Он твердо решил сохранить полноценное зрение и обязал доктора Дейнику сделать ему прозрачную повязку на глаз, чтобы метать подковы, нанимать рабочих и снимать квартиры, глядя по-прежнему зорко и в оба. Для любого человека в эскадрилье он был кумиром, хотя никто не решался ему об этом сказать. Заговорить с ним решился однажды только Мило Миндербиндер, который подошел через неделю после прибытия в эскадрилью к его площадке для метания подков и неожиданно сунул ему под нос крутое яйцо. Изумленный дерзостью Мило, майор… де Каверли осанисто распрямился и обратил к незваному гостю свое ужасающее всех лицо с уступчатым, как растрескавшийся утес над пропастью, лбом и хищным, словно клюв у громадного ястреба, носом, который неистово выдавался вперед, грозя истребить любого собеседника. Мило, однако, не отступил, а лишь выдвинул вперед, будто магический талисман, крутое яйцо. Гроза прошла стороной, и опасность постепенно миновала.
— Это что? — прервав грозовое молчание, вопросил майор… де Каверли.
— Яйцо, — ответствовал Мило.
— Какое?
— Крутое.
— Свежее?
— Свежей некуда.
— Откуда?
— Из-под курицы.
— А курица?
— С Мальты.
— И много на Мальте кур?
— Достаточно, чтоб нести яйца для всех офицеров нашей эскадрильи по пять центов за штуку из фонда столовой, — удостоверил Мило Миндербиндер.
— Я люблю свежие яйца, — признался майор… де Каверли.
— Если б у меня в распоряжении был самолет, — сообщил Мило Миндербиндер, — я мог бы летать на Мальту и доставлять сюда раз в неделю свежие яйца. Мальта ведь не так уж далеко.
— Мальта недалеко, — определил майор… де Каверли. — Вы, пожалуй, могли бы летать туда раз в неделю и доставлять сюда свежие яйца.
— Мог бы, — подтвердил Мило Миндербиндер, — если б кто-нибудь посчитал это полезным и выделил в мое распоряжение самолет.
— Я люблю яичницу из свежих яиц, — припомнил майор… де Каверли. — На свежем сливочном масле.
— В масле тут недостатка нет, — сказал Мило Миндербиндер. — Его можно покупать на Сицилии по двадцать пять центов за фунт. Это совсем недорого. В фонде столовой денег хватит и на масло, так что мы сможем выгодно перепродавать его в другие эскадрильи, а значит, получать почти бесплатно.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил майор… де Каверли.
— Меня зовут Мило Миндербиндер, сэр. Мне двадцать семь лет.
— Ты хороший начальник столовой, Мило.
— Я не начальник столовой, сэр.
— Ты хороший начальник столовой, Мило.
— Благодарю вас, сэр. Я постараюсь быть хорошим начальником столовой.
— Да благословит тебя господь, мой мальчик. Возьми подкову.
— Благодарю вас, сэр. И что мне с ней делать?
— Швырни ее.
— Выбросить, сэр? Она вам надоела?
— Да нет, ее надо набросить на колышек. Это такая игра. Швырнешь подкову, набросишь ее на колышек, а потом снова подбираешь. Понятно, сынок?
— Понятно, сэр. И почем же идут подковы?
Аромат свежих яиц, аппетитно шипящих в озерце сливочного масла, поплыл над Средиземным морем и приманил к ним в эскадрилью генерала Дридла, который прилетел на Пьяносу, подгоняемый волчьим аппетитом, со своими всегдашними спутниками — зятем Мудисом и медсестрой. Поначалу генерал Дридл истреблял пищу только в столовой Мило Миндербиндера. Но потом три другие эскадрильи из полка Кошкарта тоже отдали свои столовые под начальство Мило, предоставив ему по самолету для рейсов за свежими яйцами и маслом. Самолеты Мило Миндербиндера бороздили небо семь дней в неделю, потому что офицеры всех четырех эскадрилий оказались ненасытными пожирателями свежих яиц. Генерал Дридл требовал свежие яйца к завтраку, обеду и ужину — а между трапезами подкреплялся свежими яйцами дополнительно, — пока Мило Миндербиндер не установил прочные связи с поставщиками свежей телятины, говядины, утятины, молодой баранины, свинины и окороков, омаров и креветок, спаржи и грибов, клубники и винограда, артишоков, пудингов и многих сортов мороженого. Остальные три полка из авиабригады генерала Дридла не мешкая послали на Мальту за свежими яйцами собственные самолеты, но обнаружили, что яйца там продаются по семь центов за штуку. Пятицентовые яйца Мило были, естественно, гораздо выгодней, и командиры трех других полков тоже отдали под начальство Мило Миндербиндера все свои офицерские столовые, выделив ему по самолету с пилотом от каждой эскадрильи, чтобы он мог доставлять им те свежие продукты, которыми пообещал их снабжать.
Довольны были все, а особенно полковник Кошкарт, твердо уверенный, что получил лакомый подарок судьбы. Всякий раз, встречаюсь с Мило, он весело его приветствовал — и в припадке покаянной щедрости представил к повышению майора Майора. Но его рапорт был грубо отклонен в штабе Двадцать седьмой воздушной армии рядовым экс-первого класса Уинтергрином, приславшим ему анонимный разнос, в котором указывалось, что среди офицеров армии есть всего один майор Майор Майор Майор и лишаться его по прихоти полковника Кошкарта командование не намерено. Получив столь унизительный нагоняй, полковник Кошкарт гневно затаился, выражая в безмолвном укоре свою мятежную виновность. Майор Майор опять застрял у него в горле, как острая кость, и он решил немедленно разжаловать его в лейтенанты.
— Едва ли у тебя это получится, — снисходительно усмехнувшись и наслаждаясь в душе, сказал ему подполковник Корн. — Для них ведь сейчас понизить его — все равно что повысить. И подумай, как глупо ты будешь выглядеть, если попытаешься разжаловать человека в лейтенанты, когда тебе не разрешили повысить его до подполковника, то есть дать ему мой чин.
Полковник Кошкарт попал в заколдованный круг. И ему вспомнилось, как легко он добился медали для Йоссариана, когда при осаде Феррары мост через По все еще стоял целехонький на седьмой день после добровольного обещания полковника Кошкарта уничтожить его за одни сутки, а Йоссариан не стал бомбить его при первом заходе. Девять раз в течение семи дней посылал полковник Кошкарт своих людей на бомбардировку моста, и ничего у них не получалось, пока Йоссариан не повел свое звено из шести самолетов на цель во второй раз, угробив Крафта и весь его экипаж. Это был десятый вылет за семь дней; Йоссариан хладнокровно решился на второй заход, ибо тогда был храбр. Он приник к прицелу и расчетливо выжидал безошибочного мгновения для сброса бомб и только потом, оторвавшись от прицела, заметил, что кабину его самолета затопило зловещее оранжевое зарево. Сначала он подумал, что горят именно они. Но тут же увидел прямо над головой машину с дымно пылающим двигателем и заорал в переговорное устройство Маквоту — тот вел его самолет — взять круто влево. А секунду спустя у машины Крафта подорвали прямым попаданием крыло, и она, разваливаясь, ухнула вниз — сперва фюзеляж, вслед за ним крыло, — а потом по кабине над головой Йоссариана, взрезая неумолчно глухое грохотанье рвущихся вокруг зенитных снарядов, застукотели градинки металлических обломков…
На земле, подойдя в унылом оцепенении под угрюмыми взглядами однополчан к капитану Гнусу, чтобы передать ему материалы воздушной разведки, — капитан Гнус стоял возле дощатого, выкрашенного зеленой краской барака, где они проходили предполетный инструктаж, — Йоссариан узнал, что внутри его дожидаются для серьезного разговора полковник Кошкарт и подполковник Корн. На пороге барака стоял пепельно-серый майор Дэнби и немо, безжизненным взмахом руки отсылал всех других прочь. Йоссариан ощущал тяжкую усталость, и ему хотелось сбросить с себя липкую от испарины одежду. Он вступил в инструктажную со смутным чувством растерянности, не зная, как отнестись к смерти Крафта и остальных, потому что они погибли на мучительно проклятом, безмолвно уединенном от живого мира перевале, где едва не сгинул он сам и где, верша свою изначально порочную правоту, вечно сталкиваются верность долгу и верность собственной жизни. А полковника Кошкарта истерзало однозначное негодование.
— Неужто дважды? — спросил он.
— В первый раз я бы промазал, — опустив голову, негромко ответил Йоссариан.
Их голосам вторило в низком дощатом бараке чуть слышное эхо.
— Так неужто дважды? — со сварливым недоверием повторил полковник Кошкарт.
— В первый раз я бы промазал, — повторил Йоссариан.
— Зато Крафт остался бы жив.
— И мост был бы цел.
— Опытному бомбардиру не приходится дважды заходить на цель, — напомнил Йоссариану полковник Кошкарт. — Остальные пять бомбардиров отбомбились при первом заходе.
— И промахнулись, — напомнил полковнику Кошкарту Йоссариан. — Нам пришлось бы лететь туда еще раз.
— Зато, возможно, удалось бы уничтожить мост при первом заходе.
— Или вообще не удалось бы.
— Зато, возможно, удалось бы уничтожить мост при первом заходе.
— Или вообще не удалось бы.
— Но возможно, у нас не было бы тогда потерь.
— Или было бы гораздо больше, а мост, возможно, остался бы цел. Я считал, что вы дали нам задание уничтожить мост.
— Прекратите со мной пререкаться, — сказал полковник Кошкарт. — Мы все попали в серьезную передрягу.
— Я не пререкаюсь, сэр.
— А что же вы делаете?
— Вы правы, сэр. Виноват.
Полковник Кошкарт, с остервенением нажав ладонью одной руки на согнутые пальцы другой, громко хрустнул суставами. Подполковник Корн, низкорослый и рыхлый человек с округлым брюхом и смуглым от загара лицом, безмятежно сидел на одной из скамеек в первом ряду, вольготно вскинув руки и положив ладони на загорелую лысину. В его глазах за стеклами очков без оправы проблескивало тайное удовлетворение.
— Нам надо объективно оценить это происшествие, — сказал он полковнику Кошкарту.
— Нам надо объективно оценить это происшествие, — мгновенно вдохновившись, сказал Йоссариану полковник Кошкарт. — Дело, разумеется, не в сантиментах. Мне наплевать на потери. Но как я напишу рапорт? Как представлю в выгодном свете этот прискорбный случай?
— А почему бы вам не дать мне медаль? — застенчиво поинтересовался Йоссариан.
— За промах при заходе на цель?
— Вы же наградили медалью Обжору Джо, когда он угробил самолет.
— А почему бы нам не отдать вас под суд? — с оттенком издевательского сочувствия хмыкнул полковник Кошкарт.
— Так при втором-то заходе я ведь не промахнулся! — запротестовал Йоссариан. — Разве вы не хотели, чтоб мы уничтожили мост?
— Мало ли чего я хотел! — раздраженно вскинулся полковник Кошкарт. — Разумеется, мне хотелось, чтоб вы его уничтожили. Он торчал у меня бельмом на глазу с тех самых пор, как я вызвался его разбомбить. Но почему вы не могли покончить с ним при первом заходе?
— У меня не хватило времени. Мой штурман не был уверен, что мы вышли к нужному городу.
— К нужному городу? — изумленно переспросил полковник Кошкарт. — Так вы хотите свалить всю вину на Аафрея?
— Нет-нет, сэр! Я сам виноват, что дал ему сбить меня с толку. Мне просто хотелось сказать, что у каждого бывают ошибки.
— Разумеется, у каждого, — проворчал полковник Кошкарт. А потом, словно бы отвечая на собственные мысли, неопределенно добавил: — И каждого можно заменить.
Возражений не последовало. Подполковник Корн лениво потянулся и, обращаясь к полковнику Кошкарту, сказал:
— Нам надо принять какое-то решение.
— Нам надо принять какое-то решение, — обращаясь к Йоссариану, сказал полковник Кошкарт. — А все из-за вас! Ну зачем вы полезли туда второй раз? Почему не отбомбились при первом заходе, как другие?
— В первый раз я бы промазал.
— А вам не кажется, что теперь мы пошли на второй заход? — насмешливо перебил их подполковник Корн.
— Так что же нам делать? — с отчаянием воскликнул полковник Кошкарт. — И эти еще там ждут!
— А почему бы нам и правда не дать ему медаль? — предложил подполковник Корн.
— За промах при заходе на цель? Ну за что, скажи на милость, его награждать?
— За второй заход, — раздумчиво ответил подполковник Корн и самодовольно усмехнулся. — Я полагаю, надо обладать недюжинным мужеством, чтоб решиться на второй заход, когда все остальные звенья кружат в стороне и некому отвлечь на себя хотя быть часть зенитного огня. А кроме того, мост-то он все-таки разбомбил. Это ведь беспроигрышный трюк — гордиться тем, чего следует стыдиться, — на нем еще никто не споткнулся.
— Ты думаешь, сработает?
— Не думаю, а уверен. Особенно если мы заодно произведем его в капитаны, чтобы все выглядело по-настоящему солидно.
— А может, это уж слишком?
— Почему же слишком? Играть надо наверняка. Да и какая разница, капитан он или лейтенант?
— Ладно, — решил полковник Кошкарт. — Дадим ему медаль за его храбрость при втором заходе на цель и произведем в капитаны.
Подполковник Корн взялся за фуражку.
— Уходят улыбаясь, — шутливо сказал он, обнял Йоссариана за плечи и двинулся с ним к выходу из барака.
Глава четырнадцатая КРОХА СЭМПСОН
К Достославной осаде Болоньи Йоссариан стал настолько храбрым, что решился вообще не заходить на цель, а поэтому, когда они поднялись в воздух, нажал кнопку включения ларингов и спросил Кроху Сэмпсона, который вел его самолет:
— Так что у нас неладно с машиной?
— Что с машиной? В чем дело? — пронзительно вскрикнул Кроха Сэмпсон, и Йоссариан похолодел.
— Что-нибудь с машиной? — в ужасе заорал он. — Надо выбрасываться?
— Я не знаю! — нервозно взвыл Кроха Сэмпсон. — Кто-то сказал, надо выбрасываться! Кто это? Кто это говорит?
— Это Йоссариан, бомбардир! Говорит бомбардир Йоссариан! Что с машиной? Ты сказал, что-то неладно с машиной?
— Да мне послышалось, это ты сказал, что-то неладно с машиной. У меня-то все ладно. У меня полный порядок.
Йоссариану стало худо. Полный порядок привел его в полное уныние, потому что у них не было причин возвращаться. Мучительно поколебавшись, он крикнул:
— Я тебя не слышу!
— У меня полный порядок!
Голубоватая, как тонкий фарфор, вода и серо-серебристые плоскости самолетов, отражая солнечные лучи, сияли слепящей белизной. Йоссариан ухватил пучок разноцветных проводов переговорного устройства и вырвал пружинный штекер из контактного гнезда.
— Я ничего не слышу! — крикнул он.
Он ничего не слышал. Прихватив планшет с картами и три своих бронежилета, он пробрался через узкий лаз в пилотский отсек. Нетли заметил его, когда он выбирался из люка позади Крохи Сэмпсона, и следил за ним краем глаза из кресла второго пилота с вымученной, бледной улыбкой. Он выглядел удивительно юным, застенчивым и хрупким в громоздких пилотских доспехах — каска со шлемофоном, ларингофон, бронежилет и парашют. Йоссариан склонился сзади к Крохе Сэмпсону.
— Я тебя не слышу! — крикнул он ему в ухо под ровный гул двигателей.
Кроха Сэмпсон удивленно оглянулся. У него было угловатое шутовское лицо с выгнутыми дугой бровями и щеточкой белесых усов.
— Что-что? — спросил он через плечо Йоссариана.
— Я тебя не слышу! — отозвался Йоссариан.
— Говори громче! — крикнул Кроха Сэмпсон. — Я тебя не слышу!
— Я тебя не слышу! — рявкнул Йоссариан.
— Ничего не поделаешь! — крикнул ему в ответ Кроха Сэмпсон. — Я ору изо всех сил!
— Я не слышу тебя по переговорному устройству! — завопил, теряя всякую надежду, Йоссариан. — Надо возвращаться!
— Из-за переговорного устройства? — недоверчиво прокричал Кроха Сэмпсон.
— Надо возвращаться! — остервенился Йоссариан. — Поворачивай, пока я не свернул тебе башку!
Кроха Сэмпсон, ища моральной поддержки, глянул на Нетли, но тот, не желая вмешиваться, отвел взгляд. Йоссариан был старше по званию, чем оба пилота. Строптиво помедлив, Кроха Сэмпсон с удовольствием сдался, и кабину огласил его торжествующий вопль.
— Так я же не против! — радостно заорал он и весело засвистал на разные лады, топорща усы. — Нет-нет, сэр, старичок Сэмпсон вовсе не против! — Он еще немного посвистал, а потом крикнул в переговорное устройство: — Внимание, птенчики! Говорит адмирал Сэмпсон! Говорит адмирал Сэмпсон, орел воздушного адмиралтейства! Мы поворачиваем, цыплятки, поворачиваем, чтоб я треснул!
Нетли одним движением сдернул каску вместе со шлемофоном и начал жизнерадостно раскачиваться в пилотском кресле, словно милый малыш на своем высоком стульчике. Сержант Найт ссыпался в пилотскую кабину из пулеметного бронеколпака наверху и принялся ликующе хлопать их всех по спинам. Кроха Сэмпсон плавно отвалил от боевого строя, совершил неторопливый разворот с малым креном и взял курс обратно на Пьяносу. Вставив штекер переговорного устройства в одно из аварийных гнезд, Йоссариан услышал, как два хвостовых стрелка дуэтом горланят «Кукарачу».
Когда они приземлились, веселье, однако, мигом угасло. В самолете воцарилась неловкая тишина. Спускаясь на землю и залезая в джип, который уже поджидал их у взлетной полосы, Йоссариан смущенно молчал. По дороге в эскадрилью никто из них не нарушал глубокое, гипнотическое безмолвие, окутавшее и море, и горы, и заросли кустарника вдоль шоссе. Чувство крайнего одиночества сгустилось вокруг них еще плотней, когда они свернули к палаткам. Йоссариан вылез из машины последним. Через минуту или две он вдруг обнаружил, что только его шаги да шелест шелковистого ветерка нарушают тягучий, словно дурман, покой над палатками почти безлюдной эскадрильи. Она казалась вымершей, и лишь доктор Дейника сидел возле закрытой медпалатки, как скорбный коршун на солнцепеке, в тщетной надежде, что жаркое солнечное марево подсушит наконец его вечно заложенный нос. Йоссариан знал, что купаться доктора Дейнику не заманишь. Доктор Дейника никогда теперь не ходил купаться: купаясь, человек мог потерять сознание или подвижность из-за сердечного приступа или закупорки вен и утонуть на мелководье у самого берега, его могло утащить в открытое море подводное течение, мог подкосить полиомиелит или менингит от переохлаждения или перенапряжения — да мало ли что могло с ним приключиться! Всеобщий страх перед Болоньей преобразился у доктора Дейники в еще более острую, чем обычно, тревогу о своей безопасности. По ночам ему теперь постоянно мерещились бандиты.