Да и внешнеполитические соображения подводили к мысли о необходимости спасения ядра внешней разведки, пока это было еще возможным. Коммунизм изменил свое лицо лишь для видимости. Сталину удалось мобилизовать русский народ, использовав такие понятия, как «Отечественная война», «советский патриотизм». Бессмысленная восточная политика Гитлера и его жестокое отношение к русским людям подготовили почву и объективно сыграли на руку советскому диктатору. Нам было ясно – не зря мы несколько лет старательно изучали основы коммунизма, – что Сталин не откажется от прежних замыслов и будет следовать своим экспансионистским планам. Его цель, как говорят на Западе, – «всемирная революция», или «распространение благодати социализма на все народы» – так формулируют на Востоке. Поэтому мы считали, что для защиты западных народов от экспансии коммунизма в послевоенное время рано или поздно потребуются совместные усилия всех цивилизованных государств.
Когда наступит такое время, мы, конечно, знать не могли. Подтверждением наших взглядов явилась оценка положения дел в мире, данная Черчиллем. Она попала в наши руки окольными путями в феврале 1945 года. В анализе британского премьера ситуация в Германии оценивалась, пожалуй, слишком позитивно. Зато потенциал Советов и их намерения трактовались верно. Из документа было ясно, что англичане не разделяли оптимизма своих американских союзников в отношении того, что Дядя Джо[33] стал будто бы демократом. В анализе без всяких иллюзий говорилось о будущем развитии Польши, Балканских стран и Венгрии и их превращении в социалистические государства. Я доложил начальнику генштаба генерал-полковнику Гудериану об этом важном сообщении и с его согласия приобщил к нашим материалам. В конце войны документ был уничтожен.
В Европе, готовящейся защитить себя от коммунизма, Германия вновь смогла бы занять свое место. Немецкая политика в будущем стала бы искать опору на Западе. Ее цели – отпор коммунистическому проникновению и воссоединение утраченных территорий. Вторая цель, по-видимому, не найдет полного понимания у западных держав-победительниц. Однако общие интересы западного мира в области обороны, которые обязательно возникнут под давлением обстоятельств, приведут к тому, что оборонять Западную Европу без немцев невозможно. В разведывательном плане можно ожидать, что все западные державы довольно скоро, хотя каждая по-своему, проявят повышенный интерес к возможности использования немецкого потенциала для ведения разведки на Востоке.
Когда мы в своих размышлениях дошли до этого пункта, возник вопрос: с каким партнером и в какой форме лучше всего начинать разведывательную деятельность?
Все это я обсудил с моим заместителем – подполковником Весселем. Итог наших размышлений можно сформулировать следующим образом: по-видимому, чистой утопией нужно считать идею заниматься сейчас, перед лицом тотального поражения, вопросом создания сразу же после окончания войны новой немецкой разведывательной службы, поскольку союзники ликвидируют все организации и учреждения третьего рейха. И все же такую попытку стоит предпринять, с тем чтобы в случае удачи передать разведку новому немецкому правительству. Основу ее заложат нынешние разведчики. Когда же будет создана новая власть? Сейчас на этот вопрос ответить невозможно. Остается открытой и проблема (ведь дело было в марте – апреле 1945 года!), с какой из трех западных великих держав удастся найти такую форму сотрудничества, которая будет приемлема в дальнейшем для нового немецкого правительства. Мы не могли, да и не хотели сотрудничать с нашими бывшими до последнего времени противниками в качестве наемников, так как считали, что с самого начала не следует отягощать будущую разведслужбу позором квислинговщины.
В итоге я решил: будет наиболее целесообразным, если мы обратимся к командованию вооруженных сил США. Американцы, как мне представлялось, по окончании военных действий быстрее других наших противников возвратятся к объективной оценке немцев. Дальнейшее развитие событий показало: это предположение оказалось правильным.
Вот что побудило меня попытаться легализовать наши планы на будущее в вышестоящей инстанции. За несколько недель до окончания войны я обратился к заместителю начальника штаба оперативного руководства вермахта генералу пехоты Винтеру, изложил ему наши соображения и получил от него благословение. Немного позже, уже находясь в плену в Висбадене, я случайно встретился с гросс-адмиралом Деницем, который в течение небольшого промежутка времени был последним главою империи. Я воспользовался этой возможностью, чтобы изложить ему наши планы. Он также одобрил их.
В марте 1945 года я вместе с подполковником Весселем посетил подполковника Бауна, начальника штаба «Валли-I» в Бад-Эльстере, и проинформировал его о наших замыслах. Баун – уроженец Одессы и провел там детские годы, прежде чем семья возвратилась в Германию. Он вырос со знанием двух языков и хорошо понимал русский образ мышления. Можно даже сказать, что в нем было что-то от русского характера: повышенная чувствительность, неумение держаться в определенных рамках. Впрочем, это свойственно всем немцам – потомкам колонистов, попавших в Россию десятки и даже сотни лет назад. Баун отличался неуемной фантазией, которая затрудняла ему трезвое восприятие реальности. А это, в свою очередь, приводило к тому, что он стремился во что бы то ни стало добиться исполнения своих замыслов и порою вел себя словно одержимый.
Баун был изобретательным «доставалой» и хорошим организатором, умевшим не только толково использовать своих подчиненных и связников, но и обеспечивать их всем необходимым. До конца войны он работал в основном с русскими добровольцами и ухитрялся поддерживать агентурные связи вплоть до Москвы.
Шеф «Валли-I» сразу согласился принять участие в подготовительной работе и получил от меня необходимые указания. В нашей беседе принял участие и его адъютант. Больше никто в наши дела посвящен не был. Штаб «Валли-I» находился с начала апреля в Альгое, через который в конце апреля прошли американские войска. Позднее этот район вошел во французскую оккупационную зону. Баун и его сотрудники, переодевшись в штатское платье, направились к заранее обусловленному сборному пункту. Все документы они надежно спрятали, как это сделали и мы в отделе «Иностранные армии Востока». В последние недели войны события нарастали столь стремительно, что пришлось лихорадочно работать, чтобы успеть укрыть наши архивы.
15 апреля 1945 года первые сотрудники отдела «ИАВ» выехали по железной дороге в Райхенхалль – нашу новую штаб-квартиру. С середины апреля мы занимались созданием тайников в горах, изготовлением фотокопий важнейших документов и их надежным укрытием. За несколько дней до конца войны работа была закончена.
В начале апреля 1945 года личный состав отдела был собран в Райхенхалле, за исключением небольшой группы сотрудников во главе с майором Шайбе, которую переподчинили непосредственно первому эшелону верховного главнокомандования вермахта в Голштинии.
После освобождения меня от должности – нет худа без добра – я смог заняться непосредственно делами, связанными с подготовкой военной разведки к деятельности после войны. Но вначале надо было преодолеть еще одно препятствие. Когда-то в беседе с начальником управления кадров генералом Бургдорфом я высказал пожелание получить дивизию на фронте. Генерал вполне резонно посчитал, что я после ухода со своего поста вновь возвращусь к старой просьбе, и напомнил мне об этом. Я попросил перевести меня в резерв фюрера, мотивируя тем, что надо ввести своего преемника в курс дел. Кроме того, сказал я, Гиммлер собирается дать мне особое задание. Бургдорф был правоверным национал-социалистом: ссылки на рейхсфюрера СС было достаточно для перевода в резерв, и меня оставили в покое. Чтобы иметь алиби, я позвонил Шелленбергу и спросил: не интересует ли Гиммлера аналитическое исследование польского движения Сопротивления с точки зрения возможности использования опыта поляков при организации подпольной работы в Германии, если она будет оккупирована державами антигитлеровской коалиции. Спустя несколько дней Шелленберг сообщил, что рейхсфюрера очень интересует эта тема. За восемь дней я подготовил объемистый доклад, в котором рассматривалась история возникновения этого движения, его успехи, трудности и неудачи. И главное – вывод: если мы проиграем войну, в Германии, которая будет оккупирована союзными державами, бессмысленно применять польские методы. Этот материал, адресованный Гиммлеру, я послал в управление Шелленберга. Дело было сделано. Я остался в резерве, что меня очень устроило: теперь можно было использовать все время для выполнения задуманного плана. В первую очередь, надо было обеспечить сохранение архива и рабочих материалов, которые потребуются нам в будущем. Всю документацию и картотеку агентуры мы перевезли в Южную Баварию. С них сделали еще одну фотокопию, затем по частям укрыли под землей поблизости от известных нам пунктов в Альгое и Хунсрюке. Мы понимали: практически нельзя было гарантировать стопроцентную сохранность наших тайников. Но разбивка документации по частям сводила к минимуму возможные потери. Впоследствии при раскопках мы обнаружили почти все, что спрятали.
Надо было обеспечить и сохранность архива. В марте 1945 года его привезли в Наумбург и спрятали поначалу в винном погребе моих друзей. Однако вскоре из документов, переданных ныне широко известным агентом Цицероном[34], стало ясно, что американцы обменяют оккупированную ими Тюрингию на западную часть Берлина, которая находилась в руках русских, и создадут там свой оккупационный сектор. Поэтому пришлось принять срочные меры, чтобы перевести архив в другое место. Я распорядился немедленно погрузить его на два грузовика и вывезти из Наумбурга в Берхтесгаден.
Воспользовавшись оказией, отправил с ними свою жену и детей в Баварию. Ибо, если бы моя семья оказалась в руках русских, я не смог бы возобновить свою прежнюю деятельность. Советы, вне всякого сомнения, использовали бы мою семью, чтобы оказать на меня давление. По дороге грузовики попали под воздушный налет, но, к счастью, обошлось без жертв. Затем в районе Хофа их остановили эсэсовцы, которые потребовали, чтобы автомашины следовали в ближайшую казарму СС для проверки груза и путевых документов. Для сопровождавших архивные документы людей при тогдашних обстоятельствах это было связано с риском для жизни, нисколько не меньшим, чем недавний налет авиации противника. Опытные водители, знавшие, что им угрожает, нашли после лихорадочных поисков еще одни ворота в заборе, окружавшем казарму, которые были закрыты, но не охранялись. Им удалось их открыть, выехать на улицу и скрыться. Моя семья по пути следования нашла в Хаме, что в Баварском лесу, прибежище, где и осталась. А документы в полной сохранности были доставлены в Берхтесгаден-Райхенхалль, где тогда располагался отдел «ИАВ». И уж из Райхенхалля документы вывезли и спрятали в подобранных тайниках.
Чтобы сохранить кадры для будущей разведывательной организации, мы разбили личный состав отдела на три группы и разместили их в трех отдаленных пунктах в Альпах. Там мои сотрудники должны были укрываться примерно три недели после капитуляции, пока не уляжется суматоха и не прояснится обстановка. Тогда им предписывалось обратиться в ближайшую американскую военную комендатуру. Их, конечно, отправят в лагерь для военнопленных. Наверняка можно было ожидать, что оккупационные власти попытаются использовать сотрудников отдела «ИАВ», имевших большой опыт разведывательной работы, в своих интересах. Поэтому я дал указание моим людям не соглашаться ни на какое сотрудничество, пока они не получат лично от меня письменного разрешения.
Подготовку убежищ в Альпах и обеспечение их всем необходимым взял на себя сотрудник отдела, офицер резерва, в гражданской жизни – старший лесничий Век. В этих целях он использовал охотничьи домики, расположенные в горах. Их было трудно обнаружить, но оттуда хорошо просматривались все дороги и тропинки, ведущие к нам. В случае опасности из укрытия можно было незаметно уйти.
3 апреля 1943 года я скромно отметил свой день рождения в кругу своих сотрудников – офицеров, унтер-офицеров и солдат, а также вспомогательного состава. А 9 апреля, как я уже упоминал, был отдан приказ об освобождении меня от должности начальника отдела. Мои подчиненные, несмотря на тяжелейшую обстановку в стране, 12 апреля устроили прощальный ужин в мою честь. Прощание было тяжелым: никто не знал, что нас ожидает в ближайшем будущем. Вполне понятно, что настроение у всех было подавленным: серьезность этого часа наложила отпечаток на всех нас.
Спустя несколько дней майор Хименц выехал через Хам на север, чтобы доставить Шелленбергу мой доклад, адресованный Гиммлеру. Я добрался вместе с ним до Хама, чтобы навестить свою семью, нашедшую там убежище. Здесь же находилась и жена Хименца. На следующий день мы попрощались, и я вернулся в Райхенхалль, где пробыл дней десять.
28 апреля 1945 года начались наши великие приключения. Я направился к одному из наших сборных пунктов, расположенному восточнее других, – к местечку Фрид-ам-Занд неподалеку от Райт-им-Винкель. Мне только что стало известно о приказе Гиммлера ликвидировать генерала Хойзингера и меня, так как мы за долгое время службы в генштабе знали слишком многое о делах высшего руководства. Чтобы предупредить Хойзингера, я немедленно направил к нему своего человека, но тот его уже не застал. Генерал был уволен почти год назад в связи с событиями 20 июля 1944 года и жил вместе со своей семьей. Незадолго до прибытия моего курьера, по-видимому предчувствуя опасность, он отправился с рюкзаком за плечами на запад и через некоторое время оказался в американском лагере для военнопленных. Я же решил, поскольку слишком много людей знало, что я должен был находиться на нашей базе в Фрид-ам-Занд, отправиться в целях безопасности в другой пункт сбора, находившийся значительно западнее других, – в Элендсальм.
Еще по дороге туда я принял радиограмму Бауна, прибывшего в Альгой с частью своего штаба. Он просил накоротке встретиться с ним в Хинделанге для получения дальнейших указаний. Вместо вместительного «хорьха» я выехал на маленьком «ДКВ», взяв с собой лишь одного офицера-порученца. Через дальний перевал мы направились к месту встречи. По дороге туда мы, однако, наткнулись на части отходившей дивизии, которая вот уже несколько дней вела тяжелые оборонительные бои у горных проходов с превосходящими силами американцев. Нам просто повезло, что мы направились на маленькой и верткой автомашине: пробираться вперед, минуя многочисленные пробки, было очень непросто. Лишь на рассвете мы оказались южнее Фюссена, где нас остановили солдаты, занявшие там оборону. Дальнейший проезд был невозможен, так как на некоторых дорогах шли бои, а на других – взорваны мосты. Нам пришлось возвратиться назад, так и не связавшись с группой Бауна.
Добравшись до Элендсальма, я оставил машину и направился дальше пешком. Ручной клади у меня не было: все необходимое находилось в рюкзаке. Сразу же поднялся по боковому склону. Подъем оказался трудным. В горах было много снега, и я с трудом продвигался вперед. Век говорил, что в районе Элендсальма бродят отставшие от своих частей эсэсовцы. Однажды они даже попытались захватить наш домик. Поэтому я счел необходимым пойти по боковому ущелью. Должен признаться, что если бы знал заранее, сколь трудно пробираться в снегу по бездорожью, то вряд ли бы на это решился. Во время многочасового подъема в гору я не раз мысленно возвращался к положению дел. Сейчас мы находились в неизвестности. Трезвый рассудок говорил: наше предприятие – довольно рискованное. Однако скептические размышления не побудили меня изменить принятое решение.
За этими мыслями незаметно закончился трудный подъем, которому, казалось, не было конца. Когда лес кончился, я почувствовал себя спасенным. Передо мной расстилалась пологая заснеженная поляна, посреди которой виднелась хижина: это и был Элендсальм. Там я нашел всю группу в полном сборе: 6 офицеров и 3 человека из вспомогательного состава. Они радостно приветствовали меня.
Мы должны были учитывать, что, хотя американцы и не проявляли особого желания подниматься в горы, нас могли все же разыскивать. Правда, поисков можно было не опасаться вечером и ночью. Но на рассвете часть группы уходила в горы. Машинистки из вспомогательного состава и двое молодых офицеров, которые вследствие ранений не могли совершать крутых подъемов, оставались в хижине. Обычно мы поднимались к вершине Ауэршпитца, примерно в одном километре от каменной стены Ротванд. Лесистая местность позволяла нам вести наблюдение за округой. Появившаяся зелень радовала глаз. Если бы не тяжесть неизвестности, пребывание в горах можно было бы рассматривать как прекрасный отпуск. Такому восприятию способствовали и наши разговоры, которые мы вели между собой, греясь на солнышке. Местность была мне знакома еще с 1921 года, когда я учился в военной пехотной школе и в горах осваивал бег на лыжах.
Незадолго до наступления сумерек мы спускались вниз. Прежде чем подойти к Элендсальму, убеждались, что на бельевой веревке висит скатерть. Это означало, что опасности нет.
Через несколько дней после капитуляции Германии в Элендсальме появилось трое гражданских лиц. Они спросили у остававшихся в домике, не знают ли те о месте моего пребывания. Мы подумали, что это были свободно говорившие по-немецки представители американской секретной службы. Вскоре до нас добрались пехотинцы – янки из какой-то войсковой части. Они не просто осмотрели наше убежище, но и тщательно обыскали его, затем обстоятельно допросили тех, кто оставался в домике, – трех машинисток и двух офицеров. Затем их увели в ближайшую деревню, где размещался штаб. Там допрос был продолжен. Ответы наших людей удовлетворили американцев, и они разрешили им пока оставаться в Элендсальме. Когда мы вечером спустились с гор, пятерка рассказала нам о своих приключениях и с гордостью показала свидетельства об освобождении из плена с разрешением временно находиться в Элендсальме. Этот случай помог сохранить нашу базу: несколько раз беглые солдаты пытались наложить лапу на домик.