Струя мочи ударила в березовый ствол.
Вор
Николаева проснулась от прикосновения.
Кто-то голый и теплый прижимался к ней.
Она открыла глаза: белый потолок, матовый плафон, край окна за полупрозрачной белой занавеской, курчавые светлые волосы. Запах. «After shave lotion». Мужское ухо с приросшей к щеке мочкой. Мужская щека. Хорошо выбритая.
Николаева зашевелилась. Скосила глаза вниз: край простыни. Под простыней ее голое тело. Громадный синяк на груди. Ее ноги. Смуглое мускулистое мужское тело. Прижимается. Обвивает ее руками. Поворачивает ее на бок. С силой прижимается своей грудью к ее груди.
– Послушайте… – хрипло произнесла она. – Я не люблю, когда так делают…
И вдруг оцепенела. Тело ее содрогнулось. Глаза полуприкрылись. Закатились по веки. Мужчина тоже замер. Вздрогнул, дернул головой. И оцепенел, прижавшись.
Прошло 37 минут.
Рот мужчины открылся. Из него раздался слабый хриплый стон. Мужчина пошевелился. Разжал руки. Повернулся. Скатился с кровати на пол. Бессильно вытянулся. Всхлипнул. Тяжело задышал.
Николаева вздрогнула. Засучила ногами. Села. Вскрикнула. Прижала руки к груди. Открыла глаза. Лицо ее было пунцовым. Из открытого рта вытекла слюна. Николаева всхлипнула и заплакала. Плечи ее вздрагивали. Ноги ерзали на простыне.
Мужчина со стоном выдохнул. Сел. Посмотрел на Николаеву.
Она плакала, бессильно вздрагивая.
– Хочешь соку? – тихо спросил мужчина.
Она не ответила. Испуганно взглянула на него.
Мужчина встал: 34 года, стройный мускулистый блондин, лицо тонкое, красивое, чувственное, большие голубые глаза.
Он обошел кровать. Взял с тумбочки бутылку минеральной воды. Открыл. Стал наливать в стакан.
Николаева смотрела на него: смугловатое тело, золотистые волосы на ногах и груди.
Мужчина поймал ее взгляд. Улыбнулся:
– Здравствуй, Диар.
Она молчала. Он отпил из стакана. Она разлепила пунцовые, налившиеся кровью губы:
– Пить…
Он сел к ней на кровать. Обнял. Приставил стакан к ее губам. Она стала жадно пить. Зубы стучали о стекло.
Выпила все. Со стоном выдохнула:
– Еще.
Он встал. Наполнил стакан до краев. Поднес ей. Она залпом осушила стакан.
– Диар… – Он провел рукой по ее волосам.
– Я… Аля, – произнесла она. Вытерла слезы простыней.
– Ты Аля для обычных людей. А для проснувшихся ты Диар.
– Диар?
– Диар, – тепло смотрел он.
Она вдруг закашляла. Схватилась за грудь.
– Осторожней. – Он держал ее за потные плечи.
– Ой… больно… – застонала она.
Мужчина вынул из тумбочки полотенце. Положил ей на плечи. Стал осторожно вытирать ее.
Она посмотрела на свой кровоподтек, захныкала:
– Ой… ну… зачем же так…
– Это пройдет. Просто синяк. Но кость цела.
– Господи… а это… что ты делал-то такое… господи… ну на хуя же так? А? На хуя же так вот делать? – Она затрясла головой. Поджала колени к подбородку.
Он обнял ее за плечи:
– Я Вор.
– Чего? – непонимающе смотрела она. – В законе?
– Ты не поняла, Диар. Я не вор, а Вор.
– Обычный?
– Нет, – засмеялся он. – Вэ, о, эр – три буквы. Это мое имя. Воровством я никогда не занимался.
– Да? – Она рассеянно осмотрелась. – Это что? Гостиница?
– Не совсем. – Он прижался к ее спине. – Что-то вроде санатория.
– Для кого?
– Для братьев. И сестер.
– Для каких?
– Для таких, как ты.
– Как я? – Она вытерла губы о колени. – Значит, я – сестра?
– Сестра.
– Чья?
– Моя.
– Твоя? – Губы ее задрожали, искривились.
– Моя. И не только моя. У тебя теперь много братьев.
– Бра… тьев? – всхлипнула она. Схватила его руку. И вдруг закричала в голос – надрывно и протяжно. Крик перешел в рыдание.
Он обнял ее, прижал к себе. Николаева рыдала, уткнувшись в его мускулистую грудь. Он стал укачивать ее, как ребенка:
– Все хорошо.
– Зачем… еще… зачем… оооо! – рыдала она.
– Все, все теперь у тебя будет хорошо.
– Оооо!!! Как это… ой, что ж ты наделал-то… господи…
Постепенно она успокоилась.
– Тебе надо отдохнуть, – сказал он. – Сколько тебе лет?
– Двадцать два… – всхлипнула она.
– Все эти годы ты спала. А теперь проснулась. Это очень сильное потрясение. Оно не только радует. Но и пугает. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть к нему.
Она кивнула. Всхлипнула:
– А… есть… платок?
Он протянул ей салфетку. Она шумно высморкалась, скомкала, кинула на пол.
– Господи,., обревелась вся…
– Ты можешь принять ванну. Тебе помогут привести себя в порядок.
– Ага… – пугливо покосилась она на окно. – А где…
– Ванная? Сейчас тебя проводят.
Николаева рассеянно кивнула. Покосилась на лилию в вазе. На окно. Снова на лилию. Набрала побольше воздуха. Вскочила с кровати. Кинулась к двери. Вор сидел неподвижно. Она рывком распахнула дверь. Вылетела в коридор. Побежала. Врезалась в медсестру. Та курила возле высокой латунной пепельницы. Медсестра голубоглазо улыбнулась Николаевой:
– Доброе утро, Диар.
Николаева кинулась к выходу. Голые ступни ее шлепали по новому широкому паркету коридора. Добежала до стеклянных дверей. Толкнула первую. Выскочила в тамбур. Толкнула вторую. Побежала по мокрому асфальту.
Врач смотрел на нее сквозь стекло. Скрестил руки на груди. Улыбался.
Блондинистый шофер в припаркованном серебристом «БМВ» проводил долгим взглядом. Жевал бутерброд с сыром и помидором.
Голая Николаева бежала по Воробьевым горам. Вокруг стояли голые деревья. Лежал грязный снег.
Она быстро устала. Остановилась. Присела на корточки. Посидела немного, тяжело дыша. Встала. Потрогала грудину. Поморщилась:
– Суки…
Пошла. Босые ноги шлепали по лужам.
Впереди показалась большая дорога. Ездили редкие машины. Дул мокрый весенний ветер. Николаева ступила на дорогу. И тут же почувствовала сильный холод. Задрожала. Обняла себя руками.
Проехала машина. Пожилой водитель улыбнулся Николаевой.
Она подняла руку. Проехал «фольксваген». Водитель и пассажир открыли окна. Выглянули. Засвистели.
– Козлы… – пробормотала Николаева. Зубы ее стучали.
Показались «Жигули». Остановились.
– Ты что, моржиха? – Водитель открыл дверь: 40 лет, бородатый, очкастый, с большой серебряной серьгой и черно-желтым платком на голове. – Лед же уже сошел!
– Слу… шай… отвези… ме… ня… ограбили… – стучала зубами Николаева.
– Ограбили? – Он заметил большой синяк у нее между грудей. – Били?
– Отпиз… дили… суки…
– Садись.
Она залезла на сиденье. Закрыла дверь.
– Ой, бля… холодина…
Водитель снял с себя легкую белую куртку, Накинул на плечи Николаевой.
– Ну, чего, в милицию?
– Ты что… – морщилась она. Куталась в куртку. Тряслась: – С эти… ми козлами… дел не имею… отвези домой. Я заплачу.
– Куда?
– Строгино.
– Строгино… – озабоченно выдохнул он. – Мне на работу надо.
– Ой, холодина какая… – дрожала она. – Вру… би печку посильней…
Он сдвинул регулятор тепла до упора:
– Давай я тебя до Ленинского подброшу, а ты там словишь кого-нибудь.
– Ну, чего я буду… опять это… ой, сука… отвези, прошу, – дрожала она.
– Строгино… это совсем мне не в жилу.
– Сколько ты хочешь?
– Да… не в этом дело, киса.
– Дело всегда в этом. Сто, сто пятьдесят? Двести? Поехали за двести. Все.
Он подумал. Переключил скорость. Машина поехала.
– Закурить есть?
Он протянул пачку «Кэмел». Николаева взяла. Он поднес зажигалку:
– А чего они тебя… раздели и в лесу выкинули?
– Ага. – Она жадно затянулась.
– Всю одежду?
– Как видишь.
– Круто. Но заявить-то надо?
– Сама разберусь.
– Чего, знакомые?
– Типа того.
– Тогда другое дело.
Он помолчал, потом спросил:
– Ты чего, ночная бабочка?
– Скорее – дневная… – устало зевнула она, выдыхая дым. – Капустница.
Он кивнул с усмешкой.
Полусладкое
12.17.
Строгино. Улица Катукова, д. 25.
«Жигули» подъехали к шестнадцатиэтажному блочному дому.
– Пойдем со мной. – Николаева вышла из машины. Подошла к подъезду. Набрала на домофоне номер квартиры: 266.
– Кто?
– Это я, Наташк.
Дверь запищала. Николаева и водитель вошли. Поднялись на двенадцатый этаж.
– Постой здесь. – Она вернула ему куртку. Позвонила в дверь.
Открыла заспанная Наташа: 18 лет, пухлое лицо, черные волосы, короткая стрижка, красный махровый халат.
– Дай двести рублей. – Николаева прошла мимо нее в свою комнату. Достала из шкафа такой же красный халат. Надела.
– Ёб твою… ты чего? – Наташа двинулась за ней.
– Двести рублей! Водиле заплатить.
– У меня только двести баксов.
– Рубли есть? У тебя рубли есть?! – выкрикнула Николаева.
– Да нету, чего орешь…
– А баксы по-мелкому?
– Два стольника. А чего это у тебя? – Наташа заметила синяк на груди.
– Не твое дело. А у Ленки нет?
– Чего?
– Рублей.
– Не знаю. Она спит еще.
Николаева вошла в другую комнату. Там на полу спали две женщины.
– Что, и Сула приехала? – посмотрела на них Николаева.
– Ага, – выглянула из-за ее спины Наташа, – под утро приползли на рогах.
– Тогда – на хуй… – досадно махнула рукой Николаева.
– Ну и чего? – Водитель стоял перед открытой входной дверью.
– Зайди, – пошла к нему Николаева.
Он вошел. Она закрыла за ним дверь:
– Слушай, у нас с рублями облом. Давай я тебе отсосу?
Он посмотрел на нее. Потом на Наташу. Наташа усмехнулась. Пошла к себе.
– Давай. – Николаева взяла его за руки.
– Ну, вообще-то… – Он в упор смотрел на нее.
– Давай, давай… в ванной. Ну, облом с бабками, видишь. А этих сучар будить – вони не оберешься… – Она потянула его за руку.
– Я могу поехать поменять, – остановился он.
– Не смеши. – Она зажгла свет в ванной. Втянула его за руку. Заперла дверь. Присела. Стала расстегивать ему брюки.
– А ты… давно… это? – смотрел он сверху.
– Много вопросов, юноша… о! А мы быстры на подъем… – Она потрогала сквозь брюки его напрягшийся член.
Расстегнула ремень. Молнию. Стянула вниз серые брюки. Потом черные трусы.
У водителя был небольшой горбатый член.
Она быстро всосала его губами. Обхватила руками лиловатые ягодицы. Стала быстро двигаться.
Водитель оттопырил зад. Слегка наклонился. Оперся рукой о стиральную машину. Засопел. Его серьга покачивалась в такт движению.
– Погоди… зайка… – Он положил руку на ее голову.
– Больно? – выплюнула она член.
– Нет… просто… я так никогда не кончу… давай это… по-нормальному…
– Я без кондома не буду.
– А у меня… я… не вожу с собой… – засмеялся он.
– Вот с этим нет проблем. – Она вышла. Вернулась с пачкой презервативов. Распечатала. Ловко и быстро надела ему. Скинула халат. Повернулась к нему задом. Облокотилась на раковину:
– Давай…
Он быстро вошел. Обхватил ее длинными руками. Двигался быстро. Сопел.
– Хорошо… ой, хорошо… – спокойно повторяла она. Разглядывала в зеркале свой синяк.
Он кончил.
Она подмигнула ему в зеркало:
– Пират!
Посмотрела на него внимательно. Внезапно губы ее задрожали. Она зажала себе ладонью рот.
Он сопел носом, прикрыв глаза. Положил ей голову на плечо.
Она протянула руку. Закрыла сливное отверстие в ванне. Пустила воду, едва сдерживая рыдания:
– Все. Мне… мне… греться пора.
Он тяжело заворочался на ней. Открыл глаза. Его член вышел из ее влагалища. Водитель посмотрел на него.
– В… в сортир, – посоветовала она. Сняла с полки флакон с шампунем. Ливанула в ванну. И разрыдалась в голос.
Он хмуро глянул на нее:
– Чего? Плохо?
Она замотала головой. Потом схватила его руку. Опустилась на колени, прижала руку к груди. Зарыдала сильнее, зажимая себе рот.
– Чего? – смотрел он сверху. – Обидели, что ли? А? Чего ты?
– Нет, нет, нет… – всхлипывала она. – Погоди… погоди…
Прижимала его руку к грудине. И рыдала.
Он покосился на себя в зеркало. Терпеливо стоял. Презерватив со спермой висел на увядающем члене. Покачивался в такт ее рыданиям.
Она с трудом успокоилась:
– Это… это так… все… иди…
Водитель подтянул брюки. Вышел.
Николаева села в ванну. Обняла колени руками. Положила на них голову.
В туалете зашумел сливной бачок.
Водитель заглянул в ванную.
– Все в порядке? – не подняла головы Николаева.
Он кивнул. С любопытством смотрел на нее.
– Если хочешь – приезжай еще.
Он кивнул.
Она сидела неподвижно. Он вытер нос:
– Тебя как зовут?
– Аля.
– А меня Вадим.
Она кивнула себе в колени.
– У тебя… проблемы большие?
– Да нет. – Она упрямо тряхнула головой. – Просто… так просто… все… пока.
– Ну пока.
Водитель скрылся. Хлопнула входная дверь.
Ванна наполнялась водой. Вода дошла до подмышек. Николаева закрыла кран. Легла.
– Господи… вор, вор, вор… вор, вор, вор…
Пена шуршала вокруг ее заплаканного лица.
Николаева задремала.
Через 22 минуты в ванную заглянула Наташа:
– Аль, вставай.
– Чего? – Николаева недовольно открыла глаза.
– Парвазик приехал.
Николаева быстро села.
– Ах ты, блядь. Стукнула?
– Он сам приехал.
– Сам! Гадина! Ну, попроси у меня еще белье!
– Пошла ты…
Наташа захлопнула дверь.
Николаева провела мокрыми руками по лицу. Закачалась:
– Ну, блядь… ну, тварь…
Тяжело встала. Приняла душ. Обмотала голову полотенцем. Вытерлась. Надела халат. Вышла в коридор.
– С легким паром, – раздалось на кухне.
Николаева пошла туда.
Там сидели двое мужчин.
Парваз: 41 год, маленький, черноволосый, смуглый, небритый, с мелкими чертами лица, в сером шелковом пиджаке, в черной рубашке, в узких серых брюках, в ботинках с пряжками.
Паша: 33 года, полный, светловолосый, белокожий, с мясистым лицом, в серебристо-сиреневом спортивном костюме «Пума», в голубых кроссовках.
– Здорово, красавица. – Парваз поднес спичку к сигарете.
Николаева прислонилась к дверному косяку.
– Мы же с тобой, па-моему, дагаварились. – Он затянулся. – Па-хорошему. Ты мне что-то пообещала. А? Разные слова гаварила. Клялась. А? Или у меня что-то с памятью?
– Парвазик, у меня проблема.
– Какая?
– На меня наехали круто.
– И кто? – Парваз выпустил длинную струю дыма из тонких маленьких губ.
Николаева распахнула халат:
– Во, посмотри.
Мужчины молча посмотрели на синяк.
– Понимаешь, это вообще… Я до сих пор опомниться не могу. Дай закурить.
Парваз протянул ей пачку «Данхил», спички.
Она закурила. Положила сигареты и спички на стол.
– Короче, вчера я на шесте свою программу сделала, ну и пошла по клубу – тряхнуть на персоналку. Народу немного было. Ну и два мужика сидят, один мне знак подал. Я подошла, волну сделала, сиськами тряхнула. Он говорит, сядь, посиди. Я присела, они шампанского заказали. Выпили, стали пиздеть. Они – нормальная такая лоховня, торгуют какими-то увлажнителями воздуха. Один из Прибалтики, красавец такой высокий, а имя сложное какое-то… Ритэс-хуитэс… не запомнила, а второй толстый, Валера. Ну, я говорю, мне холодно, я пойду оденусь. «Да, да, конечно. И приходи к нам». Ну, я платье надела, вернулась к ним. «Чего ты хочешь?» Я говорю: «Перекусить чего-нибудь». Заказали мне шашлык из осетрины. «Ты стриптиз давно танцуешь?» Я говорю – недавно. «Сама откуда?» Из Краснодара. Ну и все такое. А потом этот прибалт говорит: «Поехали ко мне домой?» Я: 300 баксов ночь. «Нет проблем». Ну, расплатились они, выкатились. И я. У них «Волга» такая, белая, новая совсем. Села к ним. И только мы от клуба отъехали, один мне – раз! маску с какой-то хуйней. Прямо на это… вот так… на морду. И все. И я очнулась: темно, лежу, руки сзади в наручниках, бензином воняет. В багажнике. Лежу. Там хуйня какая-то рядом. Ну, а машина едет и едет. Потом остановилась. Они багажник открыли, вытащили меня. В лесу в каком-то. Утром уже. Раздели, привязали к березе. Да! А рот они мне еще раньше залепили. Типа пластыря что-то… Вот. И потом. Потом вообще это пиздец какой-то! У них такая… такой, типа сундука. А там лежал как будто топор такой, ну, как каменный. На палке кривой. Но это не камень только, а лед. Топор такой ледяной. Вот. И, значит, один козел взял этот топор, размахнулся, и к-а-а-ак ебнет мне в грудь! Вот сюда прямо. А другой говорит: «Рассказывай все». Но рот-то у меня заклеенный! Я мычу, но говорить-то не могу! А эти гады стоят и ждут. И опять: хуяк по груди! И опять: говори. У меня уже поплыло все, больно, ужас, блядь, какой-то. И – третий раз. Хуяк! И я отключилась. Вот. А потом очнулась: больница какая-то. И парень какой-то меня трахает. Я сопротивляться начала, а он нож вытащил и к горлу приставил. Вот. Ну, натрахался. Стал бухать. Я лежу – сил нет пальцем пошевельнуть. А он говорит: «Теперь здесь жить будешь». Я говорю: «На хера?» А он: «Будем тебя иметь». Я говорю: «У вас проблемы будут, я под Парвазом Слоеным хожу». А он говорит: «Я положил на твоего Парваза». Ну, он набухался быстро. Я говорю: «Я в сортир хочу». Он позвал санитара такого, бычару. Тот повел меня. Я голая иду по коридору, вижу, у него хуило стоит. В сортир вошла, а он за мной: «Становись раком!» Ну, встала, чего делать. Трахнул меня, отвалился в коридор. А в сортире окно такое, ну, типа стеклопакет. И никакой решетки, главное! Я окно открыла, вылезла потихоньку, там лес какой-то. В лес как рванула! Бежала, бежала. Потом поняла – Воробьевы горы. Вышла на шоссе, мотор взяла, и вот – Наташка видела, как я приехала. Место это, ну, эту больницу, я смогу найти.
Парваз и Паша переглянулись.
– Вот, братан, а ты удивляешься – пачему у нас убыток. – Парваз потушил сигарету. Рассмеялся: – Ледяной тапор, блядь! А может – залатой? А? Или брыльянтовый? А? Ты ошиблась, это не лед был – брыльянты. Брыльянтовым тапаром – па груди, па груди. А? Харашо. Для здаровья. Палезно.