— Видите ли, продолжалъ мой каторжникъ:- видите ли, какой онъ мерзавецъ? Видите вы эти блуждающіе, нерѣшительные взоры? Вотъ такъ смотрѣлъ онъ, когда насъ съ нимъ судили. Онъ ни разу не взглянулъ на меня.
Другой, продолжая работать своими сухими губами и боязливо оглядываться, наконецъ, на минуту обратилъ глаза на говорившаго съ словами:
— Не слишкомъ-то любо на тебя смотрѣть, и бросилъ полупрезрительный взглядъ на свои скованныя руки.
При этомъ мой каторжникъ пришелъ въ такое бѣшенство, что онъ непремѣнно бросился бы на товарища, еслибъ солдаты не удержали его.
— Развѣ я не говорилъ вамъ, сказалъ тогда другой каторжникъ:- что онъ убилъ бы меня, еслибъ могъ? И всѣ могли замѣтить, что онъ трясся отъ страха, что на губахъ его выступили странныя бѣлыя пятна, подобныя снѣжной плевѣ.
— Довольно этой перебранки! сказалъ сержантъ. — Зажгите факелы!
Въ то время, какъ одинъ изъ солдатъ, который несъ корзину, вмѣсто ружья, сталъ на колѣни, чтобъ открыть ее, мой каторжникъ въ первый разъ взглянулъ вокругъ себя и увидѣлъ меня. Я слѣзъ со спины Джо на окраину оврага, когда мы пришли и съ-тѣхъ-поръ не пошевельнулся. Я пристально посмотрѣлъ на него въ то время, какъ онъ взглянулъ на меня, и потихоньку сдѣлалъ знакъ рукой и покачалъ головой. Я ждалъ, что онъ снова посмотритъ на меня, чтобъ постараться предупредить его въ моей невинности. Ничто не доказывало мнѣ, что онъ понялъ мое намѣреніе, потому-что онъ бросилъ на меня непонятный взглядъ. Все это продолжалось одно мгновеніе. Но смотри онъ на меня цѣлый часъ или цѣлый день, то я неприпомнилъ бы, чтобъ лицо его когда-либо выражало столь-сосредоточеаное вниканіе.
Солдатъ скоро высѣкъ огня и зажегъ три или четыре факела, взялъ одинъ изъ нихъ и роздалъ другіе. До-сихъ-поръ было почти темно, но теперь показалось совершенно темно, а немного спустя и очень-темно. Прежде нежели мы двинулись въ нуть, четыре солдата стали въ кружокъ и выстрѣлили дважды на воздухъ. Вслѣдъ за этимъ, мы увидѣли, что засверкали другіе факелы въ нѣкоторомъ разстояніи за нами, въ болотахъ, по ту сторону рѣки.
— Ладно, сказалъ сержантъ:- маршъ!
Мм отошли нѣсколько шаговъ, какъ надъ нашими головами раздались три пушечные выстрѣла съ такимъ громомъ, что мнѣ показалось, будто у меня порвалось что-то въ ушахъ.
— Васъ ожидаютъ на понтонѣ, сказалъ сержантъ. — Тамъ уже знаютъ, что вы приближаетесь. Не отставай, любезный. Идите тѣснѣе.
Каторжники были разлучены, и каждый изъ нихъ шелъ подъ особымъ карауломъ. Я теперь держалъ Джо за руку, а онъ несъ одинъ изъ факеловъ. Мистеръ Уопсель былъ того мнѣнія, что слѣдовало вернуться, но Джо рѣшился досмотрѣть до конца, итакъ мы пошли вмѣстѣ съ другими. Теперь намъ приходилось идти по изрядной тропинкѣ, большею частью вдоль берега рѣки, съ небольшими уклоненіями въ сторону, въ мѣстахъ, гдѣ попадались плотины съ небольшими вѣтряными мельницами и грязными шлюзами. Оглянувшись, я замѣтилъ, что другіе огоньки слѣдовали за нами. Наши факелы бросали большія огненныя брызги на дорогу, лежавшія на ней, догорая и дымясь. Я вичего не различалъ, кромѣ чернаго мрака. Огни наши своимъ смолистымъ племенемъ согрѣвали вокругъ насъ воздухъ, къ видимому удовольствію нашихъ плѣнниковъ, прихрамывавшихъ посреди ружей. Мы не могли идти скоро, но причинѣ ихъ увѣчья. Они такъ были изнурены, что мы два или три раза должны были дѣлать привалы, чтобъ дать имъ отдохнуть.
Послѣ часа подобнаго путешествія, или около того, мы достигли грубой деревянной лачужки у пристани. Въ лачужкѣ былъ караулъ, который насъ окликнулъ. Сержантъ откликнулся и мы вошли. Здѣсь мы почувствовали сильный запахъ табаку и известки, и увидѣли яркое пламя, лампу, стойку съ ружьями, барабанъ и низкую деревянную кровать, похожую на огромный катокъ безъ механизма, на которомъ могло помѣститься разомъ около дюжины солдатъ. Три или четыре солдата, лежавшіе на ней въ своихъ шинеляхъ, казалось, не слишкомъ интересовались нами; они только приподняли головы, устремили на насъ сонный взглядъ и потомъ снова улеглсь. Сержантъ представилъ нѣчто въ родѣ рапорта, занесъ его въ свою книгу и затѣмъ, тотъ каторжникъ, котораго я называю другимъ каторжникомъ, былъ уведенъ съ своимъ карауломъ, и переправленъ на понтонъ. Мой колодникъ не глядѣлъ на меня. Пока мы были въ лачужкѣ, онъ стоялъ передъ огнемъ, задумчиво глядя на него и ставя поперемѣнно, то одну ногу, то другую на рѣшетку, и въ раздумьѣ глядѣлъ на присутствующихъ, будто жалѣя ихъ за недавно-испытанную усталость. Вдругъ онъ обратился къ сержанту:
— Я желаю сообщить нѣчто относительно моего побѣга: это можетъ избавить кой-кого отъ подозрѣнія, подъ которымъ они находятся по моей милости.
— Вы можете говорить что хотите, возразилъ сержантъ, который стоялъ, глядя на него равнодушно, съ сложенными руками:- но васъ никто не проситъ говорить здѣсь. Вы будете имѣть довольно случаевъ говорить и слышать объ этомъ прежде, нежели покончатъ съ вами.
— Я знаю; но это другой вопросъ, совершенно особое дѣло. Человѣкъ не можетъ околѣть съ голода; по-крайней-мѣрѣ я не могу. Я нашелъ себѣ пищу въ той деревнѣ, тамъ, наверху — гдѣ церковь выдается на болото.
— Вы хотите сказать, что вы украли? сказалъ сержантъ.
— И я скажу вамъ у кого. У кузнеца.
— Вотъ какъ! сказалъ сержантъ, пристально глядя на Джо.
— Ого, Пипъ! сказалъ Джо, глядя на меня.
— То были какія-то объѣдки, штофъ водки и пирогъ.
— А что, пропадалъ у васъ пирогъ, кузнецъ? спросилъ сержантъ вполголоса.
— Жена моя замѣтила, что онъ исчезъ въ ту самую минуту, какъ вы вошли. Помнишь Пипъ?
— А! сказалъ мой каторжникъ, обративъ угрюмый взоръ на Джо и не взглянувъ на меня: — такъ это вы кузнецъ? Въ такомъ случаѣ мнѣ очень жаль, но я долженъ признаться, что съѣлъ вашъ пирогъ.
— На здоровье. Видитъ Богъ, я на васъ не пѣняю за это, по-крайней-мѣрѣ, на сколько пирогъ когда-либо принадлежалъ мнѣ, прибавилъ Джо, вспоминая и тутъ о Мистрисъ Джо:- мы не знаемъ вашей вины, но мы никакъ не хотѣли бы, чтобы вы за это умерли съ голоду, кто бы вы ни были, несчастный человѣкъ. Не правда ли, Пипъ? Неопредѣленный звукъ, который я уже разъ замѣтилъ, снова послышился у незнакомца въ горлѣ и онъ повернулся къ намъ спиной. Лодка воротилась, караулъ былъ готовъ; мы послѣдовали за нимъ на пристань, убитую камнемъ и грубыми сваями, и видѣли какъ его посадили въ лодку, на которой былъ рядъ гребцовъ изъ такихъ же каторжниковъ, какъ онъ самъ. Казалось, никто изъ нихъ не былъ удивленъ или обрадованъ, огорченъ или заинтересованъ при видѣ его. Всѣ молчали. Наконецъ раздалось грубое приказаніе, будто собакамъ: «Отваливай!» и вслѣдъ за этимъ каторжники взмахнули веслами. При свѣтѣ факеловъ мы увидѣли черный-понтонъ, стоявшій на якорѣ въ небольшомъ разстояніи отъ берега, какъ зловѣщій ноевъ ковчегъ. Обшитый желѣзомъ, связанный болтами и укрѣпленный тяжелыми заржавленными цѣпями, этотъ тюремный корабль, казалось, былъ скованъ, какъ и заключенные въ немъ преступники. Мы видѣли, кікъ лодка подошла къ нему, кѣкъ моего преступника взяли на бортъ и какъ онъ скрылся. Тогда обгорѣлые концы факеловъ были брошены въ воду, зашипѣли и погасли, какъ-будто и съ ними все кончилось.
VI
Чувства, возбужденныя во мнѣ воровствомъ, которое такъ счастливо сошло мнѣ съ рукъ, ни мало не побуждали меня къ откровенности; но я надѣюсь, что въ основаніи ихъ лежала своя частичка добра.
Я не запомню, чтобы чувствовалъ угрызенія совѣсти относительно мистрисъ Джо, когда гроза миновала. Но Джо я любилъ, быть можетъ, потому, что въ тѣ юные годы онъ не отталкивалъ моей любви и мнѣ совѣстно было обманывать его. Нѣсколько разъ (особенно когда я увидѣлъ, что Джо ищетъ свой напилокъ) я готовъ былъ сказать ему всю правду. И все же не рѣшался, боясь, чтобъ Джо не получилъ слишкомъ дурное обо мнѣ мнѣніе. Языкъ мой связывало опасеніе лишиться довѣренности Джо, и потомъ проводить длинные скучные вечера у камина, глядя тоскливо на прежняго товарища, теперь отъ меня отшатнувшагося. Я полагалъ, что если раскрою передъ Джо свою тайну, то всякій разъ, когда онъ станетъ задумчиво расправлять свои бакенбарды, мнѣ будетъ казаться, что онъ думаетъ именно о моемъ проступкѣ; всякій разъ, когда у насъ на столѣ появится вчерашнее жаркое или пудингъ, мнѣ будетъ казаться, что Джо, глядя на него, раздумываетъ: былъ ли я сегодня въ кладовой или нѣтъ? и всякій разъ, когда онъ станетъ жаловаться, что пиво его или слишкомъ жидко или слишкомъ густо, мнѣ будетъ казаться, что онъ подозрѣваетъ въ немъ присутствіе дегтя — и я буду невольно краснѣть… словомъ, я былъ слишкомъ-трусливъ, чтобы исполнить долгъ мой теперь, какъ прежде изъ трусости рѣшился на проступокъ. Я не имѣлъ никакихъ сношеній съ свѣтомъ и потому не могъ дѣйствовать изъ подражанія его многочисленнымъ дѣятелямъ, поступающимъ подобнымъ образомъ. Геній-самоучка, я изобрѣлъ этотъ образъ дѣйствія безъ посторонней помощи.
Мы не успѣли далеко отойти отъ понтона, какъ я уже почти спалъ, и потому Джо взвалилъ меня къ себѣ на плечи и такъ донесъ до дома. Должно-быть весь обратный путь былъ непріятенъ, потому-что мистеръ Уопсель очень изнурился и былъ въ такомъ настроеніи духа. Будь только духовное поприще для всѣхъ открыто, онъ непремѣнно предалъ бы проклятію всю экспедицію, начиная съ Джо и меня; но, какъ человѣкъ недуховный, онъ упорно отказывался идти впередъ прежде, чѣмъ порядочно отдохнетъ, и дѣйствительно, такъ неумѣренно-долго сидѣлъ на сырой травѣ, что когда, возвратившись домой, онъ снялъ и повѣсилъ сушиться свой сюртукъ, штаны его представляли такую неоспоримую улику, что она непремѣнно привела бы его къ висѣлицѣ, будь его вина уголовная.
Очутившись вдругъ на полу, въ свѣтлой и теплой кухнѣ, и пробужденный дружнымъ говоромъ всего общества, я долго не могъ очнуться и, какъ пьяный, едва держался на ногахъ. Когда я пришелъ въ себя, при помощи здороваго пинка въ шею и, протрезвляющихъ словъ моей сестры: «Ну, есть ли на свѣтѣ другой такой мальчишка?» я услыхалъ, что Джо разсказывалъ о признаніи бѣглаго, и всѣ строили различныя предположенія о томъ, какимъ образомъ онъ попалъ въ кладовую. Мистеръ Пёмбельчукъ, тщательно осмотрѣвъ мѣстность, рѣшилъ, что онъ прежде всего взлѣзъ на крышу кузницы, оттуда перебрался на крышу дома и потомъ, посредствомъ веревки, скрученной изъ простынь, спустился въ кухонную трубу, и такъ-какъ Пёмбельчукъ утверждалъ это очень положительно и такъ-какъ онъ имѣть къ тому же собственную одноколку, въ которой разъѣзжалъ и дивилъ народъ, то всѣ согласились, что онъ правъ. Правда, мистеръ Уопсель, съ мелочною злобою утомленнаго человѣка, свирѣпо прокричалъ: «нѣтъ», но никто не обратилъ на него вниманія, такъ-какъ, въ подкрѣпленіе своихъ словъ, онъ не могъ представить никакой теоріи и, къ тому же, былъ безъ сюртука, не говоря уже о спинѣ, обращенной въ огню, изъ которой паръ такъ и валилъ.
Это было все, что я успѣлъ услышать въ этотъ вечеръ. Мои сестра схватила меня, какъ сонное оскорбленіе обществу, и такъ грубо потащила меня спать, что мнѣ показалось, будто на ногахъ у меня болталось съ полсотни сапогъ, которые бились и цѣплялись о каждую ступеньку лѣстницы.
То умственное настроеніе, которое я описывалъ выше, началось для меня съ слѣдующаго утра и продолжалось долго-долго, когда уже всѣ забыли объ этомъ дѣлѣ, и развѣ только случайно возвращались къ нему.
VII
Въ то время, когда я разбиралъ подписи на семейныхъ могилахъ, я умѣлъ только читать по складамъ. Даже смыслъ, который я придавалъ этимъ простымъ, нехитрымъ словамъ, не былъ очень-точенъ. Такъ, напримѣръ, слово «вышереченный» я принималъ за весьма-лестный намекъ на то, что мой отецъ переселился въ лучшій міръ; и еслибъ въ отзывѣ объ одномъ изъ моихъ родственниковъ стояло слово «нижереченный», то я былъ бы самаго дурнаго о немъ мнѣнія. Богословскія понятія, почерпнутыя мною изъ катихизиса, также не были очень-ясны. Я живо помню, что слова «Ходити въ путѣхъ сихъ во вся дни живота моего», по моему мнѣнію, обязывали меня проходить всю деревню по извѣстному направленію, не сворачивая ни на шагъ съ указаннаго пути.
Достигнувъ порядочнаго возраста, я долженъ былъ поступить въ ученье въ Джо, а до-тѣхъ-поръ — говорила мистрисъ Джо — меня не слѣдовало баловать и нѣжить.
На этомъ основаніи я не только находился въ качествѣ разсыльнаго мальчика при кузницѣ, но и всякій разъ, когда кому-нибудь изъ сосѣдей понадобится сверхштатный мальчикъ, чтобъ гонять птицъ, подбирать каменья или исполнять какую-нибудь другую столь же пріятную службу, я былъ къ ихъ услугамъ; но, чтобъ не скомпрометировать этимъ нашего почтеннаго положенія въ обществѣ, въ кухнѣ надъ каминомъ постоянно красовалась копилка, въ которую, какъ всѣмъ было извѣстно, опускались мои заработки. Я имѣлъ подозрѣніе, что, въ чрезвычайныхъ случаяхъ, они шли на уплату государственнаго долга, и не надѣялся когда-нибудь воспользоваться этимъ сокровищемъ.
Тётка мистера Уопселя содержала въ нашей деревнѣ вечернюю школу или, лучше сказать, эта смѣшная, убогая старушонка, съ весьма-ограниченнымъ состояніемъ, имѣла обыкновеніе спать каждый вечеръ отъ шести до семи часовъ въ обществѣ молодёжи, платившей ей за это назидательное зрѣлище по два пенса въ недѣлю. Она нанимала цѣлый маленькій котеджъ, мезонинъ котораго занималъ мистеръ Уопсель, и мы нерѣдко слышали, какъ онъ читалъ тамъ вслухъ самымъ торжественнымъ и ужасающимъ образомъ, топая по временамъ ногою, такъ-что у насъ дрожалъ потолокъ. Существовало повѣрье, что мистеръ Уопсель экзаменуетъ учениковъ каждую четверть года; но онъ въ этихъ случаяхъ ограничивался только тѣмъ, что засучивалъ обшлага своего сюртука, взъерошивалъ волосы и читалъ намъ рѣчь Марка Антонія надъ трупомъ Цезаря. За этимъ немедленно слѣдовала ода къ страстямъ, Коллинса; мистеръ Уопсель особенно приводилъ меня въ восторгъ въ ролѣ Мести, когда она съ громомъ бросаетъ на землю окровавленный мечъ и съ тоскливымъ взглядомъ берется за трубу, чтобъ возвѣстить войну. Тогда было другое дѣло, не то, что послѣ, когда я въ жизни узналъ настоящія страсти и сравнилъ ихъ съ Коллинсомъ и Уопселемъ, конечно, не къ чести того и другаго.
Тётка мистера Уопселя, кромѣ училища, держала еще въ той же комнатѣ мелочную лавочку. Она не имѣла понятія о томъ, что у нея было въ запасѣ и по какимъ цѣнамъ; только маленькая засаленная записная книжка, всегда хранившаяся у нея въ ящикѣ, служила прейскурантомъ. По этому оракулу Биди справляла всѣ торговыя операціи. Биди была внучка тётки мистера Уопселя. Я открыто каюсь, что не въ силахъ разрѣшить задачи: въ какомъ родствѣ она находилась къ мистеру Уопселю.
Какъ я, она была сирота; какъ я вскормлена отъ руки. Изо всей ея наружности прежде всего бросались въ глаза оконечности: волосы ея были не чесаны, руки не мыты, башмаки разодраны и стоптаны на пяткахъ. Разумѣется, описаніе это относится только къ будничнымъ днямъ; по воскресеньямъ она ходила въ церковь, распичужившись какъ слѣдуетъ.
Своими собственными усиліями и при помощи скорѣе Биди, чѣмъ тётки мистера Уопселя, я пробивался сквозь азбуку, какъ сквозь частый, колючій кустарникъ, утомляясь и безмилосердо уязвляя себя колючками. Затѣмъ я попалъ въ руки этихъ разбойниковъ — девяти цифръ, которыя, кажется, всякій вечеръ принимали новые образы, чтобъ окончательно сбивать меня съ толку; но наконецъ, я началъ читать, писать и считать, но какъ-то ощупью и въ весьма-малыхъ размѣрахъ.
Какъ-то разъ, вечеромъ, сидя въ углу у камина, съ грифельною доскою въ рукахъ, я употреблялъ неимовѣрныя усилія, чтобъ сочинить письмо къ Джо. Должно быть, это было ровно чрезъ годъ послѣ нашей охоты за колодниками, такъ-какъ съ-тѣхъ-поръ уже прошло много времени и на дворѣ стояла зима съ жестокими морозами. Съ азбукою у ногъ моихъ, для справокъ, я чрезъ часовъ, или два, успѣлъ не то написать, не то напечатать письмо къ Джо:
«моИ миЛОИ ЖО я наДЮС тЫ Сои 7 сДороФ я сКРО ВудЮ УМет учъ и Т Б ЖО И таДа будит ОЧн всЭлО И Ко Да Я БУДЮ ВУчени И УТБ ЖО Т Б мНоГО ЛюбиЩ ТБ ПіП.»
Никто не принуждалъ меня, переписываться съ Джо, тѣмъ болѣе, что онъ сидѣлъ рядомъ со мною и мы были одни; но я собственноручно передалъ Джо свое посланіе (доску и всѣ припасы), и онъ принялъ его за чудо знанія.
— Ай-да, Пипъ, старый дружище! сказалъ Джо, широко раскрывъ свои голубые глаза. — Да какой же ты у меня ученый!
— Хотѣлъ бы я быть ученымъ, сказалъ я, бросивъ вскользь нерѣшительный взглядъ на доску; мнѣ показалось, что писаніе мое шло немного въ гору.
— Как, да вотъ тутъ Ж, сказалъ Джо:- а вотъ и О, да и какое еще! Вотъ те, Ж и О, Пипъ, Ж — О — Джо.
Никогда не слыхалъ я, чтобъ Джо разбиралъ что-нибудь, кромѣ этого односложнаго слова, а прошлое воскресенье я замѣтилъ, что онъ въ церкви и не спохватился, когда я нечаянно повернулъ молитвенникъ вверхъ ногами. Желая воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ разузнать придется ли мнѣ учить его съ азовъ, я сказалъ:
— Да прочти же остальное, Джо.
— Остальныя, Пипъ? сказалъ Джо медленно, чего-то доискиваясь въ моемъ писаніи. — Одинъ, два, три, да вотъ тутъ три Ж и три О, какъ разъ три Джо, Пипъ.
Я наклонился черезъ плечо Джо и, тыкая пальцемъ, прочелъ письмо сполна.
— Удивительно! — сказалъ Джо, когда я кончилъ. — Да ты, братъ, совсѣмъ ученый.
— А какъ ты складываешь Гарджери, Джо? спросилъ я скромнымъ, но покровительствующимъ тономъ.
— Какъ я складываю? Да я совсѣмъ не складываю; сказалъ Джо.
— Ну, положимъ, ты вздумалъ бы складывать?
— Да это и положить нельзя, сказалъ Джо. — Хотя я страсть какъ люблю читать.
— Не-уже-ли, Джо?
— Страсть какъ люблю. Дай мнѣ только хорошую книгу или хорошую гавету и посади меня къ камину, я и не прошу ничего лучшаго. Боже ты мой! продолжалъ онъ, потирая себѣ колѣни. — Наткнешься этакъ на Ж, а тамъ на О и говоришь себѣ, вотъ это значитъ Джо — чрезвычайно пріятно!