До премьеры «Магии» оставалось четыре часа. Дежурный подогнал автомобиль, она дала ему на чай.
Ни пуха ни пера, Тина, — он улыбнулся. — К черту, — ответила она. До мой приехала в четверть пятого. Ей не требовалось много времени, чтобы принять душ, накраситься и одеться, вот Тина и решила запаковать часть вещей Дэнни. Выбрала правильное время для этого неприятного занятия. Пребывалa в столь превосходном настроении, что даже вид его комнаты не смог опечалить ее. Так она, во всяком случае, думала. Чего ждать до четверга? Одежду она могла сложить в коробку и сегодня. Войдя в спальню Дэнни, сразу увидела, что мольберт — грифельная доска снова свалился на игровой столик. Она же приставила его к стене. На грифельной доске белели два слова:
НЕ УМЕР
По спине Тины пробежал холодок, прошлой ночью, выпив бурбона, она пришла как под гипнозом, и?..
Нет.
Она не отключалась. Не писала этих слов корявыми печатными буквами. Она не сходила с ума. Не относилась к тем людям, которые могли из-за такого рехнуться. Из-за такого — никогда. У нее здоровая психика и крепкая воля. Она всегда гордилась и первым, и вторым.
Как и в прошлый раз, схватила губку, стерла надпись.
Кто-то решил ее разыграть, ударив в самое больное место. Кто-то проник в дом в ее отсутствие и снова написал эти два слова на грифельной доске. Кто бы это ни был, он пытался напомнить о трагедии, разбередить рану, которая едва начала затягиваться.
Кроме нее, в дом имела право заходить только уборщица, Вивьен Неддлер. Она должна была прийти после обеда, но по каким-то причинам не смогла, и они договорились, что она придет вечером, когда Тина уедет на премьеру.
Но Вивьен, даже если бы и пришла в назначенное ранее время, никогда бы не написала эти слова. Старая добропорядочная женщина на дух не переносила подобные злобные шутки.
Тина порылась в памяти, пытаясь найти подозреваемых, и очень скоро ее поиски увенчались успехом. Майкл. Ее бывший муж. Она не заметила признаков взлома, а ключ, кроме Вивьен Неддлер, был только у Майкла. После развода она так и не поменяла замки.
Потрясенный смертью сына, Майкл затаил зло на Тину, непонятно почему обвинив ее в смерти Дэнни. Она разрешила Дэнни поехать в тот поход и тем самым, с точки зрения Майкла, обрекла его на смерть, словно сама сидела за рулем свалившегося в пропасть автобуса. Но Дэнни больше всего на свете хотел побывать в горах. А кроме того, вожатый отряда, мистер Джановски, уже шестнадцать лет водил скаутов в точно такие же походы, и один из детей не получил даже легкой травмы, ни же не собирались идти по местам, где нога человека ступала крайне редко. Нет, хотели пройти разумное расстояние по туристической тропе и подстраховались на все случаи жизни. Такой поход мог пойти мальчику только на пользу. Полная безопасность гарантировалась. Все уверяли ее, что проблем нет и быть не может. Она никоим образом не могла знать, что этот поход закончится трагедией, так и не начавшись, но Майкл во всем винил ее. Она думала, что за последние месяцы он внял голосу разума, но, судя по всему, ошибалась.
Глядя на грифельную доску, она думала о двух словах, которые только что стерла, и в ней начала закипать злость. Майкл вел себя как затаивший злобу ребенок. Разве он не понимал, что пережить утрату ей так же тяжело, как и ему? Что он пытался этим доказать?
В ярости она вернулась на кухню, сняла телефонную трубку, набрала номер Майкла. После пятого гудка сообразила, что он на работе, и вернула трубку на рычаг.
Перед мысленным взором горели слова, белые черном: «НЕ УМЕР».
Она решила, что позвонит Майклу вечером, из дома, когда вернется после премьеры и банкета, знала, что час будет поздний, но ее это не волновало. Проснется!
В нерешительности Тина стояла посреди кухни, собираясь с духом, чтобы вернуться в спальню Дэнни и сложить одежду в коробки, как и намечала. Но запал исчез. Не могла она заставить себя вернуться туда. Может, через несколько дней. Чертов Майкл!
В холодильнике стояла початая бутылка белого вина. Тина налила стакан, пошла с ним в ванную.
Она слишком много пила. Вчера — бурбон. Сегодня — вино. До последнего времени она редко успокаивала нервы алкоголем, но теперь не могла обойтись без этого лекарства. После премьеры «Магии» она, конечно же, бросит пить. Но не сейчас.
Тина долго стояла под душем. Горячая вода так хорошо снимала напряжение.
А после душа свою толику в расслабление внесло и белое вино. Но полностью от озабоченности избавиться не удалось. Тина продолжала думать о написанных на грифельной доске словах:
НЕ УМЕР
Глава 4
В 18.50 Тина вновь бродила за кулисами. Там царила относительная тишина, нарушаемая разве, что шумом, который доносился из зала, отделенного от сцены тяжелым бархатным занавесом.
На премьеру пригласили тысячу восемьсот гостей, влиятельных людей Лас-Вегаса и крупных игроков со всего мира. Более тысячи пятисот подтвердили свое присутствие. Официанты в белых смокингах и официантки в накрахмаленной синей униформе уже начали сервировать столы. Гостям предлагалось говяжье филе под соусом «Бернес» или лобстер под масляным соусом. Лас-Вегас, пожалуй, был единственным местом в Соединенных Штатах, где люди временно переставали тревожиться из-за избытка холестерина. В последнем десятилетии двадцатого века, одержимом здоровым образом жизни, пристрастие к жирной пище считалось даже более смертным грехом, чем зависть, праздность, воровство и прелюбодеяние.
В половине восьмого закулисье бурлило. Механики проверяли электрические кабели и гидравлические насосы, которые поднимали и опускали различные элементы декораций. Портнихи суетились вокруг танцовщиц, что-то закрепляли и подшивали. Стилисты и парикмахеры доводили грим и прически до совершенства. Осветители перемигивались прожекторами. Танцоры в черных фраках стояли плотной кучкой, все как на подбор подтянутые, симпатичные.
А женщины, что балерины, что манекенщицы, смотрелись еще лучше. В атласе и кружевах, в бархате и шелке, в перьях, блестках, мехах, некоторые голые по пояс. Многие еще не пришли из гримерных, другие, уже полностью готовые к выходу на сцену, стояли в коридорах, болтали о детях, мужьях, бойфрендах, делились рецептами, словно обычные секретарши в обеденный перерыв, а не писаные красавицы.
Тине хотелось остаться за кулисами и во время представления, но она уже ничего не могла поделать. Теперь успех или провал «Магии» зависел только от исполнителей и технического персонала.
За двадцать пять минут до начала шоу Тина покинула сцену и прошла в шумный зал. Направилась к центральной ложе на первом ярусе, где ее ждал Чарльз Мейнуэй, генеральный менеджер и главный акционер «Золотой пирамиды».
Но сначала она остановилась у соседней ложи, которую занимали Джоэль Бандири, Ева, его жена последние восемь лет, и двое их друзей. Ева была на семнадцать лет моложе и на четыре дюйма выше, бывшая модель, гибкая, светловолосая красавица. Она тепло пожала руку Тины.
— Не волнуйся. Ты слишком хороша, чтобы провалиться.
— У нас хит сезона, — еще раз заверил Тину Джоэль.
Чарльз Мейнуэй встретил ее обаятельной улыбкой. Держался он словно аристократ, на этот образ играли густые седые волосы и синие глаза, однако крупные черты лица выдавали отсутствие патрицианской крови, да и в выговоре, несмотря на старания многочисленных специалистов, чувствовалось влияние Бруклина, где прошло его детство.
Едва Тина села справа от Мейнуэя, подошел официант во фраке и наполнил ее бокал «Дом Периньон».
Элен Мейнуэй, жена Чарльза, сидела по его левую руку. Элен от природы получила все то, к чему безуспешно стремился Чарльз: безупречность манер, изысканность, утонченность, умение в любой обстановке держаться легко и уверенно. Высокая, стройная, потрясающе красивая, в свои пятьдесят пять выглядела она максимум на сорок.
— Тина, дорогая, я хочу познакомить тебя с нашим другом, — Элен указала на мужчину, четвертого человека в ложе. — Это Элиот Страйкер. Элиот, эта очаровательная молодая дама — Кристина Эванс, направляющая рука «Магии».
— Одна из двух направляющих рук, — уточнила Тина. — Джоэль Бандири несет даже большую ответственность, чем я, особенно в случае провала.
Страйкер рассмеялся.
— Рад возможности познакомиться с вами, миссис Эванс.
— Просто Тина.
— А я — просто Элиот.
Тина решила, что этому интересному, среднего роста мужчине лет сорок. Его темные, глубоко посаженные глаза светились умом, в них то и дело вспыхивали искорки веселья.
— Элиот — мой адвокат, — пояснил Чарли Мейнуэй.
Тина удивилась:
— А я думала, что Гарри Симпсон…
— Гарри — адвокат отеля. Элиот ведет мои личные дела.
— И ведет очень хорошо, — вставила Элен. — Если тебе понадобится адвокат, Тина, лучше Элиота в Лас-Вегасе не найти.
Тина удивилась:
— А я думала, что Гарри Симпсон…
— Гарри — адвокат отеля. Элиот ведет мои личные дела.
— И ведет очень хорошо, — вставила Элен. — Если тебе понадобится адвокат, Тина, лучше Элиота в Лас-Вегасе не найти.
— А если вам понадобится лесть, — заметил Страйкер, — и я уверен, что в ней вы, такая краса- Вица, недостатка не испытываете, никто не умеет Льстить так очаровательно и стильно, как Элен.
— Видишь, что он только что сделал? — захлопав в ладоши, спросила Элен Тину. — В одном предложении польстил тебе, польстил мне и поразил нас своей скромностью. Ты понимаешь, какой он замечательный адвокат?
— А теперь представь себе, как он отстаивает свою точку зрения в суде, — добавил Чарли.
— Настоящий мастер своего дела, — кивнула Элен.
Страйкер подмигнул Тине:
— Я, может, и мастер, но этим двум — не чета.
Они поболтали еще пятнадцать минут, и разговор шел о чем угодно, но только не о «Магии». Тина догадалась, что они пытаются отвлечь ее от мыслей о предстоящем шоу, и мысленно поблагодарила всех троих.
Но, разумеется, ни увлекательный разговор, ни ледяное шампанское не мешали ей ощущать, как в зрительном зале нарастает напряжение. Воздух густел от сигаретного дыма. Официанты и официантки носились словно угорелые, спеша выполнить заказы до начала представления. Гул разговоров становился все громче, поглощая все прочие звуки. И разговоры эти все чаще перемежались смехом.
Она стремилась почувствовать настроение зала, ее внимание занимали Чарльз и Элен Мейнуэй, но при всем этом от Тины не укрылась и реакция, которую она вызвала у Элиота Страйкера. Нет, он вроде бы и не показывал, что она чем-то особо заинтересовала его, да только взгляд Элиота говорил об обратном. Из-под маски вежливости, остроумия, сдержанности выглядывало естественное сексуальное желание самца, и Тина почувствовала это не умом, а на интуитивном уровне, как чувствует кобыла, что жеребец хочет ее.
Прошло года полтора, может, даже два, с тех пор, когда мужчина вот так смотрел на нее. А может, впервые за этот период подобный взгляд не остался незамеченным. Ссоры с Майклом, развод, смерть Дэнни, работа над шоу с Джоэлем Бандири полностью занимали ее дни и ночи, и у Тины не было никакой возможности даже подумать о романтической стороне жизни.
Тину бросило в жар: она осознала, что невысказанное желание в глазах Элиота вызывает у нее ответное, не менее сильное.
Она подумала: «Господи, я позволила себе забыть про существование любви! Как я могла?»
Но теперь, после долгих месяцев скорби о разрушенной семейной жизни и гибели сына, свалив с плеч гору забот и тревог, связанных с постановкой «Магии», она, вероятно, могла снова ощутить себя женщиной. Понимала, что пришло время снова стать женщиной.
С Элиотом Страйкером? В этом уверенности не было. Она могла и не спешить. Не бросаться на первого мужчину, который ее захотел. Наоборот, скорее не следовало этого делать. Но, с другой стороны, он красив, умен, в нем чувствовалась мягкость, доброта.
У Тины возникло ощущение, что вечер будет более интересным, чем она даже могла предположить.
Глава 5
Вивьен Неддлер припарковала свой раритетный, 1955 года выпуска, «Нэш-Рэмблер» у тротуара перед домом Тины Эванс, следя за тем, чтобы не поцарапать колпаки на колесах. Автомобиль она холила и лелеяла, он был в лучшей форме, чем многие куда более новые модели. В мире, где одно постоянно заменялось другим, Вивьен получала удовольствие от многолетнего использования купленных ею вещей, шла речь о тостере или автомобиле. Ей нравилось продлевать им жизнь.
К себе она относилась так же, как и к вещам. В семьдесят лет ее отличало отменное здоровье. Лицом эта невысокая, плотная женщина напоминала мадонну Боттичелли, зато разговором — армейского сержанта.
Она вытащила из автомобиля сумку размером с небольшой чемодан и решительным шагом направилась к дому, но не к парадной двери, а огибая гараж.
Желтый свет уличных фонарей падал только на часть лужайки, прилегающую к тротуару. Но и у дома освещенности хватало, чтобы разглядеть тропинку.
Кусты олеандра шуршали под легким ветерком. Над ними терлись кронами пальмы.
Обогнув дом, Вивьен увидела серп луны, показавшийся из-за небольшого облака, словно ятаган, выхваченный из ножен. В бледном лунном свете на бетонный внутренний дворик легли едва заметные тени пальм и чайных деревьев.
Вивьен вошла в дом через кухонную дверь. Она работала у Тины Эванс уже два года, и примерно столько же времени у нее был полученный от хозяйки ключ.
Если не считать мягкого гудения холодильника, в доме царила тишина.
Вивьен начала с кухни. Протерла столики, полки, жалюзи, бытовую технику, принялась мыть выложенный керамической плиткой пол. Работала на совесть, не халтурила. Никогда не чуралась тяжелого физического труда, верила в его благотворность, получаемые деньги отрабатывала полностью.
Обычно она работала днем, а не вечером, но в этот день ей попались два счастливых игровых автомата в отеле «Мираж», и ей не хотелось уходить от них, раз уж они проявляли такую щедрость. Некоторые из тех, чьи дома убирала Вивьен, требовали, чтобы она появлялась в назначенное время, выказывали недовольство, если она опаздывала даже на несколько минут. Но Тина Эванс всегда входила в ее положение, понимала, сколь важны для Вивьен игровые автоматы, и не возражала, если та иногда переносила время уборки.
Вивьен была никелевой герцогиней. Так сотрудники казино называли местных пожилых женщин, которые все свое свободное время посвящали общению с однорукими бандитами, пусть даже игровые автоматы, принимающие монеты по пять и десять центов, остались в прошлом. Никелевые герцогини играли на самых дешевых игровых автоматах (теперь они принимали четвертаки) и не подходили к тем, где ставка составляла один или пять долларов. Они дергали за ручку часами, частенько растягивая двадцать долларов на всю вторую половину дня. Все они исповедовали один принцип: не важно, выиграешь ты или проиграешь, главное — ты в игре. И благодаря терпению и настойчивости (большинство приезжих игроков, ничего не добившись на автоматах для четвертаков, уходили на долларовые) герцогини выигрывали куда больше джекпотов, чем заполнявшие казино туристы. Даже в эти дни, когда появилась возможность не бросать монетки, а вставлять электронную карточку, никелевые герцогини носили черные нитяные перчатки, чтобы не пачкать руки о монеты и рычаги. Во время игры они всегда сидели на стульях, помнили о том, что нужно менять руку, дабы не потянуть мышцы, и на всякий случай держали в сумочке тюбик с мазью, снимающей мышечную боль при чрезмерной нагрузке.
Герцогини, по большей части вдовы и старые девы, частенько ходили вместе на ленч или обед. Поздравляли тех, кому удалось сорвать джекпот, а когда кто-то из них умирал, дружно провожали подругу в последний путь. Вместе они составляли странное, но заметное сообщество, принадлежность к которому вызывала чувство удовлетворенности. В стране, поклоняющейся молодости, большинству пожилых американцев искренне хотелось ощутить себя частицей некоего целого, но в отличие от герцогинь они так и остаются одинокими.
Дочь Вивьен, ее зять и трое внуков жили в Сакраменто. Пять лет, с тех пор как Вивьен исполнилось шестьдесят пять, ее уговаривали переехать к ним. Она любила их, как саму жизнь, знала, что приглашают ее от чистого сердца, а не из чувства вины или долга перед стариками. Тем не менее жить в Сакраменто она не хотела. После нескольких визитов туда решила, что это один из самых скучных городов страны. Вивьен нравился шум, яркие огни, суета Лас-Вегаса. Кроме того, живя в Сакраменто, она не могла быть никелевой герцогиней, более не считалась бы какой-то особенной, превратилась бы в еще одну старушку, живущую с семьей дочери, коротающую оставшееся до кончины время.
Такая жизнь представлялась ей невыносимой.
Более всего на свете Вивьен ценила свою независимость. И молила Бога о здоровье, чтобы она могла работать и обслуживать себя, пока не придет ее время и во всех окошечках машины жизни не выскочат лимоны.
Вивьен заканчивала мытье пола, думая о том, какой ужасной была бы жизнь без ее подруг и игровых автоматов, когда услышала какой-то шум в другой части дома.
Замерла, прислушиваясь.
Компрессор холодильника смолк. Тихонько постукивали часы.
После долгой паузы загремело в другой комнате. Опять наступила тишина.
Вивьен подошла к столику у раковины, выдвинула ящик, выбрала нож с длинным острым лезвием.
Мысль позвонить в полицию у нее даже не возникла. Если б она позвонила и убежала из дома, по приезде они могли и не найти взломщика. Подумали бы, что она — придурковатая старуха. Вивьен не хотела, чтобы пошли такие разговоры.