— Вот-вот, — подхватил Обжора Джо. — Что-то с ним неладно, верно?
Йоссариан кивнул и окинул Аафрея любопытным взглядом.
— Послушай-ка, Аафрей, — сказал он. — А ты вообще-то с ними когда-нибудь спал?
— Будь спокоен, — снова самодовольно хмыкнув, уверил его Аафрей. — Спал, и не меньше твоего. Да только я никогда не трогаю достойных девушек. У меня нюх на достойных девушек, и я никогда их не трогаю, понял? А она вполне приличная девчушка. У нее обеспеченные родители, ты же знаешь. И я, между прочим, добился, чтоб она выбросила свое кольцо — прямо из окна машины, когда мы ехали к ней домой.
— Что-что? — возопил Обжора Джо, подпрыгнув высоко в воздух от непереносимой муки. — Повтори, что ты сделал, мразь! — Едва не плача, он принялся лупить Аафрея по груди и плечам обоими кулаками. — Да я тебя сейчас убью, греховодная сволочь! Он извращенец, вот он, оказывается, кто! Извращенец, да и все тут. Разве нет?
— Злостный извращенец, — подтвердил Йоссариан.
— О чем вы, парни, толкуете? — с искренним удивлением спросил Аафрей, неловко полуприкрывая лицо пухлыми плечами. — Да уймись же ты, Джо! — кротко взмолился он. — Перестань, пожалуйста, меня колотить!
Но Обжора Джо махал кулаками, пока Йоссариан не утащил его из комнаты. Кое-как успокоив Джо, он устало ушел к себе, разделся и уснул. А спустя мгновение настало утро, и кто-то принялся трясти его за плечо.
— Зачем ты меня будишь? — злобно захныкал он.
Это была Микаэла, худенькая горничная с жизнерадостным нравом и невзрачным лицом, которая разбудила его, потому что к нему пришли. Лючана! — с радостной недоверчивостью подумал он. А когда за Микаэлой закрылась дверь, Лючана осталась с ним наедине — миловидная, крепкая, статная и вся вибрирующая от неистощимо пылкой энергии, хотя, как только Микаэла ушла, она сразу же замерла и нахмурилась, устремив на него сердитый взгляд. Этакая юная великанша в изящном зеленом платье, из-под которого виднелись могучие, словно колонны, но стройные ноги в белых летних сапожках на каблуках-рюмочках, великанша с огромной плоской сумкой из белой кожи в сильных руках — сумкой-то она и треснула его по роже, когда он выскочил из постели, чтобы ее облапить. Ошеломленно отшатнувшись, так что второй раз она его не достала, он в изумлении прижал ладонь к пылающей щеке.
— Свинья! — презрительно прошипела Лючана, и ее ноздри гневно затрепетали от свирепого негодования.
Гортанно, с обидным пренебрежением обругав его, она распахнула все три высоких окна, и душную комнату мигом освежил искристо солнечный, как бодрящий душ, вешний воздух. Она положила свою сумку на стул и принялась наводить порядок — собрала его разбросанную повсюду одежду, покидала нижнее белье, носки и носовые платки в один из пустых ящиков комода, а рубашки и брюки аккуратно повесила в платяной шкаф.
Йоссариан выскочил за дверь и ринулся в ванную. Он вымыл руки и почистил зубы, сполоснул физиономию и наскоро причесался. А прибежав обратно, увидел аккуратно убранную комнату и почти раздевшуюся Лючану. Она уже не хмурилась. Ее серьги лежали на комоде, а сама она, босая и в короткой розовой комбинации из искусственного шелка, подходила к кровати. На мгновение остановившись, Лючана хозяйственно огляделась, как бы проверяя, все ли убрано, потом откинула одеяло, юркнула в постель и уютно улеглась, похожая на дожидающуюся ласки кошку. С хрипловатым, словно мурлыканье, смешком она подозвала к себе Йоссариана молчаливым кивком головы.
— Ну вот, — нетерпеливо раскрывая ему объятия, прошептала она, — теперь ты можешь лечь со мной в постель.
Она быстренько наврала ему про одну-единственную ночь с женихом, которого вскоре убили, потому что он служил в итальянской армии, и эта ложь, как сразу же понял по ее неопытности Йоссариан, оказалась правдой…
Он закурил сам и прикурил вторую сигарету для нее. Она с восхищением разглядывала его ровный загар. А свою короткую комбинацию с узкими бретельками снимать отказалась. Комбинация скрывала шрам у нее на спине, который она не пожелала ему показать, хотя и призналась, что не снимает комбинацию именно из-за него. А когда Йоссариан осторожно ощупывал его сквозь комбинацию кончиком пальца — неровно зарубцевавшийся, протянувшийся от лопатки до поясницы, — все ее тело напряглось, как стальная струна. Йоссариан с ужасом представил себе мучительные ночи, проведенные ею под наркозом или в бессонных страданиях, на больничной койке, припомнил неистребимый, всепроникающий запах эфира, гниющей плоти, экскрементов и хлорки, шорох резиновых подошв и белые халаты медсестер, гулкие ночные коридоры с тускло тлеющими до рассвета жутковатыми светильниками — и содрогнулся. Ее ранило во время воздушного налета.
— Где? — спросил он по-итальянски и тревожно затаил дыхание, боясь услышать ответ.
— Napoli.[8]
— Немцы?
— Americani.[9]
У него екнуло сердце, и он почувствовал, что любит ее. И, не раздумывая, сделал ей предложение.
— Tu sei pazzo,[10] — мило рассмеявшись, проговорила она.
— Почему сумасшедший? — удивился он.
— Perché non posso sposare.[11]
— Почему на тебе нельзя жениться?
— Потому что я не девственница, — сказала она.
— А кого это интересует?
— Да кто на мне женится? Кому нужна невеста, если она не девственница?
— Мне нужна. Я на тебе женюсь.
— Ma non posso sposarti.[12]
— Почему ты не можешь выйти замуж?
— Perché sei pazzo.[13]
— Почему я сумасшедший?
— Perché vuoi sposarmi.[14]
Йоссариан недоуменно нахмурился и с добродушной насмешкой спросил:
— Так ты, значит, не хочешь выйти за меня замуж, потому что я сумасшедший, а сумасшедший я потому, что хочу на тебе жениться, да?
— Si.
— Tu sei pazza![15] — громко сказал он.
— Perché?[16] — возмущенно вскрикнула она и резко села, так, что ее упругие круглые груди затрепетали под тонкой комбинацией, словно в припадке гневного возмущения. — Почему это я сумасшедшая?
— Потому что не хочешь выйти за меня замуж.
— Stupido![17] — заорала она и размашисто шлепнула его тыльной стороной ладони по груди. — Non posso sposarti! Non capisci? Non posso sposarti![18]
— Конечно, понимаю. A почему ты не можешь выйти за меня замуж?
— Perché sei pazzo!
— Да почему сумасшедший?
— Perché vuoi sposarmi.
Стало быть, потому что хочу на тебе жениться. Carina, ti amo,[19] — сказал он и нежно потянул ее вниз. — Ti amo molto.[20]
— Tu sei pazzo, — полыценно пробормотала она.
— Perche?
— Так ты же сказал, что любишь меня. А разве можно полюбить не девственницу?
— Можно. Если нельзя на ней жениться.
Лючана оскорбленно привскочила, готовая задать ему трепку.
— Почему это на мне нельзя жениться? — угрожающе воскликнула она. — Только потому, что я не девственница?
— Да нет, вовсе не поэтому, милая, успокойся. Но разве можно жениться на сумасшедшей?
Она было опять возмутилась, но потом поняла и, опустив голову на подушку, жизнерадостно расхохоталась. А потом окинула его одобрительным взглядом, и ее смуглые щеки расцветились жарким румянцем, а глаза чувственно затуманились. Йоссариан торопливо загасил обе их сигареты, и они молча прильнули друг к другу в упоительном поцелуе — как раз когда Обжора Джо, бесцельно слонявшийся по квартире, не постучав, отворил дверь, чтобы предложить Йоссариану отправиться с ним на поиски девочек. Увидев их, он остолбенел, но тут же опомнился и стремительно выскочил за дверь. Йоссариан еще стремительней выскочил из кровати и стал орать Лючане, чтоб она немедленно одевалась. Лючана огорошенно молчала и не двигалась. Тогда он рывком выволок ее за руку из-под одеяла и толкнул к стулу, на который она повесила свою одежду, а сам метнулся к двери и попытался захлопнуть ее перед носом у Обжоры Джо, уже подбегавшего к ней по коридору с фотоаппаратом в руках. Но тот успел выставить вперед ступню, и дверь не захлопнулась.
— Пустите меня! — судорожно извиваясь и корчась, возопил он. — Пустите меня! — Его надрывные вопли огласились нотками истошной мольбы. Потом он умолк и замер, глядя в щель на Йоссариана с обольстительной, как ему казалось, улыбкой. — Моя не Обжора Джо, — пылко объявил он. — Моя великий фотограф из шикарный американский журнал. «Лайф» знаешь? Шикарный большой снимок на шикарная большая обложка! Пусти, Йоссариан, и я сделаю из тебя шикарная большая кинозвезда. Голливуд знаешь? Много-много чав-чав! Много-много чпок-чпок!
Тут Обжора Джо на мгновение отступил, чтобы сфотографировать одевающуюся Лючану, и Йоссариан захлопнул дверь. Обжора Джо с маниакальным неистовством набросился на прочную деревянную преграду, потом ненадолго притих для мобилизации всех своих сил, а потом с новым неистовством ринулся вперед. В перерывах между атаками Йоссариан исхитрился натянуть на себя одежду. Лючана тоже надела свое зелёное платье, и при мысли о том, что она исчезает под платьем навеки, Йоссариана охватило жалобное отчаяние. Он поманил ее к себе и страстно обнял. В ответ она всем телом прильнула к нему и замерла. Йоссариан принялся романтически целовать ее закрытые глаза, и она уже чувственно замурлыкала, когда Обжора Джо, собрав последние силы, снова обрушил свое тщедушное тело на дверь и едва не сбил их с ног. Йоссариан оттолкнул Лючану и бешено заорал:
— Vite! Vite![21] Запихивайся в свое шмотье!
— Про что это ты треплешься? — удивленно спросила Лючана.
— Скорей! Да скорей же! Одевайся, тебе говорят!
— Stupido! — огрызнулась она. — Vite — это по-французски. А по-итальянски — subito. Понимаешь?
— Si, si. Понимаю. Subito! Скорей!
— Si, si, — послушно откликнулась она и побежала надевать сережки и сапожки.
Обжора Джо прекратил свои бешеные атаки и принялся снимать их сквозь дверь — Йоссариан явственно слышал щелканье фотозатвора. Когда они оба оделись, он подождал нового натиска и резко распахнул дверь. Обжора Джо стремительно ввалился в комнату и плюхнулся на пол, будто лягушка. Йоссариан торопливо проскользнул мимо него к выходу и, ведя за собой Лючану, поспешно выбрался из квартиры на лестницу. С дробным стуком и громким хохотом устремились они по ступеням вниз, изнеможенно склоняя друг к другу головы, когда у них перехватывало от смеха дыхание и они на секунду приостанавливались, чтобы прийти в себя. Внизу им встретился Нетли, и они мигом перестали смеяться. Он был осунувшийся, чумазый и несчастный. Галстук у него съехал набок, мятая рубаха неопрятно топорщилась, а руки он засунул в карманы. Его, казалось, унизили и довели до отчаяния.
— В чем дело, парень? — сочувственно спросил Йоссариан.
— Да опять я, понимаешь, промотался, — со смущенной и горестной улыбкой ответил Нетли. — Просто не знаю, что мне теперь делать.
Йоссариан тоже не знал. Нетли провел последние тридцать два часа — по двадцать долларов за час — со своей любимой бесчувственной шлюхой, истратив до последнего гроша и собственное офицерское жалованье, и все деньги, которые присылал ему ежемесячно его богатый щедрый отец. А это значило, что он не сможет проводить с ней время. Она запрещала ему идти рядом, когда подыскивала на улицах других клиентов-военных, и впадала в ярость, заметив, что он тащится за ней поодаль. Он, конечно, мог дежурить возле ее жилья, но у него не было уверенности, что она туда вернется. Да она и не разрешила бы ему к ней зайти, если б он не заплатил. Секс без оплаты ее не интересовал. Нетли, впрочем, хотел просто увериться, что она не подцепила какого-нибудь его знакомого или совсем уж грязного поганца. Капитан Гнус, например, всегда покупал ее, оказавшись в Риме, чтобы травить потом Нетли рассказами о том, как он с ней спал и какие унизительные непотребства заставлял ее совершать.
Лючану растрогал несчастный Нетли, но на улице она снова жизнерадостно расхохоталась, потому что с неба ласково светило ясное солнышко, а вывесившийся из окошка Обжора Джо потешно зазывал их вернуться и раздеться, утверждая, что он фотограф из журнала «Лайф». Лючана весело топала по асфальту каблучками и тащила за собой Йоссариана с той же безудержно простодушной радостью, какую она излучала на танцевальной площадке, а потом каждую минуту, пока они были вместе. Йоссариан прибавил шагу и, поравнявшись с ней, обнял ее за талию, но, когда они подошли к оживленной улице, она решительно отстранилась и, вынув из сумки зеркальце, пригладила волосы и подкрасила губы.
— Почему ты не попросишь у меня мой адрес и фамилию, чтоб записать их на листке бумаги и встретиться со мной, когда снова будешь в Риме? — спросила она.
— А и правда, почему б тебе не дать мне свой адрес и фамилию, чтоб я их записал? — согласился Йоссариан.
— Почему? — воинственно воскликнула она, сверкнув глазами и презрительно усмехнувшись. — Да потому что ты ведь небось разорвешь листок и выбросишь, как только я уйду!
— С чего бы это мне его выбрасывать? — озадаченно запротестовал Йоссариан. — Про что ты, собственно, толкуешь?
— Обязательно выбросишь! — упрямо повторила Лючана. — Разорвешь на мелкие клочки да и выбросишь, как только я уйду, а сам будешь потом чваниться, будто важная шишка, что вот, мол, молодая красивая девушка вроде меня спала с тобой без всяких денег.
— А сколько ты хочешь денег? — спросил Йоссариан.
— Stupido! — с искренним негодованием вскричала она. — Да не нужно мне от тебя никаких денег! — Она топнула ногой и гневно взмахнула рукой, так что у Йоссариана мелькнуло опасение, не собирается ли она снова треснуть его по физиономии сумкой. Но она вместо этого написала на листке бумаги свой адрес и сунула ему в руку. — Вот, — с горькой язвительностью сказала она и закусила чуть дрожащую нижнюю губу. — Значит, не забудь. Не забудь разорвать его, как только я уйду.
Потом она ясно улыбнулась, на мгновение прижалась к нему, с сожалением шепнула: «Addio»[22] — и ушла.
Как только она скрылась из глаз — преисполненная неосознанного достоинства и естественной грации юная великанша, — Йоссариан разорвал ее листок на мелкие клочки и отправился в другую сторону, ощущая себя до изумления важной шишкой, потому что красивая молодая девушка вроде нее спала с ним без всяких денег. Он был доволен собой, пока не осознал, безотчетно оглядевшись, что сидит за завтраком в столовой Красного Креста среди нескольких дюжин военных из самых разных стран, а Лючаны с ним нет, и неожиданно их утренняя встреча заслонила для него весь мир. Он даже подавился, сообразив, что бесповоротно потерял ее гибкое, статное, юное нагое тело вместе с обрывками записки, которую она дала ему при прощании, а он в чудовищном самодовольстве разорвал на мелкие клочки и преступно выбросил в сточную канаву. Его уже мучила острая тоска по ней. Ему хотелось остаться с нею наедине, а вокруг сидело множество безликих военных со скрипучими голосами, и, порывисто вскочив, он побежал обратно к офицерской квартире в надежде найти обрывки выброшенной записки, но их уже смыл из брандспойта поливавший улицу дворник.
Ему не удалось отыскать ее тем вечером ни в ночном клубе союзнических войск, ни в шикарном душном притоне с весело щебечущими красотками и плывущими, словно по волнам, над головами посетителей деревянными подносами, на которых громоздились изысканные блюда из продуктов прямо с черного рынка. Ему даже этого притона не удалось отыскать. А ночью, когда он лежал один в своей кровати и его мучили кошмары, ему приснилось, что он снова уходит над Болоньей из-под зенитного обстрела, а за плечами у него в бомбардирской кабине устрашающе торчит гнусно ухмыльчивый Аафрей. Наутро он бросился разыскивать Лючану по всем французским конторам, которые сумел обнаружить в Риме, потому что, обещая прийти к нему перед работой, она упомянула про французскую контору, но никто не понимал там, о чем он толкует, и тогда, задерганный полубезумными самообвинениями до такой степени, что ему было страшно остановиться, он помчался, убегая от собственного страха, в солдатскую квартиру, где его утешила приземистая служанка в буром свитере, темной юбке и желтовато-зеленых трусиках, на которую он наткнулся, а вернее, упал в комнате Снегги на пятом этаже. Снегги был еще жив, и Йоссариан понял, что попал именно в его комнату, по фамилии на голубом парусиновом саквояже, об который он запнулся, рванувшись в творческом озарении бешеной муки к приземистой служанке с пыльной тряпкой в руках. Он едва не упал, и она радушно приняла его на себя и, отступая под его тяжестью, повалилась на кровать, а пыльная тряпка у нее в руке вознеслась над ними, как знамя…
Когда все было кончено, он сунул ей в руку сколько-то денег, и она благодарно его обняла, и они упали на кровать, а когда все было кончено снова, он опять сунул ей в руку сколько-то денег и торопливо отступил к двери, чтобы на этот раз она уже не успела его обнять. Добравшись до офицерской квартиры, он быстро собрал свои отпускные пожитки, оставил Нетли все не истраченные во время отпуска деньги и вернулся с транспортным самолетом на Пьяносу, чтобы извиниться перед Обжорой Джо за утреннюю сцену, когда он не дал ему сфотографировать Лючану. Однако извиняться Йоссариану не пришлось, потому что Обжора Джо был в лучезарнейшем настроении без всяких извинений. Его широченная, от уха до уха, ухмылка могла значить только одно, и Йоссариану сразу стало худо.
— Сорок боевых вылетов, — не дожидаясь вопроса Йоссариана, радостно объявил тот. — Полковник опять издал новый приказ.
Йоссариану показалось, что его треснули пыльным вещмешком по голове.
— Так у меня-то уже тридцать два, чтоб оно все провалилось, — простонал он. — Еще три вылета, и я бы свое отлетал.
— Полковник требует сорок боевых вылетов, — равнодушно пожав плечами, сказал Обжора Джо.
Йоссариан смел его, будто пушинку, с дороги и ринулся в госпиталь.
Глава семнадцатая СОЛДАТ В БЕЛОМ
Йоссариан ринулся в госпиталь с твердым намерением лучше проваляться там всю жизнь, чем совершить хотя бы один боевой вылет сверх своих тридцати двух. Через десять дней, когда он передумал и вернулся в эскадрилью, полковник повысил число боевых вылетов до сорока пяти, и Йоссариан ринулся обратно в госпиталь с твердым намерением лучше проваляться там всю жизнь, чем совершить хотя бы еще один вылет сверх тех шести, которые он налетал, вернувшись.