Поначалу картинка двоилась и дергалась, затем все наладилось. И я наконец обратила внимание на помещение, в котором находилась.
Не могу сказать, что то, что я увидела, было позитивным и жизнеутверждающим. Как раз обратное.
Потому что жизни в темном подвале, единственным источником света в котором было крохотное окошко, оказалось не больше, чем этого света.
Конечно, для полноты ощущений подвал должен был быть сырым, с гнилой соломой и откормленными, наглыми крысами. Но веселый маньяк Мирчо являлся, по-видимому, весьма рачительным хозяином. Сухое, проветриваемое помещение, аккуратные стеллажи вдоль стен, на которых ровными рядами расположились банки, коробки, пачки и мешки. На вбитых в стену крюках висели связки лука, чеснока, а также весьма аппетитные на вид колбасы и окорока.
Обоняние мое засуетилось и тоже решило поучаствовать в реабилитации хозяйки. И совершенно напрасно, между прочим.
Потому что аромат копченостей, в другом месте и в другое время вызвавший бы у меня обильное слюноотделение, сейчас спровоцировал обратную перистальтику.
И букет ароматов украсился новой изысканнейшей ноткой.
Кольцо с цепью, на конце которой как затейливый брелок болталась я, было вмуровано в стену прямо напротив окна. Слева располагался стеллаж с хозяйственной дребеденью, справа стояли закрытые бочки. О содержимом бочек я старалась не думать, хотя, скорее всего, там было вино. На это намекали торчавшие в них затычки.
Ступени, ведущие на волю, находились сразу за бочками. Вот только отвести меня на волю они не спешили. Равнодушные бетонные плашки, серые и угрюмые.
Серый цвет вообще доминировал в подвале, поглотив все остальные оттенки. Возможно, этому способствовало тусклое освещение.
В целом все было бы вполне мирно и обыденно, если не учитывать одну деталь – меня, прикованную к стене.
Подо мной обнаружился засаленный рваный тюфяк, из дырок которого торчали отвратительно грязные клочья непонятной субстанции. Вата это или перегнившая солома, определить было невозможно. Да и какая разница?
Неподалеку вольготно развалились ведро, довольно большая алюминиевая миска и кружка. Можно было бы умилиться столь непринужденному соседству сантехпосуды и просто посуды, но почему-то не хотелось умиляться.
Впрочем, не хотелось ничего вообще.
Что явно не входило в планы славного Мирчо, появившегося вскоре с кастрюлей и кувшином в руках. Из кастрюли он щедро набухал в миску какого-то варева, явно мясного, в кувшине оказалось молоко.
– Руси, есть, – он поставил всю эту красоту поближе ко мне, а сам предусмотрительно отошел подальше.
Сложив ручки, поросшие рыжей шерстью, на объемном животе, хлопотун Мирчо с умилением разглядывал свою новую добычу.
– Есть побольше, я могу еще принести. Ох, – он подпрыгнул, хлопнул себя по лбу (жаль, что не кирпичом) и быстренько ускакал вверх по лестнице, чтобы вернуться буквально через пару минут, размахивая алюминиевой же столовой ложкой.
– Какой болван Мирчо, да? – пропыхтел он, втыкая ложку в варево. – Принес руси еду, а чем она будет есть? Руками? Нет-нет-нет, нельзя, кушать удобно, так вкусно больше! Ешь-ешь-ешь.
Я закрыла глаза и откинула голову, опершись затылком о стену. Можно, конечно, еще и уши заткнуть, но много чести этому уроду.
Урод занервничал:
– Почему руси не ест? Так не будет много детски мясо!
Подождал еще немного, затем легонько пнул меня ногой:
– Эй, руси, голодовка глупо. Съем мясо сейчас. Хочешь, да?
Вот уж нет. Пришлось взять миску. Я с трудом проглотила ложку бурды (к счастью, сама ложка осталась у меня в руках), затем, глядя в сторону, процедила сквозь зубы:
– Я не могу есть, когда на меня пялятся.
– Пялятся? Что это?
– Смотрят.
– А, понятно. Мирчо пошел. Руси съесть все. Когда принесу ужин, миска должна быть свободный.
Нежная улыбка заботливого мужа, и Мирчо пошел. К сожалению, не туда, куда послала его моя пытливая мысль. Очень пытливая, я даже сама не ожидала. От одного описания этой пытливости маркиз де Сад вскрыл бы себе вены, посчитав, что жизнь его была прожита зря.
Впрочем, нет, для маркиза это был бы вовсе не жест отчаяния, а сплошная развлекуха. Так, что могло бы в полной мере отразить степень его отчаяния? Пожалуй, только эротичное поглаживание пером пяток молодого павлина-девственника.
А степень моего отчаяния? Ничего. Нет такой шкалы.
Наверное, именно безразмерность моего отчаяния заставила меня вскочить с места, зашвырнуть миску со жратвой в уже использованное ведро. А потом начать предсказывать. Вещать. Пророчествовать. Что именно предсказывала новоявленная пифия?
Разное. Причем не только будущее толстячка Мирчо, я заодно описала довольно своеобразно весь его жизненный путь, начиная с момента зачатия.
Взыскательному слуху благовоспитанной публики можно было бы представить лишь процентов десять от всей моей речи. Остальные девяносто – в основном представляли культурное (и не очень) наследие татаро-монгольского ига, по сравнению с которым всякие там боцманы и грузчики – жалкие дилетанты.
Орала я долго, пока окончательно не сорвала голос. Зачем? А что прикажете делать – тупо жрать и жиреть?
Прикажут, дорогуша, прикажут. И что тогда?
Не знаю. И знать не хочу. Устала от ора и бренчанья цепью. Пожалуй, надо отдохнуть.
Ложиться на зияющий дырками тюфяк не хотелось. На пол?
С сомнением осмотрев неровный бетонный пол, я выбрала все же тюфяк, кое-как устроилась на нем и задремала.
Разбудил меня скрип двери. Я открыла глаза. Странно. Веки слиплись, что ли? Да вроде нет. Тогда почему так темно?
Потому. За окном ночь, а другого источника света здесь нет.
Ошибочка. Не было. Пока не появился светляк с маниакальными наклонностями. Собственно переносчика света мне почти не видно, вниз по лестнице плывет керосиновая лампа, силуэт толстяка лишь угадывался. Он что, поссорился не только с головой, но и с электричеством?
– Ну, руси? – Мирчо, кряхтя, дополз до последней ступеньки, затем поставил лампу на ближайшую бочку и повернулся ко мне, оживленно потирая ладошки. – Ты все съедала? Тебе понравилось? Я уметь готовить мясо, да! Вкусно! И знаешь, руси, что я решил? О, ты будешь рада! Я не буду убивать твоя, когда из тебя выйдет нежное мясо, нет. Я оставлять тебя здесь и постараться делать тебе новый нежный мясо. И пусть ждать долго, но зато всегда есть запас на всякий случай! Здорово я придумал, да? – псих гордо посмотрел на меня. – Я даже моя мама звонить, говорить, что я жениться, да! Мама очень рада. Она ждать внуков, вот глупая! Так, давай тарелку, положу еще еда.
Он наклонился, пытаясь рассмотреть миску. Озадаченно хмыкнул, затем снял лампу с бочки и осветил пол возле меня.
И обнаружил слившихся в экстазе миску и санитарно-гигиеническое ведро.
Возможно, злосчастная миска служила предметом культа этого убогого типа, не знаю. Во всяком случае, реакция толстяка была не совсем адекватна моей невинной шалости.
Нервный свет лампы сделал гримасу, исказившую то место, где у большинства людей находится лицо, еще более отталкивающей. Мне захотелось оттолкнуться и попасть куда-нибудь подальше, лучше на другой конец земли, но увы… Длина цепи весьма ограничила мои возможности.
Несколько мгновений псих стоял, судорожно вцепившись левой рукой в стеллаж. Лампа, зажатая в правой, стала трястись, сначала чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. Если так пойдет дальше, она начнет плеваться керосином и огнем.
Я завороженно следила за дикой пляской света. Аккомпанементом танцу служил сдавленный сип.
Это задыхался Мирчо. Ой, а он что, астматик? И теперь так расстроился, что у него случился приступ? Значит, надо расстроить симпатягу еще больше. Может, он сдохнет? Вот о сочувствии к больному напоминать не стоит. И о человечности тоже. Не тот случай.
– Ты принес не еду, а мерзкие помои, меня от них тошнит! – И я подтвердила слова делом.
Понимаю, это не очень эстетично и совсем не утонченно, но пришлось импровизировать.
М-да, поспешила я с выводами. Нет у этой твари никакой астмы, просто тварь так свирепеет.
Последняя моя выходка довела Мирчо до белого каления. Во всяком случае, он побелел до синевы и отливал теперь мертвенным цветом. Сип перешел в хриплое рычание, из глаз выплеснулись остатки разума. Губы вывернулись, обнажив зубы.
Существо, стоявшее передо мной, человека напоминало только одеждой. Оно снова поставило лампу на бочку, затем, двигаясь странными рывками, стало обходить меня, не сводя фосфоресцирующих глаз с моего живота.
– Не подходи, слышишь! – я рванулась на цепи, пытаясь защитить своего детеныша.
Если бы у меня было больше времени, я постаралась бы отгрызть себе руку, чтобы освободиться и спасти малышку. Почему я не сделала этого раньше? Да, у меня слабые зубы, но можно было поискать что-то поострее и попрочнее. Пилу, к примеру. Или топор. Почему я не сделала этого?!!
А теперь слишком поздно. Тварь согнулась, свесив руки почти до пола, и скользнула ко мне, рыча и захлебываясь слюной.
Я оттолкнула ее и отскочила на всю длину цепи. Упустив добычу, тварь издала гнусный вой и, развернувшись, снова пошла в атаку, растопырив лапы.
Бежать было некуда. Я упала на пол, свернулась в клубок, защищая живот, и зажмурилась.
Рычанье приблизилось вплотную. Шею обдало смрадным горячим дыханием. Тварь толкнула меня лапой, разворачивая животом кверху. Я не поддавалась, сопротивляясь из последних сил. Рычанье стало громче, сильные лапы ломали мне руки, зубы вцепились в плечо. Возможно, монстр метил в сонную артерию, но я так сильно вжала голову в плечи, что одно из них и попало в зубы чудовища.
Боль нарастала, становясь невыносимой. Дочь билась внутри, словно мой ужас передался и ей. Я держусь, слышишь! Не бойся! Я не отдам тебя чудовищу, я смогу!
Но боль прогоняла сознание прочь, лишая меня возможности сопротивляться. Вот уже тварь перевернула меня на спину, вот она приподнялась на задние лапы, чтобы удобнее было вгрызться в мой живот…
И в этот момент раздался еще чей-то рык.
Глава 35
Причем гораздо мощнее. И страшнее.
Тварь повернула башку в направлении звука. Я почти бессознательно посмотрела туда же. Сознание балансировало на грани, все больше склоняясь в сторону небытия.
А от увиденного этот крен стал еще сильнее…
Потому что там, где должна была быть верхняя ступенька лестницы, светилась пара глаз. И яростный, клокочущий рык доносился именно оттуда.
Еще один монстр? Да сколько же их здесь?!!
Чудище рядом со мной глухо заворчало, словно предупреждая новичка: «Не тронь, это моя добыча!» Затем снова повернулось ко мне.
И в следующее мгновение на него обрушилось гигантское нечто. Или некто? В слабом свете керосиновой лампы рассмотреть нападавшего мне не удалось. Да и не хотелось. Какая разница, кто меня сожрет?
Два тела сплелись в хрипящий клубок. Впрочем, «мой» монстр явно проигрывал вновь прибывшему. Рычанье перешло в жуткий, рвущий слух вой, завершившийся хлюпающим хрипом. Потом все стихло.
Лампа равнодушно освещала происходящее. Правда, видимое пространство было довольно ограниченным, и в этом ограниченном пространстве сейчас судорожно дергались ноги Мирчо. Вскоре конвульсии затихли. Победитель, который все еще скрывался в темноте, глухо рыкнул, затем направился в мою сторону.
Светящиеся глаза приближались. Встретить смерть открытым бесстрашным взором не было сил. Всхлипывая от раздирающей плечо боли, я смогла лишь снова свернуться в клубок. И закрыть глаза.
Дыша тяжело и часто, победитель приблизился. И застыл рядом, словно чего-то ждал.
Время тоже застыло. Ничего не происходило. А потом…
Потом раздалось обиженное поскуливание, и мне в шею ткнулся влажный нос.
Май?!!
Но… Этого не может быть! Глаза открываться отказывались, они вместе со мной боялись. Боялись ошибиться.
Поскуливание стало громче, и вот уже мое раненое плечо кто-то осторожно начал промывать большой теплой тряпкой.
И такой же тряпкой, вернее, медузой на полу растеклась я. И плакала. Плакала так, как никогда в жизни. Сил хватало только на это. Даже вытереть мокрое, соленое от слез лицо я была не в состоянии.
Зато с этой задачей прекрасно справлялся ирландский волкодав, гигантское мохнатое чудовище, рожденное рвать зверей на куски, самый лучший в мире пес. Поскуливая от счастья, Май намывал своим большущим языком мое лицо, затем возвращался к раненому плечу, и снова – нос, щеки, лоб.
И зализал меня до обморока. Вернее, туда, в обморок, меня отправили полностью исчерпанные внутренние ресурсы. Уже совсем рядом притаилось безумие, оно сверкало рубиновыми глазками и готовилось вырваться на волю.
Обломилось ему, потому что мои внутренние ресурсы повергли меня в обморок, в который уже раз за последнее время. Так и тургеневской барышней стать можно. Анемичной и восторженной. Правда, с восторгами у меня нынче весьма напряженно. С гемоглобином, боюсь, тоже…
Реальность, похоже, топталась у входа в мое сознание уже довольно давно. Во всяком случае, странные покашливающие звуки щекотали слух перышком минут пять. Или шесть? Да не знаю я, сколько минут, у меня там, в обмороке, часов нет.
Пусть будет восемь с половиной минут. В общем, щекотка привела меня в чувство. И я вдруг ощутила себя, причем целиком. Как ни странно, все было на месте. И лежало это все, завернувшись в теплую мохнатую шубу. Правда, завернулась я в шубу довольно затейливо – с одной стороны. В мех была одета передняя половина моего тела, а вот спина подмерзала. И почему у шубы такие тяжелые рукава? Почему эти рукава устроились на моих плечах – вот.
Ох, придется в очередной раз открывать глаза. И вряд ли я увижу рассвет над океаном или горный пейзаж. Меня ждут все те же колбасы, окорока, банки и… И то, что осталось от милейшего толстяка Мирчо.
А еще прямо перед собой я увидела преданную собачью морду. Оказалось, что это Май лег возле меня, обнял лапами и грел все то время, пока я валялась в отключке.
– Собачище, – я ласково потрепала уши волкодава, – спасибо тебе! Я не спрашиваю, как ты здесь оказался, все равно ведь не ответишь. Главное – ты меня нашел. Нас. Ты – мой пес, отныне и навсегда.
Меня довольно бесцеремонно прервали, в очередной раз отполировав языком физиономию. Я обняла мощную шею пса и уткнулась носом в густую шерсть. И плевать мне было на то, что эту псину никогда в его жизни не купали. Что пахнет Май отнюдь не шампунем, а шерсть его свалялась от грязи. Он – мой друг. Теперь все у нас будет хорошо.
Только вот что это так гремит и блямкает, когда я чешу пса за ушами? А цепь гремит, та самая цепь, которой ты, голубушка, к стене прикована. И ключ от замка есть только у трупа. Причем не факт, что в одном из его карманов, возможно, он висит на крючке у двери.
А еще вдруг обнаружилось, что я очень хочу есть. И моя малышка – тоже, о чем она сообщила весьма энергично. Теперь-то можно, теперь мы не мясо.
На бочке, рядом с медитировавшей керосиновой лампой смущенно жались друг к другу кувшин с кастрюлей. Видимо, тот самый ужин, принесенный психом. Тогда я на это не обратила внимания, слегка занята была. А теперь внимание, нетерпеливо подпрыгивая, тащило меня к бочке. Надеюсь, длины цепи хватит.
Хватило. Пришлось распластаться морской звездой, но дотянуться до кастрюли удалось. Там опять оказалось непонятное рагу, в рецептуру которого, судя по виду, входили и крупа, и мясо, и овощи. Выглядело месиво безобразно, однако пахло аппетитно.
Вот только мясо… Учитывая специфический вкус Мирчо, происхождение мяса меня волновало, и даже очень. Я отыскала ложку, которой удалось избежать братания с вонючим ведром, и осторожно поковыряла кулинарный изыск до жути гостеприимного хозяина. Уф-ф-ф, это курятина! Значит, есть можно.
Май согласно облизнулся, причмокнув. Он давно уже прирос взглядом к кастрюле, словно пытался телепортировать ее поближе. М-да, вот теперь я пожалела о своем недавнем буйстве и печальной судьбе миски. Придется есть прямо из кастрюли под пристальным взглядом голодного пса. Вы пробовали? Ой, не надо свистеть – пробовали они! Ваш перекормленный Бобс, капая слюной, выпрашивал у вас со стола пятнадцатый кусочек ветчины, в то время как вы вкушали бланманже и баловались сырным фондю?
А у нас одна, причем совсем небольшая (если учитывать габариты собачки) кастрюля бурды на двоих. Вернее, на троих. Есть еще мясные запасы Мирчо, но они недосягаемы.
Пришлось черпать месиво полными ложками и глотать, почти не разжевывая. Причем каждое движение ложки от кастрюли ко мне сопровождалось унылым взглядом пса.
Все, больше не могу! Да нет, не есть, есть я как раз могу. Мучить животину больше не могу. Пять ложек – вполне достаточно. У меня ведь молоко еще есть. Причем коровье, что позволило мне ощутить себя участницей пиршества гурманов. Потому что, да простят меня любители нижеперечисленных напитков, но меня выворачивает наизнанку даже от козьего молока, про кобылье и овечье я вообще молчу.
Я поставила почти полную кастрюлю перед Маем и занялась молоком. Свежее, еще вчера парное, оно пахло детством и каникулами у станичной кубанской бабушки.
Мне казалось, что я выпила весь кувшин, но когда оставила посудину в покое, оказалось, что осилила едва ли треть тары. Но ощущала себя в точности, как крохотная кошечка с редким именем Катька, которую я принесла когда-то домой в месячном возрасте. Нет, мне на тот момент исполнилось тринадцать лет, а вот кошечке – едва месяц. Ее оторвали от маминой титьки в прямом смысле слова, решительно и бесцеремонно. И выкармливала я Катьку из бутылочки с соской. Причем размер бутылочки был сравним с котенком, пусть даже наливали туда половину объема. Выпив эту половину, Катька становилась похожа на пушистый шарик. Она брела после еды медленно-медленно, лапки подгибались, кошечка периодически останавливалась, делала «ик!», и на полу оставалась капелька молока.