Мари посмотрела на мать, потом на отца. Выпустив руку Изабель, она отошла на несколько шагов в сторону и остановилась посредине.
— Сюда. — Этьен указал на место рядом с собой. Мари посмотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.
— Папа, — громко сказала она, — если ты ударишь меня, как маму, у меня кровь пойдет!
От гнева Этьен словно выше сделался. Он шагнул к ней, но, уловив предостерегающий жест матери, остановился, покачал головой и огляделся: люди застыли в молчании.
Метнув на Мари яростный взгляд, он повернулся широко зашагал к дому Гаспара.
Анна направилась к тропинке, ведущей к дому. Изабель не пошевелилась.
— Пошли, Мари.
Мари оставалась на том же месте, пока не подоше Якоб.
— Пошли на реку, — сказал он, беря ее за руку. Мари послушно последовала за братом. Никто не оглянулся.
Якоб играл с Мари, пока холод не погнал их домой, где они продолжали неутомимо придумывать все новые игры с камешками. Якоб учил сестру считать и раскладывать их по цвету, размерам, породе. Потом они начали обрисовывать при помощи камней контуры. Они бросили на пол косу, обложили ее по всей длине камешками, убрали — остался контур косы. То же самое они проделали с граблями, лопатами, горшками, скамейкой, комбинезонами, бриджами, собственными руками.
— Давай я твой контур сделаю, — предложил как-то Якоб.
Мари засмеялась и захлопала в ладоши. Она легла на спину, Якоб натянул на ней платье, чтобы камешки как можно точнее передали форму тела. Столь же тщательно подобрал он и камни: на голову и шею пошел севенский гранит, на торс — белая галька, на ноги, ступни и руки — темно-зеленая. Якоб действовал неторопливо и сосредоточенно, следуя за малейшими стежками платья, отмечая даже небольшую прорезь на поясе, сходящие конусом к ладоням рукава. Когда все было закончено, он помог Мари подняться, не нарушив при этом рисунка. Все залюбовались выложенным контуром, точно воспроизводящим на грязном полу фигуру девочки, ее руки, ноги. Изабель заметила, что Якоб и Этьен внимательно вглядываются в него. Губы Этьена слегка шевелились:
«Считает, — подумала она. — К чему бы это?» Ее охватил страх.
— Довольно! — вскрикнула Изабель и разбросала камни.
Зима с ее длинными ночами и короткими днями была самым трудным временем. Холода стояли такие, что дверь на улицу они открывали только раз в день, чтобы наколоть дров и сходить за коноплей. Небо чаще всего было низкое и серое, снаружи было почти так же темно, как и в доме. Иногда Изабель выглядывала на улицу в надежде хоть на мгновение вырваться на свободу, но тяжелое небо и ровная пелена снега, сквозь которую кое-где вдали пробивались черные верхушки сосен и зазубренные валуны, не приносили радости. Стоило постоять чуть дольше, и холод впивался в кожу, как железо.
Железом отдавали и жесткий хлеб, который Анна раз в неделю выпекала в общественной печи, и разжиженная овощная тушенка, которую они ели изо дня в день. Изабель буквально заставляла себя съесть хоть две-три ложки, стараясь не замечать привкуса крови, и скрывала, что кусок застревает в горле. Нередко она давала Мари доесть за собой.
Через некоторое время у нее начался зуд в руках и ногах, особенно под мышками и коленями. Поначалу она чесалась, не снимая платья, — слишком холодно было раздеваться и давить вшей. Но однажды, обнаружив, что через материю сочится кровь, Изабель закатала рукава, и увидела, что никаких вшей нет, но кожа пошла красными пятнами, а в некоторых местах отслаивается ссохшимися полосками. Боясь Этьена, она пыталась скрыть проступающие ржавые пятна.
Ночами она лежала на кровати, вглядываясь в темноту и старясь не шевелиться, чтобы Этьен не проснулся и не заметил, что она чешется. Она вслушивалась в его ровное дыхание, а сама изо всех сил старалась не заснуть, чтобы быть готовой — к чему, Изабель бы и сама толком не сказала, и все равно бодрствовала в темноте и все ждала чего-то, стараясь дышать как можно тише.
Ей казалось, что все меры предосторожности приняты, но однажды ночью Этьен схватил ее за руку и обнаружил кровь. Он избил ее, а потом грубо овладел сзади, Одно хорошо — в лицо ему не пришлось смотреть.
Как-то вечером зашел Гаспар.
— Гранит заказан, — сказал он, извлекая из кармана трубку и высекая огонь из кремня. — В цене сошлись, и размеры я ему передал. Еще до Пасхи камень будет здесь. Больше не надо? На дымоход?
Этьен покачал головой.
— Платить нечем. К тому же на дымоход пойдет и местный известняк. Печь — другое дело, там самый жар, поэтому нужен самый прочный камень.
Гаспар усмехнулся:
— Народ на постоялом дворе считает, что ты чокнулся. Зачем, говорят, ему дымоход? Дом и без того хорош.
Наступила тишина. Изабель понимала, что она означает: все вспоминают дымоход в доме Турнье.
Ластясь к Гаспару, Мари повисла у него на локте. Он высвободил руку, потрепал ее по щеке, подергал за уши.
— Ну а ты, мышонок, ты тоже ждешь не дождешься дымохода? Дыма не любишь?
— Это мама его ненавидит, — захихикала Мари.
— Ах вот как. — Гаспар повернулся к Изабель: — Что-то неважно выглядишь. Ешь, что ли, мало?
Анна насупилась.
— В этом доме еды на всех хватит, если, конечно, хотеть есть, — пробурчал Этьен, говоря и за себя, и за мать.
— Bien sыr, bien sыr. — Гаспар пошевелил руками, словно разглаживая смятую скатерть. — Конопля у тебя уродилась хорошо, овцы есть, все в порядке. Разве что дымохода для madame, — он кивнул в сторону Изабель, — не хватает. Но теперь будет и он.
Изабель заморгала и, ощущая в глазах резь от дыма, посмотрела на него. В комнате снова повисла тишина, оборвавшаяся смущенным смехом Гаспара.
— Да я же просто пошутил! Не обращайте внимания.
Вскоре он ушел, и Этьен принялся мерить шагами комнату, разглядывая огонь под всеми углами.
— Печь будет здесь, — сказал он Маленькому Жану, поглаживая стену напротив двери. — А крыша — здесь. Видишь? Поставлю четыре столба, они будут поддерживать каменную крышу с трубой, через нее и будет уходить дым.
— А печка большая будет, папа? — осведомился Маленький Жан. — Как дома, на ферме?
Этьен обежал глазами комнату и задержался взглядом на Мари.
— Да, — сказал он, — печка будет большая. Что скажешь, Мари?
Он редко называл ее по имени. Изабель знала, что оно ему очень не нравится. Просто когда девочка родилась, она пригрозила, что нашлет проклятие на все будущие урожаи, если он не позволит назвать ее Мари. За все годы, прожитые в этой семье, Изабель единственный раз осмелилась использовать тот страх, который испытывали перед ней все Турнье. Но теперь страха больше не было, на смену ему пришла злоба.
Мари насупилась и, чувствуя на себе холодный тяжелый взгляд отца, залилась слезами. Изабель обняла ее.
— Ничего, ничего, chйrie, не плачь, — прошептала она, поглаживая дочь по голове. — Не надо, только хуже будет. Не плачь.
Оторвавшись от дочери, она подняла голову и увидела в дальнем конце комнаты Анну. На какое-то мгновение ей показалось, будто выглядит она как-то иначе, что-то изменилось в ее лице, более четко обозначились морщины. Но тут же поняла, что кажется так просто потому, что старуха улыбается.
Изабель теперь уделяла Мари все больше вниманния, учила ее прясть, наматывать нити, вязать платьица для кукол. Она постоянно то поглаживала ее по головке, то брала за руку, то просто прикасалась, словно желая убедиться, что девочка здесь, рядом. Каждый день она тщательно мыла дочери лицо, и оно сверкало белизной в дымном сумраке комнаты.
— Мне надо видеть тебя, ma petite, — поясняла она, хотя Мари никогда ее об этом не спрашивала.
Изабель старалась держать девочку как можно дальше от Анны, буквально физически становилась между ними.
Удавалось это, правда, не всегда. Однажды Мари прибежала к матери, губы у нее блестели.
— Бабушка намазала мне хлеб свиным салом, — объявила она.
Изабель нахмурилась.
— Может, завтра она и тебе намажет, — продолжала девочка, — чтобы ты побольше стала. А то что-то ты худеешь, мама. И выглядишь такой усталой.
— А почему бабушка хочет, чтобы ты была толстой?
— Может, я особая.
— В глазах Бога особых нет, — строго сказала Изабель.
— Но сало все равно вкусное, мама. Хочу еще.
* * *Как-то утром она проснулась под звуки капели и поняла, что зима наконец-то кончилась.
Этьен открыл дверь, и в дом хлынул солнечный свет вместе с теплом, которое сразу взбодрило ее. Снег таял, образуя ручейки, сбегающие вниз, к реке. Дети, словно сорвавшись с привязи, ринулись на улицу и принялись с хохотом носиться взад-вперед. На подошвы им налипала грязь, но они этого не замечали.
Изабель вышла в огород и опустилась на колени в грязную жижу. Она впервые за все эти месяцы, когда только и ждала прихода весны и потому чувствовала себя незащищенной, оказалась одна. Изабель склонила голову и принялась вслух молиться:
— О Святая Дева, еще одной зимы мне здесь не пережить. Все силы ушли, чтобы эту вынести. Прошу Тебя, избавь меня от этого. — Изабель прижала руки к животу. — Храни меня и моего ребенка. Ведь только Ты знаешь, что он будет.
Изабель не была в Мутье с самого Рождества. Если погода была хорошая, Этьен брал с собой в церковь детей, а Изабель оставалась дома со старухой. Когда с наступившей весной раздался знакомый посвист коробейника, Изабель подумала, что ее и сейчас никуда не пустят, а если даже просто попросится — побьют. Так что она осталась в саду, занялась травами.
Тут и нашла ее Мари.
— Разве ты не идешь с нами, мама?
— Нет, ma petite. Видишь, сколько у меня здесь дел.
— А меня папа послал за тобой, сказал, что, если хочешь, пошли с нами.
— Папа так сказал?
— Да. — Мари перешла почти на шепот. — Ну пожалуйста, мама, пойдем. Не надо ничего говорить. Просто пошли с нами.
Изабель посмотрела на дочь. Глаза ее светились, волосы, светлые на затылке, опускаясь к вискам, постепенно темнели, как некогда у отца. Снова стали появляться рыжие волоски, теперь, по одному в день, их вырывала Анна.
— Ты еще слишком мала, чтобы так рассуждать.
Мари закружилась на месте, сорвала цветок с зазелневшего куста лаванды и со смехом убежала.
— Мы идем в город, все идем! — радостно кричала она.
Смешавшись с толпой людей, окруживших фургон коробейника, Изабель пыталась улыбаться. Она чувствовала на себе их взгляды. Изабель понятия не имела, что городок думает о ней, поощряет Этьена или, напротив, пресекает касающиеся ее слухи и вообще говорят ли о ней или просто забыли.
Подошел месье Ружмон.
— Рад снова вас видеть, Изабель, — чинно сказал он, беря ее за руку. — Надеюсь, в воскресенье тоже увидимся?
— Да.
С ведьмой бы он не стал так разговаривать, смутно подумалось ей.
Появилась Паскаль. Вид у нее был озабоченный.
— Вы что, болели?
Изабель бросила взгляд на Анну, стоявшую с недовольным видом рядом с ней.
— Вроде того. Это все зима виновата. Но сейчас уже лучше.
— Bella! — послышалось откуда-то сзади и, обернувшись, Изабель увидела коробейника, склонявшегося к ней со своей повозки. Он поцеловал ей руку. — Счастлив видеть вас, мадам! Просто счастлив!
Держа ее за руку и роясь попутно в товарах, он повел ее вокруг повозки, подальше от Этьена, Анны и детей, которые стояли и смотрели им вслед. Словно коробейник заворожил их всех, пригвоздив к месту.
Отпустив наконец ее руку, он присел на корточки и посмотрел на нее.
— Что-то вид у вас печальный, bella, — участливо сказал он. — Что-нибудь случилось? Как можно так грустить, когда перед вами такая чудесная голубая материя?
Не находя слов, Изабель покачала головой и закрыла глаза, чтобы скрыть слезы.
— Слушайте, bella, — все так же негромко продолжал коробейник, — мне нужно спросить вас кое о чем.
Она открыла глаза.
— Вы ведь мне доверяете?
Изабель попыталась заглянуть в глубину его темных глаз.
— Да, я вам доверяю, — прошептала она.
— В таком случае вы должны мне сказать, какого цвета у вас волосы.
Изабель машинально разгладила платок на голове.
— Зачем это вам?
— Видите ли, у меня есть поручение, может, оно вам адресовано, может — нет, точно можно будет сказать, если я узнаю цвет ваших волос.
Изабель медленно покачала головой.
— Последнее, что я от вас узнала, — это о смерти моей золовки. Что еще вы мне можете сказать?
Коробейник теперь шептал ей почти на ухо:
— Видите ли, сейчас вы печальны, а то, что я скажу, может поднять вам настроение. Право, bella, у меня хорошие новости для вас. К тому же, — он помолчал, глядя ей прямо в глаза, — ведь вам этой зимой несладко пришлось, верно? Поэтому, что бы я ни сказал, хуже не будет.
Изабель опустила глаза и глубоко вздохнула.
— Рыжие.
Коробейник улыбнулся:
— Но ведь это же прекрасно! У Святой Девы, да будь Она благословенна, такие же волосы. Чего же стесняться? Да и ответ тот, какой я ожидал. Слушайте. Это просил передать пастух, с которым я этой зимой встретился в Эле. У него черные волосы и шрам на щеке. Знаете такого?
Изабель застыла. В дыму, в пепле, посреди страха, сковывающего ее мысли, что-то блеснуло.
— Поль, — прошептала Изабель.
— Si, si, верно, так его и зовут! Он велел сказать вам, — коробейник прикрыл глаза и на секунду задумался, — он велел сказать, что будет ждать вас нынче летом у истоков Тарна. Он всегда будет вас ждать.
Изабель разрыдалась. К счастью, рядом оказалась Мари, а не Этьен или Анна. Девочка взяла мать за руку.
— Что-то не так, мама? Что сказал тебе этот плохой дядя? — Она метнула на коробейника злой взгляд.
— Он не плохой, — сквозь слезы проговорила Изабель.
Коробейник рассмеялся и растрепал Мари волосы.
— Знаешь, bambina, ты напоминаешь мне лодочку, гондолу. Тебя подбрасывает вверх-вниз, но ничего, на воде держишься. И ты храбрая, хотя и маленькая.
Он продолжал поглаживать девочку по голове, пока не обнаружил рыжую прядь — Анна ее, видно, не заметила.
— Ну вот, — повернулся он к Изабель, — видите, как красиво. Чего же стыдиться?
— Передайте ему, что мысленно я всегда там, — сказала Изабель.
Мари перевела взгляд с матери на коробейника и обратно.
— Передать кому?
— Не важно, девочка. Мы просто разговариваем. Спасибо, — повернулась она к коробейнику.
— Будьте счастливы, bella.
— Постараюсь.
Накануне страстной пятницы доставили камень.
Этьен с мальчиками пахал, а Изабель с Анной занимались домом, очищая его от следов зимнего дыма и сумрака. Они драили полы и стены, обжигали горшки, вычищали грязь из хлева. Правда, стены еще не белили. Раз в год, весной, в долине каждая семья белит стены своего дома, но Турнье решили сначала поставить печь и дымоход.
Изабель полоскала в огромном чане белье, когда из-за поворота показалась повозка. Видно было, что лошадь с трудом тащит груз.
— Мари, живо, скажи папе, что гранит привезли, — окликнула она дочь.
Мари отшвырнула палку, которой ковырялась в мокром белье, и бросилась в сторону поля.
Когда подоспели Этьен с мальчиками, возница уже сидел за только что вычищенным столом и ел тушенку. Ел он быстро, почти не отрываясь от тарелки. Закончив, он поднял голову:
— Нам понадобятся еще двое мужчин.
— Сбегай разыщи Гаспара, — кивнул Этьен Маленькому Жану.
В ожидании подмоги Этьен принялся объяснять, как надо ставить дымоход.
— Сначала надо сделать для него ложе, чтобы полежал там и сравнялся с полом.
Анна, стоявшая позади Этьена, наполнила опустевшую миску гостя и со стуком поставила ее на стол.
— Отчего бы не выкопать его прямо сейчас? — осведомился тот. — Мы бы сразу камень и положили.
— Слишком долгое дело, — неловко ответил Этьен. — Земля еще не оттаяла. Не хочется заставлять вас ждать.
Возница топнул ногой по полу.
— Да вроде уж оттаяла.
— Нет, слишком твердая еще. А раньше копать времени не было — целыми днями в поле пропадал. К тому же я думал, вы позже будете. После Пасхи.
«Неправда», — подумала Изабель, глядя исподлобья на Этьена, который не сводил глаз с того места в полу, где возница проделал небольшое углубление. Гаспар с самого начала говорил, что камень привезут перед Пасхой. Не часто муж позволял себе столь явную ложь.
Возница расправился со второй тарелкой.
— Ваши женщины вполне справляются с готовкой и так. — Он кивнул в сторону огня, горевшего в углу комнаты. — Зачем что-то менять?
— Мы привыкли к дымоходу. — Этьен пожал плечами.
— Но сейчас у вас новый дом. Со своими обычаями. Надо привыкать.
— Кое-что остается с тобой навсегда, куда бы ни занесло, — заметила Изабель. — Это часть самого себя. Заменить нечем.
Все как по команде провернулись к ней. Этьена перекосило.
«И что это я не удержалась? — подумала Изабель. — Знаю же, что лучше молчать. Кто меня за язык тянул? Теперь он изобьет меня, как зимой. И ребенку будет хуже». Она потрогала живот.
Но когда появились мужчины, у Этьена оказалось слишком много дел, чтобы дать волю чувствам. Понадобились усилия четырех мужчин — сильных мужчин, — чтобы снять глыбу с повозки, втащить в дом и прислонить к стене подле двери. Якоб ощупал ее. Мари прижалась, как к кровати.
— Она теплая, мамочка. Как дома.
Пасха — время искупления, когда все тяготы зимы остаются позади. С давно утраченной, казалось, живостью Изабель переоделась к службе в черное.
«Вот это и называется надеждой, — подумала она. — Давно забытой надеждой».
Изабель боялась, что Этьен запретит ей идти в церковь за то, что она сказала вознице, но он даже не вспомнил. Видно, ее прямая речь — компенсация за его ложь.