— Да уж, придется ложиться в холодную постель, — хитро улыбнулась Ирина.
— Ничего подобного! Она согрета моим горячим сердцем!
— Собирайся, балабошка! — Жена распахнула платяной шкаф и протянула ему костюм…
Когда Лобов вышел из подъезда, он увидел резкий свет автомобильных фар — подъезжала оперативная бригада.
— Готов? Хорошо, садись побыстрее, — кивнул ему с переднего сиденья следователь Сырцов. — Ехать недалеко. Писатель не любил центр и жил поблизости.
Лобов открыл дверцу салона «Газели» и протиснулся на свободное место. Кроме него, на место происшествия ехали оперуполномоченный, врач-судмедэксперт, два милиционера.
— Это случай наверняка простой, так что мороки для тебя не будет, — обернулся к Лобову Сырцов. — Осмотрим, подпишем заключение о самоубийстве, отправим труп и вернемся баиньки.
«Дай Бог, чтобы так и было», — подумал Лобов и стал смотреть в окно на непрекращающийся нудный, мелкий осенний дождь…
Они поднялись в грузовом лифте на пятый этаж обычного панельного двенадцатиэтажного дома. От лифтовой площадки квартиры были отделены массивной металлической дверью, обитой красивым коричневым дерматином с золотистыми заклепками. Они позвонили в нужную квартиру.
Когда дверь открыла заплаканная женщина в бархатном домашнем халате, Лобов чуть не вскрикнул от удивления: перед ним стояла известная актриса Ольга Веснянская! Несмотря на отсутствие на ней грима и весьма непрезентабельный вид, Лобов сразу узнал ее. Еще две недели назад они с женой видели ее в премьере шекспировского «Макбета» в роли леди Макбет. Удивительно: на том спектакле Лобов, пожалуй, впервые столкнулся лицом к лицу с откровенным, неумолимым злом. По роду своей работы он сталкивался лишь с последствиями зла, а тут — на тебе! Откровенное зло собственной персоной! Конечно, и в его почти полувековой жизни были свои горести и встречи с малоприятными людьми, но чтобы вот так откровенно…
Он помнил, что всем нутром почувствовал тогда, как по зрительному залу разлилась леденящая оторопь. Это произошло, когда Веснянская жутким, загробным голосом выбросила в лицо зрителям: «Руки у меня того же цвета, что твои, но, к счастью, не столь же бледно сердце…» И потом: «Победе грош цена, коль не дает нам радости она. Милей судьбой с убитым поменяться, чем страхами, убив его, терзаться!»…
И вот перед ним эта великая актриса! У нее горе, но она настолько сильна, что сумеет преодолеть его, обязательно сумеет… Но только почему она здесь?
— Проходите, — пригласила Веснянская и словно ответила на немой вопрос Лобова: — Я жена писателя Валериана Константиновича Купцова. Покойного писателя… Так что вернее — вдова… — Ее голос дрогнул, она поднесла к глазам носовой платочек, который, как заметил Лобов, уже был изрядно влажным. — Простите меня…
Оперативники вошли в прихожую квартиры. Они, конечно, видели всякое, но даже то, что увидели сейчас, заставило многих потупить глаза. Лобов не потупил и внимательно рассматривал висящего на толстом электропроводе, прикрепленном к крюку люстры, писателя Купцова. Он много раз видел его по телевизору, дважды был на творческих встречах Купцова с читателями и сейчас едва узнал его. Язык вывалился и посинел, руки свисали вялыми плетьми, все тело обмякло и замешковело как-то. Лобов прикоснулся к руке покойного — холодная.
— С вашего позволения пройдемте на кухню, Ольга… — запнулся Сырцов.
— Ольга Леонтьевна, — подсказала ему вдова. — Конечно, прошу вас.
— Ребята, приступайте, — сказал коллегам следователь и прошел за хозяйкой на кухню. Сотрудники разбрелись по комнатам и принялись за работу. Врач готовился к осмотру трупа, оперуполномоченный осматривал квартиру, два милиционера встали у двери: один — внутри, другой — снаружи, на площадке. Лобов извлек из кофра фотоаппарат и сфотографировал висящее тело. Потом помог врачу и милиционеру вынуть труп из петли и положить тело на полу в спальной комнате. Врач склонился над покойным и начал осмотр.
Лобов внимательнее осмотрел прихожую и увидел в дальнем ее углу табурет — он, видимо, служил опорой Купцову, которую тот в последний момент оттолкнул от себя. Лобов сфотографировал табурет и часть стены и пола возле него. Какое-то смутное чувство на секунду-другую отвлекло его внимание, но он не отдал Себе в нем отчета и принялся снимать отпечатки пальцев.
На кухне тем временем Сырцов слушал Веснянскую.
— Я вернулась домой в половине одиннадцатого, — рассказывала она, время от времени поднося платочек к оплывшим глазам. — И увидела такое… такое… — она судорожно всхлипнула и вновь уткнулась в платочек.
— Я вам искренне сочувствую… — начал было Сырцов, но Веснянская преодолела себя и по возможности спокойно остановила его:
— Благодарю… Я актриса, умею владеть собой… Сейчас это пройдет. — Она еще несколько раз провела платочком по глазам и даже попробовала улыбнуться. Правда, улыбка получилась вымученная, неестественная.
— Извините, я закурю, — она вытянула сигарету из пачки «Бенсон энд Хеджес», чиркнула зажигалкой и глубоко затянулась.
— Вы вернулись после спектакля? — поинтересовался Сырцов.
— Нет, сегодня спектакля не было. Я навещала друзей. Мы люди открытые, общительные, у нас много знакомых… У нас… — горько усмехнулась она. — Теперь — только у меня…
— И увидели мужа, — не давая ей возможности вновь расчувствоваться, продолжал Сырцов. — Что вы сделали первым делом?
— Первым делом я, разумеется, остолбенела, как вы понимаете. Все мысли вмиг покинули меня. Кажется, я прислонилась к косяку, забыв даже закрыть дверь. Потом, помнится, мелькнула мысль: «А как же теперь? Столько лет вместе — и что?» Потом опомнилась, поняла: надо что-то делать. Схватила Валериана за руку — она уже остыла. Попробовала нащупать пульс — какой там пульс… Провела сеанс аутотренинга — знаете, каждый актер должен уметь это делать… Понемногу пришла в себя и позвонила в милицию.
— Ольга Леонтьевна, скажите, какие причины были у вашего супруга так поступить? — спросил Сырцов.
— Причины? — удивилась Веснянская. — Неуместно говорить о причинах. Хотя бы потому, что их нет. И никогда не было. Купцов — знаменитый, хорошо оплачиваемый писатель, любимец миллионов читателей. Можно сказать, Сименон нашего времени! Какие могут быть причины!
— Ну хорошо, тогда такой вопрос. Не замечали ли вы у него в последнее время каких-либо… ну, как бы это помягче…
— Я понимаю, — кивнула актриса. — Психических отклонений, хотите вы сказать?
— Да, что-то вроде этого, — согласился Сырцов.
— Существует, конечно, точка зрения, что все гении немного чокнутые, — возразила Веснянская. — Но к покойному это никак не относилось. Просто потому, что Купцов не был гением. Он был большим талантом. И вполне здоровым, нормальным человеком. Как вы думаете, под силу помешанному написать такую кипу мастерских книг? А ведь он так и кипел идеями. Не успев окончить книгу, набрасывал план другой, третьей…
— М-да, — промычал следователь. — Ну, одним словом, вы позвонили в милицию. А потом?
— Потом… Как чувствует себя мать, на глазах которого убили ее ребенка? Примерно это же испытывала я. Купцов был для меня и отцом, и ребенком одновременно. Он был для меня всем… Что я делала? Да ничего не делала. Курила, плакала… Ничего из вещей не трогала, все оставила как есть…
— Успокойтесь, Ольга Леонтьевна. — Сырцов поднялся и добавил: — Мне нужно опросить соседей…
— Соседей? — удивилась вдова. — А они-то здесь при чем?
— Мало ли… В данных обстоятельствах мы обязаны опросить соседей хотя бы по этажу.
— Тогда только ближняя по площадке квартира. В дальней никого нет, они уехали в длительную заграничную командировку, — пояснила Веснянская.
— А квартиру не сдают?
— Нет, они не нуждаются, — попробовала улыбнуться она.
— Благодарю вас. — И Сырцов вышел из кухни.
— Пойдем со мной, — обратился он в прихожей к Лобову, внимательно рассматривавшему какой-то тюбик. — Что это?
— Вазелин, — ответил Лобов. — Им была смазана веревка.
— Я-а-а-сно, — протянул следователь. — Ну ладно, оставь пока. Опросим свидетелей. И ты с нами, — кивнул он оперативнику.
* * *Они вышли на площадку. Милиционер топтался возле входной двери в холл. Позвонили в соседнюю квартиру. Никакого ответа. Постояли, позвонили еще раз. За дверью послышалось покашливание, потом громко спросили:
— Кто?
— Откройте, пожалуйста, милиция, — отчетливо выговорил оперативник.
Дверь, казалось, отпирать не спешили. По крайней мере, следователь, оперуполномоченный и эксперт ждали еще какое-то время и уже хотели было звонить в третий раз, как металлическая дверь подалась им навстречу. Они отступили на шаг назад, и к ним вышел высокий человек средних лет в домашнем халате и ночном колпаке. Выглядел он заспанным и уставшим, а потому приветливостью не отличался.
— Что угодно? Чем обязан в столь поздний час? — резко и суховато спросил он.
— Пройти не позволите? — поинтересовался оперативник, показав удостоверение.
— Не вижу необходимости, — отрезал хозяин. — Что случилось?
— Понимаете, — поначалу растерявшись от такого ответа, оперуполномоченный все же пришел в себя, — в соседней квартире самоубийство…
— А я здесь при чем?
— Мы обязаны опросить соседей.
— На предмет?
— На все предметы… Может, все-таки позволите войти?
— Извините, не позволю. Что надо — спрашивайте так.
Трое перед дверью смущенно переглянулись, и к хозяину обратился уже Сырцов:
— Я — следователь майор Сырцов, — предъявил он удостоверение. — А вас как зовут?
— Ильичев, Ростислав Викторович.
— Сколько лет, где работаете?
— Сорок два года. Работаю в хозяйственном управлении Администрации Президента. Слесарем.
Гости еще раз переглянулись, на этот раз понимающе: им стала понятна причина такого поведения Ильичева.
— Скажите, сегодня вечером вы не слышали ничего подозрительного, неестественно громкого у ваших соседей? — Сырцов кивнул на дверь писательской квартиры.
— А что там может быть подозрительного и неестественного? У них, наоборот, все мирно и ладно. Творческие люди, одним словом. — Ильичев старался говорить спокойно, но ни от кого не укрылось просквозившее в его голосе злорадство.
— Значит, ничего не слышали?
Ильичев отрицательно покачал головой.
— И не видели никого постороннего здесь, в холле? — провел ладонью Сырцов.
— В наш в холл постороннему попасть весьма затруднительно, — улыбнулся Ильичев. — Трудно, видите ли, общую дверь постороннему открыть. Я сам ее устанавливал. И замки моей работы, особенные. Так что просто так не войти никому… Извините, мне завтра рано вставать… Впрочем, я и спал уже, вы меня разбудили.
— Простите нас. И наше вам сочувствие. — И Сырцов повернулся к Ильичеву спиной.
— Пошли, — кивнул он своим.
Они даже не услышали, как закрылась тяжелая дверь за Ильичевым.
Оперуполномоченный развернулся и на цыпочках еще раз подошел к двери квартиры слесаря, подергал за ручку — плотно, крепко.
— Во дает! — удивленно прошептал он. — И замки неслышные…
— Ну, что у вас? — спросил Сырцов у врача.
— Я закончил, — ответил тот. — Смерть наступила около двадцати двух часов. — Точнее — между двадцатью одним тридцатью и двадцатью двумя пятнадцатью.
Сырцов кивнул: врач был опытный, и следователь доверял ему. Потом уточнил:
— Следы? Побои? Ссадины?
— На шее четкая странгуляционная полоса. Следы насилия на теле отсутствуют. Все указывает на самоубийство.
Лобов прошел на кухню.
— Простите, Ольга Леонтьевна, сколько вам лет?
— Сорок пять, — вымученными глазами посмотрела она на него.
— А покойному?
— Шестьдесят три должно было исполниться через месяц.
Лобов вернулся в спальную комнату. Труп уже заворачивали и готовили к отправке.
— Ну что? — поинтересовался Лобов.
— Дело ясное — самоубийство, — отрезал Сырцов.
— Отойдем на минутку, — Лобов взял следователя за локоть и увлек его в ванную.
— Что еще? — недоуменно воззрился на него Сырцов.
— Ты меня извини, конечно, ты следователь, — начал Лобов. — Но я думаю, что выводы делать преждевременно.
— Ты уверен? — удивился Сырцов. — По-моему, картина ясная!
— Гм-гм, — откашлялся Лобов. — Ну, тогда конкретнее. Это не самоубийство…
— А что же это? — перебил его следователь.
— Самое обыкновенное убийство, — договорил Лобов.
* * *Лобова хорошо знал каждый оперативник столицы. Во многих затруднительных случаях он делал такие ошеломляющие экспертизы, что следствие, придя к определенным выводам, вдруг меняло их на совершенно противоположные, а то и вовсе заходило в тупик. Жена Ирина называла его «мой Сева Крутолобов» или «мой Сева Высоколобов». А еще «Крутолобов-Семипядьев».
Был у него свой секрет, о котором знала только жена. Зачитываясь мастерски сделанными романами Купцова, Лобов и сам стал грешить писательством. Именно грешить, потому что ничего путного из этого не выходило. В издательствах ему неизменно отказывали: много логики, рассуждений, мало погонь, крови, насилия. А ведь все это, убеждали его, привлекает читателя, делает книгу популярной (читай, продаваемой). Лобов же считал, что в детективном романе должна преобладать мысль, а не действие, иначе, мол, достаточно посмотреть зарубежные (да теперь и наши) боевики. Ему в ответ понимающе и сочувственно улыбались, но как один советовали попробовать предложить книгу другому издательству.
Ирина утешала его:
— Твои экспертизы — вот самое настоящее искусство. Тебя знает вся Москва. Разница лишь в том, что твои дела не записаны на бумагу и не растиражированы. Беда тут одна: ты не получаешь за свое искусство денег. Но успокойся, это даже никакая не беда: деньги — вещь наживная. И скоропреходящая, смею тебя уверить.
— Да я ведь не ради денег, — оправдывался Лобов. — А из любви к искусству!
— Милый мой Семипядьев, — нежно обнимала его жена, — я знаю, что ты великий, просто потрясающий искусник! И не только в криминалистике, — лукаво улыбалась она. — Чего тебе еще надо, а?
Лобов успокаивался и… продолжал мечтать о писательской славе. А сам ежедневно, кропотливо, день за днем проводил удивительные экспертизы. Каждый оперативник мечтал работать именно с подполковником Лобовым, верил только ему, как последней инстанции при раскрытии преступлений. А их, как это ни печально, хватало всегда…
Наверное, именно потому и в этот раз Сырцов не отмахнулся от сказанного Лобовым в прихожей квартиры Купцова, как от чепухи какого-нибудь практиканта, а доверительно зашептал ему, оглянувшись на врача:
— Ты понимаешь, Сева, ситуация-то какая неловкая… Врач-то — он тоже не лыком шит… Не первый год в органах. И как я должен поступать, по-твоему? Игнорировать явные доказательства и полагаться на твои… предчувствия?..
— Это не предчувствия, Вадик! Пойдем-ка. — Лобов подвел следователя к лежащему трупу, откинул ткань и поднял повыше руку покойного. — Смотри, под ногтями нет следов вазелина. Вот этого, — он поднял с пола тюбик.
— А почему эти следы должны там быть?
— Руки у него не были связаны? — Лобов был уверен, что «вопросом на вопрос» — один из самых веских приемов полемики. Сработало и на сей раз.
— Не-ет, — недоуменно протянул следователь. — Ну и что?
— Видишь ли, Вадик, — начал Лобов, — все повесившиеся всегда бессознательно хватаются за веревку у шеи, чтобы ослабить асфиксию. Во всех случаях картина именно такая. Ослабить никому, конечно, не удается, но, наверное, едва ли не каждый из повесившихся в последний момент понимает, какую глупость он совершил. Да, и еще — на веревке вокруг шеи нет ни следов эпителия, ни отпечатков его пальцев. Но на вазелине они должны были бы прекрасно сохраниться. То есть я хочу сказать, что он непременно хватался бы за шею, если бы его руки не были связаны.
— Но они и не были связаны! — усмехнулся Сырцов. — Ты, видимо, не слышал слов доктора о том, что на теле никаких следов, никаких!
— Слышал, — ответил Лобов. — Прекрасно слышал. И тем не менее, убежден, что руки покойного были связаны.
Сырцов, казалось, перестал что-либо понимать
— Но ты же сам видел картину, когда мы вошли… — бормотал он. — Да и вдова подтвердила.
Лобов хитро прищурился, но выжидающе промолчал.
— Ну, допустим, — горячился Сырцов. — А еще что у тебя имеется? Ведь не все же выложил мне, знаю я тебя!
— Смотри дальше. — Лобов прошел в дальний угол прихожей, где лежал табурет. Сырцов подошел следом. — Может ли самоубийца отшвырнуть табурет так далеко, что он летит метров пять и врезается в стену с такой силой, что откалывается кусок бетона? — спросил Лобов. — Гляди-ка. В стене выбоина величиной как раз с угол табурета. — Лобов поднес табурет к выбоине, и размеры совпали.
— Та-ак! Интересненько! — оживился Сырцов. — И что сие означает?
— Только одно — его убили!
— Ага. Вот так спокойненько сказали: вставай, мол, на табурет? А тот безропотно встал? Как овца? И разрешил себя повесить? Без всяких побоев, без единого?
— Вот видишь, как много неясного! — ушел от ответа Лобов.
— Слушай, тебе бы Конан Дойлом быть! — уже серьезно сказал Сырцов, задев больную струнку души Лобова. — Ты ведь понимаешь, мне либо самоубийство объявлять, либо дело заводить, преступника искать…
— Заводи, Вадик. Ищи, — кивнул Лобов. — Я не шучу.
— Ты имеешь в виду того?.. Соседа, что ли?
— Все может быть, — вновь избежал ответа Лобов.
— Ладно, — вздохнул следователь. — Из уважения к твоим профессиональным ручкам и голове — слышишь, только ради тебя! — заведу дело. Но ты ведь понимаешь, что за два-три дня ты должен доказать, что ты прав. Понимаешь? Иначе у меня будут проблемы. Будет еще один висяк!