупородный» заорал снова и заворочался на коленях у малышей, пытаясь подняться. Катька наклонилась – и укусила его за бок.
Умный ребенок, за зад кусать не стала, сквозь джинсы не прокусишь!
Вопль «полупородного» перешел в ультразвук.
Растерянный «качок» замер, держа на весу ухваченную за шкирку Аньку.
– Отпусти малышку, негодяй! – прижимая кулачки к груди, пронзительно завопила Тося и тут же в ужасе зажмурилась под очками.
– А-а-а! Убивают! – болтаясь в его хватке, продолжала вопить девчонка и, перейдя на совсем уж нестерпимый визг, заорала на всю очередь машин: – Я маленькая! Мне пять лет! Меня убивают!
– Ты что ж делаешь, гад, а ну пусти дитенка! – на ступеньке автобуса стоял давешний водитель молочной фуры, а в руке у него красовалась монтировка. Позади, злые и собранные, толпились его товарищи-шоферы.
– Пусти, кому говорю! – Звереющий на глазах шофер полез в салон…
И вот тут я перепугалась по-настоящему! Сейчас шофер с «качком» сцепятся, Анька окажется между ними! А если еще кто из придурков попробует малышей схватить…
«Полупородный» выказал редкие способности к телепатии. Он вскочил на ноги и тут же протянул лапы к Катьке. Тогда уже заорала я, прыгнула на него и, обхватив руками и ногами, повисла, как в детстве висела в роли обезьянки Читы.
– А-а-а! Пусти, дрянь, гадина неверная, убью! – завопил он и завертелся на месте, колотя меня по рукам. Салон автобуса закрутился у меня перед глазами, локоть, потом предплечье вспыхнули резкой болью…
Раздался звонкий звук пощечины, и все остановилось.
Я с трудом подняла голову. И увидела нашего спонсора Константина Дмитриевича. Невесть как протиснувшись мимо сцепившихся «качка» и шофера, он стоял передо мной и брезгливо отирал платком отбитую об физиономию «полупородного» ладонь.
– Всем стоять! – рявкнул Константин Дмитриевич – и шофер с «качком» как-то моментально расцепились. – Слезь с него, девочка!
Это уже мне. С трудом разомкнув пальцы, я соскользнула на пол и тут же схватилась за отбитую «полупородным» руку – та болела нестерпимо!
Подскочившая Микулишна немедленно ухватила моего убийцу за шкирку.
– И что же здесь происходит? – очень тихо и как-то страшно спросил наш спонсор.
– Пошел вон, неверный! Не лезь не в свое дело! – стряхивая упавшие на лоб мокрые волосы, заорал «полупородный»… и вдруг осекся. – Ой! А… Я только хотел…
– Он только хотел меня убить, – устало пожаловалась я.
Константин Дмитриевич бросил на меня мимолетный взгляд, и я поняла, что он мне не верит.
– Правда! Чистая правда! Мы все видели! Как заскочит! И на Юлю! Витку ударил! У него нож! – загалдели со всех сторон, так что Константин Дмитриевич только протестующе вскинул ладони.
– Тише-тише! Не все сразу! Ну и где он, этот нож? – спросил спонсор и с неожиданным для его крупной фигуры проворством принялся заглядывать под сиденья – одно, другое… Выпрямился… – Ничего не вижу! – небрежно отряхивая ладони, сообщил он.
– Здесь! Тут! Я видел, я! – заорали мелкие. – Я достану! Я! – и тоже принялись нырять под сиденья. Обратно выныривали разочарованные – выпавшего из рук «полупородного» ножа нигде не было.
– А был нож вообще? – вдруг неуверенно вякнул Лешка. – Я вроде видел чего-то… а вроде и не видел…
Тося и Микулишна растерянно переглянулись. Только что они сами видели нож, но вот ножа нет, кто-то сомневается, и они уже тоже не уверены, что они видели, чего не видели…
Витка походя отвесила Лешке подзатыльник и великолепным движением соскользнула с него на пол.
– Единственное, что ты мог видеть, – мою задницу. Ты под ней прятался! – бросила она Лешке. – Нож был! – авторитетно объявила она Константину Дмитриевичу. – Этот вот… – Она презрительно скривилась в строну «полупородного», и тот чуть снова не кинулся – на Витку, но под взглядом Константина Дмитриевича мгновенно присмирел. – Точно пытался зарезать Юльку! – объявила она и злорадно шепнула мне прямо в ухо: – А жалко, что не зарезал, и чего я вмешалась?! – предъявила Константину Дмитриевичу пропоротое ножом пластиковое ведерко.
Тот осмотрел его со всех сторон и с сомнением пожал плечами – видно было, что и ведро ему не доказательство:
– Что эти вот… – Он повторил Виткину интонацию, но кивнул уже не только на «полупородного», но и на «качка»: —…Мерзавцы и хулиганы – очевидно. Но убивать…
Пришедший нам на помощь шофер молоковоза тоже покивал головой, подтверждая, что убивать – это уж слишком.
Ну да, даже если целый автобус детей будет утверждать, что видел нож и готовящееся убийство, взрослые все равно лучше знают!
И вот тут мой личный несостоявшийся убийца открыл рот и как заорет:
– Убить! Убить дрянь русскую, убить их всех! Я мужчина, а она, она посмела… Она и ее мелкие пащенки издевались надо мной. Они… Они били меня! Они… они меня кусали! – Его голос вдруг потерял яростный накал и сорвался чуть не на плач.
Новая хлесткая пощечина прервала истерику. Константин Дмитриевич с сожалением поглядел на платок, которым вытирал руку раньше, но, видно, посчитал, что второй раз его использовать не годится, и по-простецки вытер руку об футболку «полупородного».
– Мужчина? – недобро глядя на парня, процедил он. – Отлично! Завтра вся твоя родня узнает, что ты на русских девочек напал, а они тебя побили и покусали! Завтра – родня, послезавтра – город, а еще через день – весь Крым! Тащите отсюда этого… мужчину! – Он резко мотнул головой, и двое парней – наверное, шофер и охранник нашего спонсора – крепко ухватили «качка» и «полупородного» за локти и выволокли наружу. «Качок» шел покорно, а мой убийца рванулся так, что чуть не выдернул себе руки из суставов:
– Отпусти меня! Пусти, слышишь! Пусти! Вы тоже на их стороне, тоже, да? – его уже выволокли из автобуса, и теперь он орал так, что из окон машин начали высовываться головы любопытных. – Проклятые! Проклятые! Они выгнали нас из наших домов! Из-за них умирал наш народ! Они и теперь сидят на нашей земле, а их девки гадят нам на головы! Проклятые!
– Я не гадила ему на голову! – кротко сказала я. Мы со спонсором со ступенек автобуса смотрели, как мой убийца упирается и орет, а его тащат, а он все упирается, пока наконец не скрылся за какой-то «газелью». – Я всего лишь выплеснула ведерко… Ну а в нем, да, было…
Спонсор поглядел на меня дикими глазами – и захохотал.
– Ты… должна извинить его, девочка, – вытирая выступившие от смеха слезы, пробормотал он. – Он… немного нервный мальчик.
Ну, если этот кошмар с ножичком – мальчик, то наш Лешенька тогда кто – плюшевый зайчик?
– Он тяжело воспринимает историю своей семьи. Их депортировали в 44-м году, когда татар выселяли из Крыма. Все старшее поколение умерло в ссылке – от голода, от болезней, это сказалось на детях и на внуках…
– Вот гнида татарская! – выпалил шофер молоковоза и вдруг покосился на Константина Дмитриевича. – Не в обиду кому будь сказано, гниды во всех народах имеются, а только этот ваш «мальчик» – гнида и есть! На детишек-то… Ну ладно, вроде управились, пошел я свое скисшее молоко охранять.
– Да, конечно… – невпопад откликнулась я и, когда он уже слез со ступенек, наконец сообразила крикнуть вслед: – Спасибо вам огромное! А… А что вы с ним собираетесь делать? С тем парнем… – спросила я спонсора.
Тот повернулся и уставился прямо на меня:
– От тебя зависит, девочка, – не отрывая от меня пристального взгляда, медленно произнес он. – Можем хоть сейчас вызвать милицию, и его арестуют. Не за покушение на убийство, конечно. – Голос его стал снисходительным, видно было, что он мне по-прежнему не верит, считая весь рассказ фантазией испуганного ребенка. Тем более что ножа так и не нашли. – Но за хулиганство – безусловно. – Он отвел от меня глаза и, кажется, призадумался. – Хотя никого ведь не поранили… Будет разбирательство, вас всех вызовут свидетелями…
Я нахмурилась:
– То есть ни нормально выступать, ни отдыхать мы не сможем?
Он выразительно пожал плечами:
– Откуда же мне знать? Думаю, да. Каждый день вам всем… да-да, всем… – он возвысил голос, чтоб его было хорошо слышно в салоне, – придется проводить в милиции – показания, очные ставки… Выяснения, был нож или нет…