- Ты представляешь, - сказал вдруг Рауф за столом, когда иссяк разговор, Рамизу, - Катюша и Надюша в "Караван-сарай" собирались, и тут я их вовремя встретил...
Какая-то ехидца послышалась Надюше в его голосе, и симпатичный Рауф в ее глазах сразу же перестал быть симпатичным.
- Хо-хо-хо, - неожиданно заржал с набитым ртом Рамиз.- А чего там собирались делать-то? - Эту фразу он проговорил, явно подстраиваясь под манеру сестер. Это Катюше и Надюше тоже не понравилось, они почуяли подковырку со стороны Рамиза над их манерой разговаривать. Но бойкий Рамиз продолжал оставаться бойким.
- Как чего? - удивилась Катюша. - Чего все делают.
- Нам только поглядеть хотелось, - сказала Надюша. - Говорят, там красиво, необычно очень...
- "Караван-сарай" закрыт на ремонт, - отрезал вдруг Рауф, подмигнул приятелю, тот покивал, а сестры, заметив, как он подмигивал, решили единодушно, что первое впечатление было обманчивым и этот молодой гражданин вовсе не симпатичный.
- Завтра поедем, - пообещал Рамиз, уже заметно захмелевший. - Завтра открыть должны.
- Ага, - подтвердил Рауф, - поедем.
Он, отложив вилку, вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку дорогих сигарет "Мальборо" и стал угощать сестер, и на лице его в эту минуту появилось удовольствие - знай, мол, наших, вот какие дорогие сигареты достаем и курим, он вроде бы старался пригасить выражение откровенного удовольствия на лице, вроде бы равнодушным старался казаться, протягивая раскрытую пачку женщинам, но эта маска равнодушия, за которую ему не удавалось спрятаться, была сама по себе для него тоще удовольствием.
- Мы не курим, - сказала Катюша, явно разочаровав его.
- Как же вы водку пьете? - спросила его Надюша, с опаской замечая, как он все больше пьянеет, - вам ведь машину водить...
- Он пьяный водит лучше, - успокоил ее Рамиз.
- Быстрее, - уточнил Рауф.
- Даже иной раз говорит, давайте-ка выпьем, ребята, а то что-то, чувствую, плохо водить стал...
- Представляю, как мы доедем до гостиницы, - сказала Надюша.
- Долетим, - уточнил Рауф.
- Вот именно, - сказала Катюша, тоже начавшая волноваться.
Стекляшка постепенно освобождалась от жующих мужчин, и скоро они одни остались в кафе, вчетвером. Захмелевший Рамиз как бы шутя, как бы по-дружески, пользовался любым тостом, любым поводом, чтобы поцеловаться с На-дюшей. Она отстраняла его рукой.
- Не надо, - говорила мягко, чтобы он не обиделся.
- Почему? - пьяно удивлялся Рамиз.
- Я не питаю к вам чувств, - поясняла Надюша простодушно.
- Недобрала, значит, - констатировал Рамиз по-азербайджански, обращаясь к Рауфу.
Тот коротко хохотнул и снова наполнил стопки.
Поднялись из-за стола за полночь, ребята были пьяны, и Рауф вел машину на сумасшедшей скорости, вследствие чего два раза со всей компании моментально соскакивал хмель: один раз, когда они чуть лоб в лоб не сошлись с серебристым рефрижератором, разогнавшимся на пригородной магистрали, и второй раз, когда при въезде в город за ними погнался ночной патруль ГАИ на мотоцикле; чудом ускакав от него, они в конце концов домчались до гостиницы, где неожиданно Рауф с Ремизом стали проситься к сестрам на ночлег. Несмотря на протесты тоже порядком опьяневших и уставших Катюши и Надюши, ребятам все же удалось проникнуть к ним в номер, где у Надюши с Рамизом произошел неприятный инцидент, в результате которого руки у Надюши повыше локтей украсились синяками от хватких пальцев Рамиза, а Рамиз, в свою очередь, был вытолкнут взашей из комнаты дружными усилиями сестер, и вслед за ним, чуть поуспокоив разгневанных женщин ушел и Рауф. Вечер, вернее, ночь была испорчена. Ко всему еще тут без стука, ужом пролез в дверь давний знакомый Катюши и Надюши, которого век бы им не видать, - интеллигент из города Кировабада, обитавший, в соседнем номере.
- Я шум слышал, - заявил интеллигент, - помощь не нужна?
- Приперся после драки кулаками махать, - презрительно оглядев его, сказала Катюша.
- А что, драка была? - заинтересовался интеллигент.
- Выметайтесь отсюда, живо! - напустилась на него разнервничавшаяся Надюша. - Время час ночи, а вы являетесь и в дверь не стучите к тому же.
Заметив, что женщины не совсем трезвые, интеллигент из Кировабада навострил ушки, как охотничий сеттер, почуявший поживу, осмелел не в меру, во всяком случае, уходить не собирался, вследствие чего был вытолкнут из комнаты тем же манером, что и Рамиз.
Успокоившись немного, Катюша и Надюша уселись на свои кровати друг против друга. Спать пока не хотелось - разволновались...
- Нехорошо с ребятами вышло, - сказала Катюша.
- Нехорошо, - покивала головой Надюша, - но ты сама подумай, как же они тут остаться хотели? Ведь не позволяли же подниматься в комнату, а чего поднялись? Им, пьяным, хоть кол на голове теши...
- Так-то оно так, но парни, кажется, неплохие, - вздохнула Катюша. - Так вот и бывает - одного обидишь, второго, а потом глядь: одна-одинешенька кукуешь... И счастье свое давно проморгала... А время-то летит, нет ему удержу...
- Ну ты скажешь тоже, ей-богу! - возмутилась Надюша. - Неужто и впрямь думаешь, что с такими молокососами счастье возможно, они ж младше нас.
- Да не в них дело, Надюша. Просто, как начнешь думать иной раз - жуть берет... Ведь сорок два уже - ни много, ни мало, сорок два годочка, тут уж и козлу рада будешь... Какой бы ни был мужик, лишь бы твой был, знать бы только, что мужик твой рядом, можно опереться. Пусть даже ненадолго - год, два, и то счастье... А если еще и ребенок... Это ж подумать только - горло перехватывает... Да, Надюша, - Катюша тряхнула головой, будто отгоняя свои навязчивые мечты, усмехнулась, - все больше лет, все меньше шансов...
- Бог с тобой, не трави душу. Давай спать, поздно уже. - Они легли и долгое время молчали, потом среди тишины Надюша вдруг сказала с сердцем: - А этот ихний . "Караван-сарай" я в гробу видала... На кой он нам сдался? Все обещают, а потом, верно, думают, чего это мы с такими кикиморами должны идти в шикарный ресторан, лучше пригласим девочек помоложе... Так ведь, а?
Катюша неожиданно тихо, заливисто рассмеялась, Надюша приподнялась в постели, удивленно уставилась на сестру и тоже залилась смехом - до того заразительно смеялась Катюша.
- Ты чего, а? - сквозь смех спросила Надюша. - Ты насчет кикимор, что ли? А кто же мы с тобой? Кикиморы и есть... - Но вскоре оказалось, что Катюша плачет, смех перешел в плач, Надюша перепугалась, вскочила с постели, стала успокаивать ее.
В стену постучали.
- Хватит смеяться, спать не даете! - раздался за стеной рассерженный голос интеллигента из Кировабада.
- Надо было сразу же, как приехали, пойти в "Караван-сарай", - неожиданно проговорила сквозь приглушенные рыдания Катюша, - как деньги были...
- Да ты что, Катенька, милая, - проговорила ласково Надюша, - дался тебе этот ресторан! Дура Люська наговорила про него, вот нам и втемяшилось... Зачем тебе, будь он неладен, "Караван-сарай"?
- Да разве в нем дело? - успокоившись, с тоской в голосе отозвалась Катюша. - Ладно, давай спать.
Надюша отошла к своей кровати, легла и поначалу не совсем поняла, что хотела сказать сестра, но не стала спрашивать, что-то удержало ее от вопроса. Может, то и удержало, что в глубине души она чувствовала, что дело вовсе не в шикарном ресторане, куда приходят иностранные туристы, а в том, что, имея под носом этот самый ресторан, их знакомые возят их куда-то за город, в подозрительные кафе-стекляшки, где обслуживают небритые официанты в грязных рубашках, где сосредоточенно жуют хмурые мужчины, где нет музыки, и главное что это подальше от глаз, за городом, как будто стесняются их знакомые появляться с ними на людях, как будто их только и можно, что приглашать домой к приятелю, у которого семья в отъезде, или на запущенную дачу, всю загаженную птицами... Сознавать это было обидно, и даже трезвая мысль, что лет немало, и внешность уже далеко не заманчивая, даже мысль эта уже не помогла бросить думать о том, что они, и она, и сестра, еще могут кому-нибудь понравиться, вызвать у кого-нибудь серьезное чувство, и, кто знает, может, им еще по-настоящему повезет в жизни... Надюша, скосив глаза, посмотрела в темноте на кровать Катюши. Кажется, и она не спала, но Надюша не окликнула ее, было муторно на душе, и почему-то явилась уверенность, что Катюша сейчас думает почти о том же самом, что и она... Вернувшись в свой город после отпуска, Катюша и Надюша снова стали Катей и Надей. Несколько дней по приезде им было грустно, и поездка, несмотря ни на что, теперь издали представлялась им прекрасной, восхитительной, как сон голубой; знойный, утраченный. И постепенно они привыкали к мысли и даже поверили, что поездка на самом деле была чудесной; грусть в сердцах Кати и Нади уступала место другим земным чувствам, жизнь продолжалась, и была она такой же, как и до поездки... И теперь они с горящими глазами, вдохновенно рассказывали подругам и знакомым о чудесном южном городе на берегу парного моря, о знойных днях, преобладавших в августе месяце в том городе, о приморском бульваре, об утонченных интеллигентах, в частности из Кировабада, с манерами старинных французских аристократов, известных сестрам по классическим литературным произведениям, много еще чего рассказывали, и самое главное, (впрочем, когда не оказывались вместе) - любили Катя и Надя рассказывать о том, как они неоднократно в компании солидных и вполне культурных мужчин посещали роскошный, весьма колоритный, очень необычайный, дорогой ресторан "Караван-сарай", где кабинеты в виде каменных пещер, где стоят старинные светильники в углах на каменном полу, а посетители на лавках, устланных ручной работы коврами, облокачиваются на подушки-мутакке, а кормят там - пальчики оближешь, и все это удовольствие недешево, конечно, обходится, но они, можно сказать, ну просто не вылезали из этого ресторана со своими бакинскими друзьями, можно сказать, раза по три на неделе посещали этот самый "Караван-сарай", вот так вот... И Катя прекраснейшим образом утерла нос своим вдохновенным рассказом Люське из винно-водочного, которая с раскрытым ртом и завистливыми глазами слушала, как в далеком южном городе прохлаждались "эти мымры, у которых и поглядеть не на что", а именно, говоря конкретно, Катька и Надька...
Расул-заде Натиг Ресторан 'Караван-Сарай'
Натиг Расул-заде
РЕСТОРАН "КАРАВАН-САРАЙ"
- Ну что, Кать, домой скоро?
-- Да, собираться надо потихонечку.
- Поспеть бы вовремя на работу.
- Завтра пойдем билеты брать.
- Вот и кончился наш отдых...
- Вот и повидали Баку...
- Вот и искупались в море...
- Вот и сходили в "Караван-сарай"...
- Ладно тебе, хватит об этом!
Надя и Катя, или, как они ласково называли себя при знакомствах - Катюша и Надюша (с той лишь целью, чтобы слышать в чужих устах так упоительно звучащие свои имена, а самим бы тогда откликаться с готовностью - аюш-ки! или - оу! или - оеньки! - тоже ласково и мягко, как и надо было, по их понятиям, говорить в жарком южном городе), месяц назад в самый разгар работы в железнодорожном управлении города Пензы, когда с трудящихся под шиферной крышей управления, сжигаемой августовским солнцем, сходило семь потов, ухитрились - обе разом взять отпуска и, осуществляя давно желаемую мечту, переместиться со скоростью поезда сюда, в Баку, к южному морю и его, так сказать, дарам, - обильному солнцу и желтому песочку на берегу.
Главный бухгалтер - непосредственный начальник Катюши и Надюши, ворча что-то нечленораздельное, снизошел в конце концов до их слезных просьб и поставил свою закорючку-подпись на заявлениях, и благодарные Надя и Катя пообещали сердитому, но справедливому главбуху Максимычу за его способность входить в положение простых трудящихся привезти ему дары южного моря. "Ну, конечно, - проворчал на это Максимыч, - уж вы привезете... Хрен с бантиком привезете, а не дары моря..." Надя и Катя, зная крутой, но отходчивый нрав главного, ничуть на него не обиделись, а даже совсем наоборот: расцеловали ну, так просто от души чмокнули по разу старика в его небритые щеки и кинулись искать ходы-возможности, как бы им на правах работников непосредственно железнодорожного управления проехаться до места отдыха бесплатно, ну то есть в соответствии с законными для них льготами. У Кати, да и у Нади тоже, с финансами были большие затруднения, короче говоря, негусто у них было этих самых финансов, и сейчас, перед предполагавшимся отдыхом, они старались сэкономить каждую пятерочку, каждый троячок и каждый, с позволения сказать, руль.
И вот наконец они в поезде, то есть Катя и Надя, которые уже с этой минуты, постепенно, не без приятного ощущения, плавно переходили, превращались, переделывались в Катюшу и Надюшу; стоят, высунув головы из окошка, и с умильными улыбками глядят, как граждане провожающие провожают граждан отъезжающих. Катюшу и Надюшу никто не провожал, так как никого почти у них и не было, кроме матери старушки... Вот, гляди ты, чуть было не забыл! Катюша и Надюша, извольте осведомиться - сестры с разницей в возрасте в три года, Катюше - сорок два года, Надюше - тридцать девять. Короче - сестры, сестры родные. Но почти совсем непохожие друг на друга. Катюша - крупная, широкоскулая, с маленькими живыми, вечно смеющимися глазками, решительна и стремительна в движениях; Надюша - помельче, посветлее, помягче, не громогласная, как сестра, и гораздо уживчивее той. Вот такие, значит, эти сестры, что стоят сейчас, высунув головы из окошка поезда, и с любопытством, улыбаясь от избытка радости, осматривают людей, стоящих на перроне.
Личная жизнь, надо сказать, ни у той, ни у другой не получилась. Катя дважды выходила за одного и того же военнослужащего, капитана сухопутных войск; вышла раз - через три года развелась, детей не было; года через два офицер проездом вновь оказался в Пензе, снова сошлись, думая, ну, ладно, первый блин комом, может, еще получится совместная жизнь, расписались честь честью, но так же, как и в первый раз, долго жить не смогли, про себя говорили: характерами не сошлись; у офицера оказался неисправимо-жесткий характер, который еще на занятиях по строевой подготовке был бы весьма кстати, но к семейной жизни мало подходил - требовал капитан беспрекословного послушания и минимум возражений, как старший по званию, вот так вот... Катя вернулась через год от своего капитана из города Грозного, где он служил и к тому времени уже успел дослужиться до звания майора (в некоторой степени именно благодаря своему неподходящему к семейной жизни характеру), вернулась в свою родную Пензу и жила в ней, как умела, до сегодняшнего дня. Надя же всего раз выходила замуж за одного разбитного, веселого паренька, слесарем на заводе работал, и опять же, обычная история: стал зашибать слесарек по маленькой, от хорошей жизни вроде, с жиру бесился вроде, все уже имел, всего достиг, ну, на самом деле, елки-палки, чего еще человеку надо - жена есть, квартиру получил, руки, говорят, золотые, в коллективе ценят, деньгу зашибает прилично, даже банька в квартире имеется два на три, хоть ты периодически каждую неделю в ней мойся, чего ж еще?.. И стал закладывать наш слесарек, слесарек-дурачок, Борька такой, рябой-рябенький, и дозакладывался, дурашка, до того, что стал при любой погоде вещи из дома пропивать, чуть ванну не пропил (видимо, в периодическом купании необходимость отпала); ну, тут, конечно, Надя не выдержала: и так муж со всякой рванью, пьянью, да косыми опилками устраивал ей "белые ночки", терпела, да и прорвало - турнула его, пьяненького, с лестницы, да так и не пускала домой, пока развода не получила. А насчет детей Надя, значит, по молодости лет (в двадцать замуж выходила за Борьку) послушалась умного и более опытного мужа и ребенка не захотела иметь, короче, аборт, значит, сделала, а потом, в остальные четыре года нормальной жизни с мужем родить не могла, да потом и родить не от кого было, честно говоря, Борька спился, и не от такого же заразы, опустившегося, утратившего человеческий облик Борьки-пропойцы рожать, в самом-то деле! Так что жили сестры с матерью, втроем жили, ничего, жилплощадь вполне позволяла, мать пенсию получала, они обе - зарплату, хватало на троих, да и много ли им надо?.. Только вот пьяный Борька повадился заходить - стоял под окнами, на бутылку клянчил, спать мешал, а Надька по мягкости сердечной иной раз и снисходила; снизойдет, бывало, даст рубль, Борька и уходит счастливый... Жила мать в домике своем деревянном, одноэтажном, на окраине Пензы, и после неудавшихся супружеских жизней дочери поселились у нее, а Надьке даже - такая вот непрактичная эта девка, прямо досада берет! - в голову не пришло оттягать половину Борькиной жилплощади, заброшенной и загаженной сейчас хуже конюшни, половину жилплощади, что по закону ей полагалась, и продать ее или еще как использовать в своих целях и в полное свое удовольствие... Так и жили у матери, две комнаты в избе имелись просторные, ну и огород, конечно, садик небольшой - вишни да яблоки. Одно плохо: вовсе уж на отшибе домик стоял, ближайшие соседи аж в трехстах шагах, кричи - не докричишься. Вот Борька гад и пользовался, придет, бывало, и заведет свою старую песню про то, что он непременно отдаст, сторицей вернет, он не какой-нибудь там шмаровоз-алкаш подзаборный, к нему уважение имеется среди приятелей, очень даже интеллигентного свойства людей; да так стоит, ноет, ноет, зараза, сил нет.
- Борька! - сердилась заспанная старуха - мать Кати и Нади. - Слышь, чичас в милицею позвоню. Брысь в момент отсюда!
- Позвони, мать, позвони, - жалостливо вздыхал Борька, - хочешь, монетку дам, двушечку, у тебя-то в избе небось телефон-автомат?.. - Он озабоченно искал по пустым карманам, хлопал себя по лбу. - Портмонет-то свой я дома оставил, в сейфе несгораемом. Придется тебе в милицию телеграмму отправлять...
- Борька-зараза! - слышался возмущенный голос Надьки. - Не смей над матерью, рвань такая, издеваться! Сейчас с Катькой выйдем - костей не соберешь.
- Вы бы лучше поднесли человечку, - снова настраивался на нытье Борька, человечек больной просит, а они... Ух, живоглоты!..
- Говорила тебе, - злилась Катя на сестру, - говорила: не давай ему ни копейки, потом не отвадишь, вот теперь радуйся...
- Да как же, Кать, - шептала Надя, - а ежели помрет? Так даже доктора говорят - помереть может в этом состоянии...
- А пусть подыхает! - громко отвечала Катя.
- Слышь, дружочек, - между тем любопытствовала мать у больного человечка, все больше наглевшего под окном и уже собиравшегося запеть, - времени-то пол-одиннадцатого... Даже даст тебе Надя деньги, где ж ты достанешь ее, проклятую?
- А-а... - загадочно и пьяно ухмылялся Борька, чувствуя ломающееся вражеское сопротивление и свою близкую победу. - Тут и темнота ваша обнаруживается, мама, тут и отрыв ваш от современности очень даже ярко ощущается... Ведь всему городу домик тот известен, где до утра можно самогонку покупать. Вот люди! - весело изумлялся он. - Живут на свете, живут, а таких вещей не знают!
- Эх! - огорченно вздыхала мать. - Лечиться тебе надо, голубок сердешный, лечиться...
- А это уж наше добровольное дело, и ущемлять права граждан потребляющих не дозволяется! - отвечал Борька.
Надя выносила или - чаще - кидала ему рубль, и он, довольный, уходил.