— Мне оторвало мошонку! Оторвало… Аафрей! — Аафрей не слышал, и, нагнувшись вперед, Йоссариан испуганно дернул его за руку. — Аафрей! На помощь! — чуть не плача, заорал он. — Я ранен! Я ранен!
— Что? — спросил Аафрей, глядя на Йоссариана с рассеянной улыбкой.
— Я ранен! На помощь!
— Я ничего не слышу! — кротко пожав плечами и дружески улыбаясь, откликнулся Аафрей.
— Да ты посмотри! — простонал Йоссариан, показывая на плещущуюся в кресле лужу и свежее багровое пятно на полу. — Я ранен, Аафрей! Помоги, ради Христа!
— Я не слышу! — терпеливо повторил Аафрей. Он приставил ладонь к своему пухлому уху, повернулся к Йоссариану в профиль и спросил: — Что ты говоришь?
— Неважно, — сказал Йоссариан, внезапно уставший от собственного крика и бессмысленной, безнадежной, обессиливающей злости. Он умирает, и никто этого не замечает… — Неважно.
— Что? — прокричал Аафрей.
— Мне оторвало мошонку! Ты что — не слышишь? Я ранен в промежность!
— Ну ничегошеньки не слышно! Что ты сказал?
— Я сказал — неважно! — выкрикнул Йоссариан, чувствуя себя вялым, но лихорадочно продрогшим.
Аафрей огорченно покачал головой и чуть ли не прижал к лицу Йоссариана свое похабное, как белая клецка, ухо.
— Громче, дружище! — крикнул он. — Громче!
— Проваливай, ублюдок! — всхлипнул Йоссариан. — Проваливай, проклятый помешанный ублюдок! — Ему захотелось прибить Аафрея, но не было сил, чтобы сжать кулаки. Он решил поспать — и потерял сознание.
Йоссариана ранило осколком в бедро, и, придя в себя, он увидел Маквота, который стоял рядом с ним на коленях и что-то успокоительное делал с его ногой. Йоссариан ощутил благодарное облегчение, хотя и заметил за спиной у Маквота херувимски пухлую ряшку Аафрея, глядящего на него с безмятежным любопытством. Йоссариан вымученно улыбнулся Маквоту и спросил, кому он доверил их корыто. Маквот, по-видимому, его не услышал; сердце у Йоссариана тревожно заколотилось, и, набравши в легкие побольше воздуха, он повторил свой вопрос как можно громче.
— Слава богу, ожил! — посмотрев на Йоссариана, с облегченным вздохом воскликнул Маквот. Смешливые морщинки, разбегающиеся в стороны от уголков его глаз, устало углубились, а лицо лоснилось от пота и копоти. Он заботливо обматывал ногу Йоссариана длинным бинтом из бортовой аптечки; а на внутренней стороне бедра, где саднила рана, Йоссариан ощущал мягкий ватный тампон. — За штурвалом Нетли, — сказал Маквот. — Он чуть в голос не разрыдался, узнав, что ты ранен. Ему померещилось, да и сейчас небось чудится, что рана смертельная, ну, он и распсиховался. У тебя задета на бедре артерия, но мне удалось остановить кровь. Я вколол тебе небольшую дозу морфина.
— Вколи еще.
— Немного попозже. Когда рана снова начнет болеть.
— Да она у меня и сейчас уже болит.
— Двум смертям не бывать, — пробормотал Маквот и вколол Йоссариану в руку ампулу морфина.
— Скажи Нетли… — начал Йоссариан, но мир перед его глазами багрово помутился, баритонно загудел, и он опять потерял сознание.
Очнувшись в машине «Скорой помощи», он ободряюще улыбнулся доктору Дейнике, чтобы хоть немного развеять его мрачное уныние, но мир опять розовато замутился, стал быстро темнеть, и он погрузился в бездонную тьму небытия.
Вынырнув из черной бездны, он открыл на секунду глаза, удостоверился, что лежит в госпитальной палате, и тут же уснул. Проснувшись — на этот раз по-прежнему в госпитале, — он ощутил, что запах эфира улетучился, и обнаружил на соседней койке, отделенной от него проходом, Дэнбара, утверждавшего, однако, что он вовсе не Дэнбар, а какое-то фортиори. Тронулся, подумал про него Йоссариан и попытался скорчить скептическую мину, но уснул опять, а проснулся окончательно то ли через ночь, то ли через сутки — с подсчетом времени у него тогда не очень-то ладилось, — и поскольку сестер в палате не было, он осторожно вылез из кровати без посторонней помощи. Пол под ним качался, словно плотик у берега на Пьяносе, а когда он ковылял через проход к койке Дэнбара, швы на внутренней стороне бедра подергивали ему кожу, будто кусачие хищные рыбки; он подошел к изножию Дэнбаровой койки и убедился, что тот сказал ему правду: на температурном листе он значился лейтенантом Энтони Ф. Фортиори.
— Что за дьявольщина, Дэнбар?
Лейтенант Э. Фортиори слез со своей койки и знаком предложил Йоссариану выйти в коридор. Опасливо хромая и хватаясь по дороге за все, что попадалось ему под руки, Йоссариан выбрался из своей палаты и притащился в соседнюю, где Фортиори остановился возле койки какого-то весьма затравленного на вид пациента с прыщавым лицом и скошенным подбородком. При их появлении он приподнял голову и, подперев ее рукой, искательно глянул на Фортиори. Тот показал ему через плечо большим пальцем на дверь и лаконично скомандовал:
— Сгинь, гнида!
Затравленный пациент вскочил и поспешно сгинул. Фортиори лег на его койку и превратился, судя по температурной карточке на спинке койки, в Дэнбара.
— Это был Фортиори, — объяснил он Йоссариану. — У тебя в палате не оказалось свободной койки, поэтому я использовал воинское звание в личных целях и прогнал его на мое место. Использовать воинское звание в личных целях очень, знаешь ли, приятно. Советую попробовать и тебе. Причем советую попробовать прямо сейчас, а то ты валишься, насколько я понимаю, с ног.
Йоссариан действительно валился с ног. Он глянул на худосочного пациента с желтовато-задубевшим лицом, лежащего справа от Дэнбара, ткнул через плечо большим пальцем и сказал:
— Сгинь, гнида!
Сосед Дэнбара злобно напыжился и угрюмо нахмурился.
— Он майор, — пояснил Йоссариану Дэнбар. — Я бы на твоем месте выбрал гниду рангом пониже и заделался бы, к примеру, младшим лейтенантом Гомером Ламли. Тогда твой отец стал бы членом Законодательной ассамблеи штата, а сестра — невестой чемпиона по лыжам. Скажи ему, что ты капитан.
— Я капитан, — сказал Йоссариан, повернувшись к левому соседу Дэнбара, который испуганно затаился на своей койке. — Сгинь, гнида! — приказал ему Йоссариан, ткнув большим пальцем через плечо.
Пациент поспешно вскочил и задал стрекача. Йоссариан лег на освободившуюся койку, чувствуя, что его мутит и прошибает липкий пот. Он обессиленно уснул, а когда через час проснулся, снова захотел стать Йоссарианом. Выяснилось, что отец-законодатель и сестра — невеста чемпиона по лыжам не приносят ему особого удовлетворения. Дэнбар пришел вместе с ним в его палату и послал Э. Фортиори на свое место. Гомер Ламли в их палате не появлялся. Зато появилась медсестра мисс Крэймер, которая принялась радостно шипеть на них, как сырая головешка. Она приказала Йоссариану немедленно лечь, но загородила проход к его койке, и он не смог ей подчиниться. Ее миловидное лицо стало еще гаже, чем было. Чувствительная и добросердечная, она бескорыстно радовалась чужим помолвкам, свадьбам, дням рождения и юбилеям, даже если это случалось с абсолютно незнакомыми ей людьми.
— Вы в своем уме? — гневно осведомилась она у Йоссариана, с негодованием тряся перед его глазами осуждающим пальчиком. — Мы не позволим вам загнать себя на тот свет!
— Я сам себе хозяин.
— А ваши ноги? Мы не допустим, чтоб вы потеряли ногу!
— Я сам хозяин своей ноги.
— Ничего похожего! — вскинулась мисс Крэймер. — Это государственное имущество. Как любой другой инвентарь, вроде клизмы или клистира. Пока вы учились на летчика, в вас вложили огромные деньги, и мы не позволим вам разбазаривать правительственные капиталовложения.
Йоссариан не считал себя государственным имуществом, а свои ноги — правительственными капиталовложениями. И не мог подойти к своей кровати, потому что мисс Крэймер загораживала ему дорогу. У него отчаянно разболелась голова, а мисс Крэймер лезла к нему с какими-то вопросами. Он ткнул большим пальцем через плечо и сказал ей:
— Сгинь, гнида!
Она влепила ему зубодробительную оплеуху, и он едва не упал, а когда размахнулся, чтобы дать ей сдачи, ноги у него подкосились, и если б не подоспела сестра мисс Даккит, неминуемо упал бы. Поддержав его, мисс Даккит сурово спросила:
— Что у вас тут происходит?
— Он не желает ложиться! — ревностно отрапортовала мисс Крэймер. — И унижает мое достоинство при исполнении служебных обязанностей.
— Она назвала меня клистиром, — невнятно пожаловался Йоссариан.
— Вы будете ложиться? — холодно спросила его мисс Даккит. — Или мне надо взять вас за ухо и самой уложить в постель?
— Попытайтесь, — вызывающе сказал Йоссариан.
Мисс Даккит взяла его за ухо и уложила в постель.
Глава двадцать седьмая МИСС ДАККИТ
Медсестра Сью Энн Даккит была рослая, худощавая, зрелая женщина с прямой спиной, округлым задом, маленькими грудями и угловато аскетическим, типичным для уроженки Новой Англии лицом, которое могло показаться и очень красивым, и очень противным. Кожа у нее была розовато-белая, глаза как буравчики, а нос и подбородок — удлиненно остренькие. Искусная, исполнительная, благоразумная и строгая, она не боялась ответственности и сохраняла рассудок в любой самой трудной ситуации. На нее всегда можно было положиться, а она во всех критических случаях полагалась только на себя и ни у кого не просила помощи. Йоссариан искренне ей сочувствовал и решил, что должен помочь.
— Что у вас тут происходит?
— Он не желает ложиться! — ревностно отрапортовала мисс Крэймер. — И унижает мое достоинство при исполнении служебных обязанностей.
— Она назвала меня клистиром, — невнятно пожаловался Йоссариан.
— Вы будете ложиться? — холодно спросила его мисс Даккит. — Или мне надо взять вас за ухо и самой уложить в постель?
— Попытайтесь, — вызывающе сказал Йоссариан.
Мисс Даккит взяла его за ухо и уложила в постель.
Глава двадцать седьмая МИСС ДАККИТ
Медсестра Сью Энн Даккит была рослая, худощавая, зрелая женщина с прямой спиной, округлым задом, маленькими грудями и угловато аскетическим, типичным для уроженки Новой Англии лицом, которое могло показаться и очень красивым, и очень противным. Кожа у нее была розовато-белая, глаза как буравчики, а нос и подбородок — удлиненно остренькие. Искусная, исполнительная, благоразумная и строгая, она не боялась ответственности и сохраняла рассудок в любой самой трудной ситуации. На нее всегда можно было положиться, а она во всех критических случаях полагалась только на себя и ни у кого не просила помощи. Йоссариан искренне ей сочувствовал и решил, что должен помочь.
На следующее утро, когда она наклонилась у изножия его койки, чтобы расправить ему простыню, он воровато и сноровисто запустил руку ей под юбку. Она звонко взвизгнула и конвульсивно подпрыгнула, но недостаточно высоко, чтобы сразу освободиться, и дергалась, дрыгалась, извивалась и вырывалась не меньше пятнадцати секунд, прежде чем ей удалось наконец обрести свободу и в ужасе отступить с пепельным, судорожно дрожащим лицом к койке Дэнбара, который внимательно следил за происходящим и, когда она оказалась достаточно близко, привскочил на своей койке и обнял ее сзади, как пылкий любовник. Она опять пронзительно взвизгнула и отпрыгнула к Йоссариану, чтобы снова оказаться на крючке и опять отскочить, вроде теннисного мячика с ногами, к Дэнбару, бдительно поджидающему удобного мгновения, чтобы облапить ее снова. Однако на этот раз она вовремя вспомнила о нем и успела отшатнуться в сторону, а он, промахнувшись, нырнул, словно пловец, головой вперед в проход между койками, глухо стукнулся черепом об пол и отключился.
Очнулся он на полу, с расквашенным носом и теми самыми мучительными симптомами — тошнота и головокружение, — которые постоянно симулировал. Палата гудела, словно растревоженное гнездо шершней. Мисс Даккит рыдала, а Йоссариан, притулившись рядом с ней на краешке койки, виновато ее утешал. Начальник госпиталя, полковник медицинской службы, гневно рычал, глядя на Йоссариана, что не позволит пациентам приставать с непристойными вольностями к своим сестрам.
— Ну чего вы привязались к человеку? — печально спросил полковника Дэнбар, морщась на полу от боли в висках, которая пульсировала в такт его словам. — Что он вам сделал?
— Я про вас говорю! — сановито рявкнул ему тощий полковник. — Вы думаете, вам разрешат здесь такое вытворять?
— Ну чего вы привязались к человеку? — осанисто рыкнул ему в ответ здоровенный Йоссариан. — Он же не нарочно разбил себе голову — он просто упал.
— Я и про вас говорю! — разъяренно взвился полковник. — Вы у меня заречетесь хватать моих сестер за… за разные места!
— Я не хватал сестер за заразные места, — отрекся Йоссариан.
— А где у них заразные места? — поинтересовался Дэнбар.
— Вы что — психи? — взвизгнул, отступая, побледневший полковник.
— Он-то определенно псих, — уверил полковника Дэнбар. — Ему, например, снится по ночам, что он держит в руке живую рыбу.
— Ему… что? — словно бы споткнувшись на бегу, переспросил полковник и с чуть брезгливым изумлением глянул в наступившей тишине на Йоссариана.
— Ему снится по ночам, что он держит в руке живую рыбу.
— Какую именно рыбу? — въедливо подхватил полковник, повернувшись к Йоссариану.
— Не могу вам сказать, — ответил Йоссариан. — Я не различаю рыбьих пород.
— А в какой руке вы ее держите?
— В разных, — сказал Йоссариан.
— Это зависит от породы, — услужливо уточнил Дэнбар.
— От породы? — нахмурившись, пробормотал полковник и подозрительно уставился на Дэнбара. — Ну а вы-то откуда знаете такие подробности?
— Как же мне не знать, — с рассудительной заботливостью сказал Дэнбар, — если я ему тоже снюсь и все вижу?
Полковник растерянно покраснел, но тут же мобилизовался и глянул на приятелей по сновидениям с холодной непримиримостью.
— Поднимайтесь-ка и ложитесь в постель, — приказал он сквозь зубы Дэнбару. Потом покосился на Йоссариана и с легкой гадливостью добавил: — А про ваши идиотские сны я слушать не намерен. У нас найдется специалист, который выяснит, что с вами творится во сне.
— Как вы думаете, — осторожно обратился к Йоссариану майор Сэндерсон, кряжистый и мягко улыбчивый специалист по психиатрии, к которому приказал отвести Йоссариана полковник, — почему ваши сновидения показались полковнику Ферриджу несколько… хм… непристойными?
— Я думаю, — уважительно ответил Йоссариан, — что это случилось из-за специфических особенностей моих сновидений или самого полковника Ферриджа.
— Превосходно сказано! — возрадовался ответу майор Сэндерсон с черной, как вакса, щеткой волос на голове и в скрипучих солдатских башмаках. — По определенным причинам, — доверительно сообщил он, — полковник Ферридж издавна напоминает мне глупыша. Он, знаете ли, не очень-то верит в психиатрию.
— А вы, вероятно, без особой симпатии относитесь к этой породе птиц? — предположил Йоссариан.
— Что верно, то верно, — признался со скрипучим смешком майор Сэндерсон и любовно потянул себя за отвислый второй подбородок, словно это была бородка. — А вот ваш сон кажется мне прелестным, и надеюсь, он снится вам достаточно часто, так что мы сможем постоянно его обсуждать. Не хотите ли сигаретку? — Йоссариан отказался, и майор Сэндерсон понимающе улыбнулся. — Как вы думаете, — поинтересовался он, — почему у вас возникло столь острое нежелание взять у меня сигарету?
— Я только что докурил свою. Вон мой окурок, еще дымится в вашей пепельнице, видите?
— Весьма остроумное объяснение, — усмехнувшись, заметил майор Сэндерсон. — Однако вскоре, надеюсь, мы выясним и настоящую причину. — Он небрежно завязал шнурок на башмаке и переложил свой желтый линованный блокнот со стола к себе на колени. — Ну а рыба, которую вы видите во сне? Давайте поговорим о вашей рыбе. Это всегда одна и та же рыба?
— Трудно сказать, — ответил Йоссариан. — Я не очень-то разбираюсь в рыбах.
— А что она вам напоминает?
— Другую рыбу.
— А другая рыба?
— Еще какую-нибудь рыбу.
Майор Сэндерсон с некоторым разочарованием откинулся на спинку стула.
— Вам нравится рыба? — спросил он.
— Не особенно.
— А как вы думаете, — торжествующе вопросил майор Сэндерсон, — почему у вас возникло столь болезненное отвращение к рыбе?
— Да она какая-то квелая, — объяснил ему Йоссариан, — ни то, как говорится, ни се. И к тому же костлявая.
— Весьма искусное объяснение, — понимающе закивал майор Сэндерсон, растянув губы в льстивой и неискренней улыбке. — Но вскоре, надеюсь, мы выясним и настоящую причину. Ну а рыба из вашего сна? Она вам нравится?
— Да нет, пожалуй.
— Значит, не нравится? Вы испытываете к ней вражду? У вас возникают агрессивные эмоции?
— Да нет. Она мне, пожалуй, скорее нравится.
— Значит, она вам нравится.
— Да нет. У меня, собственно, не возникает никаких чувств. Я в этом отношении и сам как рыба.
— Однако минуту назад вы утверждали, что она вам нравится. Это же явное противоречие. Вы согласны?
— Да, сэр. Тут у меня явное противоречие, вы безусловно правы.
Майор Сэндерсон горделиво записал толстым черным карандашом у себя в блокноте — «Противоречие».
— А как вы думаете, — подняв на Йоссариана взгляд, спросил он, — почему два ваших утверждения о рыбе содержат в себе очевидное противоречие?
— По-видимому, во мне уживаются амбивалентные чувства к рыбе.
Услышав слова «амбивалентные чувства», майор Сэндерсон радостно вскочил на ноги.
— Так вы понимаете? — хлопнув от счастья в ладоши и крепко прижимая их друг к дружке, воскликнул он. — Ах, вы не представляете себе, в каком я прозябаю одиночестве из-за необходимости врачевать людей — а ведь для этого мне надо с ними разговаривать! — которым глубоко наплевать и на психиатрию, и на мою работу, и на меня. Я почти физически ощущаю, как во мне зреет комплекс неполноценности. — Его лицо тревожно исказилось. — И у меня нет сил, чтобы перебороть этот комплекс.
— В самом деле? — сочувственно промямлил Йоссариан, поспешно придумывая, что бы еще сказать. — Но почему, собственно, вы обвиняете себя, видя пробелы в образовании у других?