Я нарочито делал паузу, Данил догадался первым:
– Но можно захватить власть! Да, это единственный шанс.
Валентин сказал глубокомысленно:
– Это очень рискованный план… шансы минимальны, но… есть. Захватить власть и сразу же провести досрочные выборы президента! В этом случае даже в других странах не смотрят на программы, а только на личности, а у нас и вовсе Россия! С одной стороны прогнивший режим, с другой – мы. И пусть мы еще ничего не обещали конкретного, кроме того, что сделаем все лучше, но в этом случае рулят симпатии, а не арифметика. Бунтарям народ всегда сочувствует.
Дверь распахнулась с треском, словно врывается взбешенный слон или спецназ по захвату Бен Ладена, но это наш худенький и тоненький Гаврик Кокошин, который теперь Какашин.
Он вскинул длань в приветствии, наднапряг бицепс, чтобы его двадцать два сантиметра выглядели как ужасающие двадцать три, сказал голосом командующего римским легионом:
– Привет, пиплы!.. А что я нашел!
Зяма откровенно зевнул:
– Ну, чирикай.
Гаврик лихо бросил на середину стола распечатанный лист. Я узнал по заголовку ленту новостей.
– Что-то интересное?
– Да, – ответил он гордо. – Как раз по нашей тематике.
– Что там?
– В деревне Жабкино сожгли коттедж, – сообщил он.
Я спросил с непониманием:
– А мы при чем?
– Да ты посмотри, – сказал он радостно. – Таких деревенек тысячи, да что там – сотни тысяч! Вернее, все деревни такие, эта ничем не отличается. Типовуха. И люди там, как везде. И вот какой-то хмырь взял и купил участок вчетверо больший, чем у соседей, отгрохал домину аж в два этажа, прям дворец в двести квадратных метров, подумать только!.. Новенький, чистенький. И сам ходит чистенький, всегда трезвый… Ну, кто врубился?
Все вытянули шеи, читая расписанное на полстраницы сообщение, а я потер лоб, что-то плохо соображаю на отвлеченные темы после визита в этот особый культурный центр по продвижению демократии.
– Я не понял. А что не так? Мне бы этот гад не понравился.
Гаврик воскликнул ликующе:
– Вот-вот!
– Ну и?
– Деревенским, – сказал он счастливо, – тоже не понравился. У них если кирзовые сапоги не в говне по край голенища, то и не человек вроде. Но если на Западе выпадающему из общества меньше улыбаются, то у нас же Россия, где либо в рыло, либо ручку пожалуйте!
Зяма спросил с интересом:
– И что, в рыло?
– Угадал, – ответил Гаврик гордо, словно сам дал в рыло. – По всем статьям – в рыло. Стоило этому богачу отлучиться на день в город, как дом растащили! Вынесли радиотехнику, телевизор, мебель, вытащили оконные рамы, сняли с петель двери, выдрали электропроводку и выковыряли выключатели… Даже брус выламывали, а когда набежали любители жечь, то и жечь вроде бы уже нечего… Конечно, если бы отлучился дня на два, то в самом деле растащили бы и кирпичную кладку, даже фундамент бы выворотили – у нас все сразу хозяйственные, если украсть или на халяву… В общем, вспыхнуло, как костер бойскаутов! Дома из бруса, обложенные кирпичом, – это же настоящие печи… Горят – залюбуешься. Все деревня плясала вокруг, радовалась. Ну, огню все рады, а тут еще и буржуя заодно раскулачили…
Данил прислушивался очень внимательно, лоб его бороздили глубокие, как у Валуева, морщины. Взгляд попеременно обращался то к Гаврику, то ко мне.
– И че, – пробасил он недовольно, – сожгли и сожгли. Правильно сделали. Не хрен высовываться. А мы при чем?
Гаврик хихикнул:
– Мы вроде бы ни при чем…
– А все-таки? – потребовал Данил гулко. – Ты сказал, что это по нашей тематике.
– По нашей, – согласился Гаврик. – Еще как по нашей.
– Мы ж дома не палим?
Гаврик ухмыльнулся, чувствуя полное интеллектуальное превосходство над силачом, а Валентин ответил вежливо и по-дружески:
– Данил, мы дома не палим… хотя иногда и хочется, но мы делаем главное…
– Че?
– Даем им факелы в руки, – сказал Валентин ласковым голосом, словно гладил мурлыкающего котенка. – А сами разве что иногда плескаем бензинчика.
Зяма нервно хохотнул:
– Плескаем? Мы же русские, или тут я один из титульной нации?.. Мы по широте души бросаем в огонь канистры целиком!..
– И даем, – сказал Валентин несколько тревожно, – карт-бланш на будущее.
Данил дружески хлопнул Гаврика по плечу, стараясь делать это нежно, как если бы решил погладить бабочку-капустницу.
– Хлопче, сбегай в магазин. Нужно отметить одно событие.
Гаврик спросил с радостно замирающим голосом:
– Хорошее?
– Поминки не отмечаем, – отрезал Данил гордо.
– А если кремлевской власти? – спросил Зяма.
– Упьюсь до сионистских чертиков, – признался Данил.
Гаврик вернулся с Оксаной, вызвонил ее по дороге, вместе притащили ящик вина, на этот раз хорошего, благо деньги не наши, Оксана быстро и радостно собрала на стол, гордясь возможностью выказать женскость, и мы быстро придвинули стулья и табуретки, расселись вокруг, как муравьи вокруг блюдца с медом.
Пока Данил и Грекор откупоривали бутылки, те оказались с допотопными деревянными пробками, которые непонятно как и вытаскивать современному человеку, а заталкивать вовнутрь слишком как бы средневеково. Я, привыкший к рассуждениям наедине с собой, самым умным человеком на свете, формулировал, что пьющим, по моему глубокому убеждению, можно назвать только человека, который способен пить в одиночестве. Наедине сам с собой.
А все те, которые пьют в компании, а там даже упиваются вусмерть – показушники. Половина из них рада бы тайком выплеснуть водку под стол или в цветочный горшок, а вторая половина просто уверена, что перепьет соперников, они, дескать, свалятся, а я еще на ногах. И тогда я круче всех, я мачо, все бабы – мои…
Правда, тогда уже не до баб, самому бы не свалиться, но уже то, что ты еще за столом, а другие под ним – наполняет мужской гордостью.
Но пьющих в одиночестве – единицы. Так что проблема пьянства – совсем не медицинская проблема. А если учесть, что из категорий непьющих почти все потребляют на Новый год, в день рождения, Восьмого марта и еще в какие-нибудь памятные дни, то чистых трезвенников в мире почти не остается. А тех, что есть, можно пересчитать по пальцам, и влачат они обычно жалкое существование, презираемые «настоящими» мужчинами.
Зяма посмотрел на мое серьезное лицо с укором.
– Бугор, что за мрачная дума на челе? Пить – это демократично!.. Грекор, мне вот в этот самый большой стакан!.. Но – на донышко.
Грекор начал разливать по стаканам, а Данил спросил с недоверием:
– Зяма, ты чего?
– А че? – спросил Зяма в его же манере.
– При чем тут демократично?
– Глупый, – сказал Зяма покровительственно, – все фашистские режимы всегда отличались строгими и недемократичными нравами. При советской власти было «ни поцелуя до свадьбы», в гитлеровской Германии немыслимо, чтобы девушка выходила замуж не девственницей, в фашистских Испании и Италии практически не было разводов.
– А при проклятом Пиночете так вообще, – сказал Грекор и поинтересовался: – Кстати, а кто такой Пиночет?
Зяма сказал, наблюдая, как Грекор пытается вытащить пробку с помощью штопора, но выгребает только крошево:
– Любое кино про хвашистов – улет! Все чистенькие и опрятненькие, никто никогда не пьет, в смысле – не пьянствует!
– Верно, – сказал Валентин нравоучительно, как кот ученый, – такое немыслимо при тоталитарных режимах! При фашистах вообще не видим пьющих. Даже в кино, это у нас все сидят с бутылками и вот такими рожами… Женщины при фашизме отличаются целомудренностью, мужчины – выправкой и доблестью, а все дети хорошо учатся и мечтают защищать свою страну!
– А снимают в Голливуде, – напомнил Зяма, – в самом распущенном и развращенном на свете месте.
Грекор хмыкнул.
– А кто им поверит, если покажут фашиста, который пьет, как русский интеллигент, и вытирает сопли о штаны?
– Зато мы, – сказал Зяма гордо, – демократы! Так выпьем же!.. Бугор, прости, что забегаю вперед, но у нас, русских, свинство в крови, никакого уважения к старшим.
– Тогда с тобой хорошо говно есть, – определил Грекор.
Зяма отмахнулся.
– Разве мы не гордимся, что можем свободно и демократично ужраться в жопу, изблеваться и облевать все и всех вокруг, а потом еще и усраться, не добежав до туалета?
Грекор хохотнул, потянулся к его стакану с бутылкой.
– Долить?
Зяма покачал головой и накрыл стакан ладошкой.
– Нет, я мультикультурист, что значит – беру от ислама трезвенность, но так как я все же русский, то я полунепьющий. Нам, русским демократам, лучше усраться, чем терпеть! Терпеть – это уже насилие над личностью, свободной и вольномыслящей, без всяких тоталитарных шор на глазах, и потому такой вроде бы ценной… как нам постоянно говорят по телевидению.
Валентин посмотрел на него несколько странно, усмехнулся и продолжил в том же тоне:
Валентин посмотрел на него несколько странно, усмехнулся и продолжил в том же тоне:
– Ну да, а чистота в квартире, в доме, на этих сраных улицах – тоже признак тоталитарного общества! А мы живем в свободном и демократичном. Потому не должны насиловать свои вольные порывы и подчинять их устаревшим нормам поведения, когда ведьм жгли на кострах и регламентировали, какой длины юбки носить.
Грекор проверил, заглядывая, у всех ли наполнены пластиковые стаканчики, поставил пустую бутылку под стол.
– Сейчас, – сказал он авторитетно, – юбку можно не носить вовсе! Хотя пока что интереснее не носить трусики, а на юбку расходовать материи не больше, чем на мужской галстук.
– Потому, – закончил Зяма самым серьезным голосом, – мы и есть самые-самые демократы! Просто идем впереди, а общество плетется за нами, как за самыми продвинутыми, верно?.. Так было во веки веков! Всегда находится группа, ядро, что выкристаллизовывает новую идею и начинает продвигать в жизнь, а тупое инертное общество долго ворчит и сопротивляется, потом мало-помалу начинает двигаться вслед, вскоре движение ускоряется… и вот уже целое стадо мчится за нами следом!
Валентин обронил:
– Самое время отойти в сторону, а то стопчут.
– Вернее, – уточнил Данил гордо и повел налитыми плечами, – мы стопчем.
– Верно, – согласился Валентин, – мы же знаем, какая судьба постигла Робеспьера и Дантона. Потому делаем шаг в сторону, а общество пусть хоть в пропасть, мы же видим новую дорогу… и делаем очередной шаг!.. За это выпьем?
Он посмотрел на меня с вопросом в глазах, что-то бугор больно молчалив.
Я кивнул и поднял свой стаканчик.
– За победу!
Глава 2
На углу одного из узких центральных переулков раскорячился старый и массивный каменный дом сталинской, как именуется в народе, постройки. Успел обветшать, обноситься, постареть, дома тоже стареют и начинают опускать плечи и горбить спины, но этот все еще выглядит крепким и упрямым, хотя и явно портит своим допотопным видом улицу со зданиями новеньких офисов.
Его давно собирались сносить, первый раз еще при советской власти, но всегда что-то мешало, мы ведь еще те танцоры, наконец мэрия объявила, что это нужно сделать до осени, и объявила конкурс среди строительных организаций.
Дескать, кто берется за наименьшую цену выстроить там небольшой, но элитный развлекательный центр, остро необходимый для растущего благосостояния народа, тот и получит подряд.
Зяма, первым прослышав о новости, ринулся в самую крупную строительную организацию и заключил договор от нашего имени. Дескать, беремся снести здание за минимальную плату, вполовину меньше, чем предложат самые скромные из бригадиров.
Ему не очень поверили, но договор подписали, поставив очень жесткие условия по срокам, что понятно: если не уложимся, то надо успеть передать заказ другим.
Я как-то не очень-то обратил внимания на его бурную хозяйственную деятельность, но сегодня Зяма примчался в офис, встрепанный, как воробей, которого исклевали куры за попытку украсть жирного червяка.
– Есть! – закричал он победно. – Я – Генри Киссенджер!.. Я – мастер челночной дипломатии!.. Теперь запросто уговорю Рокфеллера выдать единственную дочку за Данила!
Данил поперхнулся кофе.
– Типун на твой иврит. На чем нас нагреть хочешь, морда?
– Напротив, – сказал Зяма царственно, – я в дом, деньги в дом. Подвинься, а еще лучше – возьми веник и подмети пока, разомни мускулы, огр, а я за компом помучаюсь.
Я наблюдал через его плечо, как он размещает в разделе местных объявлений сообщение, что по такому-то адресу, это в центральной черте исторического центра Москвы, планируется разрушить большой пятиэтажный дом. За небольшую плату будут допускаться все желающие, где могут там всласть ломать, рушить, разбивать, а что останется, потом они разобьют крановыми гирями.
На другой день я был на другом конце города, готовил ударные группы к совместным действиям. Лишь вечером узнал от наших, что желающих набралось туева куча, пришлось трижды повышать цену на вход. Энтузиастов набралось столько, что на одно время заполонили окружающие улицы, полиция всполошилась было, вдруг незапланированный митинг, но Зяма выскочил, как чертик из коробочки, пояснил, что это демократическое предпринимательство на коммунистическом марше, наш российский народ любит самовыражение своей широкой натуры именно таким образом.
И хотя эта черта в той же пропорции есть у всех народов, но когда речь заходит о говне или пьянстве, то принято указывать на русских, против чего сами русские не возражают и даже бахвалятся этим.
Зяма лично собирал деньги за вход и пропускал в дом, где энтузиасты громили стены, ломали оставленную за ненадобностью мебель, били окна.
Данил съездил туда по звонку Зямы и заснял на видео, с какой дикой радостью выдирают рамы и как сладострастно их ломают, как выковыривают трубы из стен, рвут проводку, разбивают с наслаждением выключатели…
Даже потом башенными гирями управляли сами энтузиасты, хотя возле каждого сидел крановщик и подсказывал. Очередь перекупали друг у друга за приличные деньги, и все страшились, что им ломать не хватит.
Вообще-то не хватило, хотя на такой дом взрывникам понадобилось бы больше динамита, чем американцам на бомбежку Дрездена, но жажда ломать и крушить настолько сильна в каждом из нас, что зашкаливает.
Вечером просматривали видео, смаковали, комментировали. Зяма, естественно, герой дня, хотя он скромно называет себя героем месяца, намекая на то, что в прошлом месяце провернул тоже одно выгодное дельце, так что на первом месте тот Зяма, а этот вот, что перед вами, пока что на втором, но еще реванш возьмет…
– Хорошего соперника взял, – пробурчал Данил. – А если как спарринг-партнер, кто кому морду побьет?
Зяма сказал со вздохом:
– Трудно быть евреем, зохэн вэй… Вы все о драках, все о драках… А мне вот, как положено еврею, интеллектуалу сраному, приходится с этим жить и как-то мириться.
Данил сказал с подозрением:
– Это ты к чему, Жаботинский?
– Да вот думаю, – ответил Зяма, – нет-нет, не пробуй подражать, нам тут в фирме только инсультов не хватает!.. В общем, пора бы создать рабочие места для интеллектуальной элиты. Например, отдел «Изосрем всю историю!».
Данил спросил с подозрением:
– Это как?
– Ну… – протянул Зяма скучным голосом, – это же просто, если знать, с какой стороны подойти. Вот, к примеру, позорное Невское сражение, что на самом деле мелкая пограничная стычка! У нас убитых было во много раз больше, чем у фрицев, но празднуем, как одну из великих побед.
– Ага, – сказал Данил понимающе, – слыхали, слыхали. Алкоголик Гастелло заснул за штурвалом, Матросов поскользнулся на льду…
– Соображаешь, – сказал Зяма и посмотрел с таким изумлением, словно увидел воскресшего мамонта.
Данил ответил честно:
– Это не я. Где-то в инете вычитал. Это не ты отметился?
– Сруны опередили, – ответил Зяма со вздохом. – Хотя чего злобствовать на кражу патента, свои же сперли прямо из-под носа… Кстати, еще нужно пройтись по теме Крестовых походов! Объяснить каждый момент, каждое движение и каждый порыв чиста экономическими причинами. Ибо современный человек не поймет, как это можно было идти на край света и с риском для жизни, неся тяжелые потери в жарких песках, освобождать Гроб Господень!
– Точно, – сказал Грекор. – Я и щас не верю.
– Зато поверит, – сказал Зяма, – что на самом деле были чиста экономические мотивы. Можно даже не объяснять какие: простой человек объяснений не любит и не понимает, зато сразу усвоит то, что ему доступно. Сейчас все меряется рублем, вернее – долларом, потому сразу поймет, что шли за длинным рублем. И никаких доказательств не надо!
Данил слушал, кивал.
– Хорошо, – сказал он с облегчением, – а то у меня насчет доказательств всегда туго.
– Не надо доказательств, – сказал Зяма. – Повторяю: простой человек их просто пропускает. У него мышление блиповое: хватает только заголовки. Ему этого достаточно. Понял?
– Да все он понял, – сказал Валентин, – прикидывается. Своему же подсирает, если ты, конечно, свой.
Грекор сказал с энтузиазмом:
– Я все понял! Я сам этим займусь. Как говорит мой дядя, что самых честных правил, это самое наше. Я такое наворочу! И Крестовые походы, и непорочное зачатие, ну да, непорочное, три ха-ха…
– Побольше говна, – сказал Зяма наставительно. – В говно верят охотнее.
– Верят и ждут, – сказал Валентин с чувством. – Шеф, верно я говорю?
– Нет, – сказал я.
– А как верно?
– В говно верят сразу, – пояснил я. – С ходу. Без раздумий. Благодаря говнистости каждого.
Зяма сказал задумчиво:
– В папарацци пойти, что ли… Но там большие бабки не сделаешь. С другой стороны, все папарацци – сруны, а еще изосруны. Они все стремятся благородно изосрать, потому всех звезд, будь это звезды политики, искусства, спорта или бизнеса – фотографируют в самых неприглядных ракурсах, извините за неприличное слово… а ты, Оксана, не слушай старого еврея.