Изъ этихъ словъ я заключилъ, что образованность Джо, какъ примѣненіе пара, находится еще въ младенчествѣ. Затѣмъ я спросилъ у него:
— Ходилъ ты въ школу, Джо, когда былъ моихъ лѣтъ?
— Нѣтъ, Пипъ.
— Зачѣмъ же ты не ходилъ?
— Видишь ли, Пипъ, сказалъ Джо, взявъ въ руки ломъ и разгребая въ каминѣ красные уголья, что у него всегда означало внутреннюю, умственную работу. — Видишь ли, Пипъ, я тебѣ сейчасъ все разскажу. Отецъ мой любилъ выпить; а какъ выпьетъ, бывало, такъ и начнетъ колотить мать; безбожно колотилъ онъ ее, да и мнѣ порядкомъ доставалось; кажись, онъ почище отработывалъ меня, чѣмъ желѣзо на наковальнѣ. Понимаешь, Пипъ?
— Да, Джо.
— Ну, видишь ли, вотъ мы съ матерью возьмемъ да и сбѣжимъ изъ дому; мать моя отправится на заработки и скажетъ мнѣ: «Джо, вотъ, благодаря Бога! ты попадешь теперь въ школу, мальчикъ». И сведетъ она меня въ школу. Но у отца была своя хорошая сторона: не могъ, сердечный, жить безъ насъ. Пойдетъ онъ, бывало, соберетъ толпу народа и подыметъ такой гвалтъ у дверей дома, гдѣ мы скрывались, что хозяева поневолѣ выдадутъ насъ, только бы отдѣлаться отъ него. А онъ заберетъ насъ домой да и пойдетъ лупить по-старому. Вотъ самъ теперь видишь, добавилъ Джо, переставая на минуту разгребать огонь:- вотъ это и было помѣхою моему ученью.
— Конечно, бѣдный Джо.
— Однако, Пипъ, сказалъ Джо, проведя раза два ломомъ по верхней перекладинѣ рѣшетки: — всякому слѣдуетъ отдавать справедливость, всякому свое, и мой отецъ имѣлъ свою хорошую сторону, видишь ли?
Я этого не видѣлъ, но не сталъ ему поперечить.
— Ну, продолжалъ Джо:- кому-нибудь да надо поддерживать огонь подъ котломъ, иначе каши не сваришь, самъ знаешь.
Это я зналъ, и потому поддакнулъ.
— Слѣдовательно, отецъ не противился, чтобъ я шелъ на работу, итакъ я началъ заниматься моимъ теперешнимъ ремесломъ, которое было бы и его понынѣ, еслибъ онъ не бросилъ его. Я работалъ много, право много, Пипъ. Co-временемъ я былъ въ-состояніи кормить его и кормилъ до-тѣхъ-поръ, пока его унесъ параличъ. Я намѣренъ былъ написать на его надгробномъ камнѣ:
Джо прочелъ эти стишки съ такою гордостью и отчетливостью, что я спросилъ, уже не самъ ли онъ ихъ сочинилъ.
— Самъ, отвѣтилъ Джо:- безъ всякой помощи. И сочинилъ а ихъ въ одно мгновеніе, словно цѣлую подкову однимъ ударомъ выковалъ. Никогда въ свою жизнь не былъ я такъ удивленъ, глазамъ не вѣрилъ, по правдѣ сказать; я даже начиналъ сомнѣваться, точно ли я ихъ самъ сочинилъ. Какъ я уже сказалъ, я намѣревался вырѣзать эти слова на гробницѣ; но вырѣзать стихи на камнѣ — будь они тамъ мелко или крупно написаны — дорого стоитъ, потому я и не исполнилъ своего намѣренія. Не говоря уже о расходахъ на похороны, всѣ лишнія деньги были нужны моей матери. Она была слаба здоровьемъ и скоро послѣдовала за отцомъ; пришла и ей очередь отойдти на покой.
Глаза Джо покрылись влагою; онъ утеръ сначала одинъ, потомъ другой глазъ закругленнымъ концомъ каминнаго лома.
— Скучно и грустно было жить одному, продолжалъ Джо. — Я познакомился съ твоей сестрой. Ну, Пипъ, и Джо рѣшительно посмотрѣлъ на меня, какъ-бы ожидая возраженія:- надо сказать, что твоя сестра красивая женщина.
На лицѣ моемъ невольно выразилось сомнѣніе и, чтобъ скрыть это, я отвернулся, къ камину.
— Что тамъ ни говори семья, или хоть весь свѣтъ, Пипъ, а сестра твоя кра-си-вая женщина! Каждое изъ этихъ словъ сопровождалось ударомъ лома о верхнюю перекладинку каминной рѣшетки.
Я не съумѣлъ сказать ничего умнѣе, какъ:
— Очень-радъ слышать, Джо, что ты такъ думаешь.
— И я тоже, подхватилъ Джо: — я очень-радъ, что такъ думаю, Пипъ. Что мнѣ до того, что она больно красна и костлява немного?
Я очень-остроумно замѣтилъ, что если ему не было до этого дѣла, то кому же и было?
— Конечно, подтакнулъ Джо. — Въ томъ-то и дѣло. Ты совершенно правъ, старый дружище! Когда я познакомился съ твоей сестрою, только и было рѣчи о томъ, какъ она тебя кормила отъ руки. Очень-мило съ ея стороны, говорили всѣ и я говорилъ то же. Что же касается до тебя, продолжалъ Джо съ выраженіемъ, будто видитъ что-то очень-противное: — еслибъ то могъ только себѣ представить, какъ слабъ, малъ и тщедушенъ ты былъ тогда, то право составилъ бы очень-дурное о себѣ мнѣніе.
Не очень-довольный его словами, я сказалъ:
— Ну, оставьте меня въ сторонѣ.
— Однако, тогда я не оставилъ тебя, сказалъ онъ съ трогательною простотою: — когда я предложилъ твоей сестрѣ сдѣлаться моею сожительницею, обвѣнчавшись со мною въ церкви, и она согласилась переселиться на кузницу, я сказалъ ей: «Возьмите съ собою и мальчика, Господь благослови его! найдется и для него мѣстечко на кузницѣ».
Заливаясь слезами, бросился я на шею Джо, прося у него извиненія; Джо выпустилъ изъ рукъ ломъ и, обнявъ меня, сказалъ:
— Вѣкъ были и будемъ образцовые друзья — не такъ ли, Пипъ? Ну, полно плакать, старый дружище!
Спустя нѣсколько минутъ, Джо продолжалъ:
— Ну, видишь ли, Пипъ, вотъ въ томъ-то и дѣло, въ томѣ-то и дѣло. Когда ты, значитъ, примешься учить меня (хотя я напередъ долженъ сказать, что мнѣ это ученіе смерть какъ надоѣдаетъ), такъ надо устроиться такъ, чтобъ мистрисъ Джо ничего не знала. Слѣдуетъ это дѣлать украдкою. А зачѣмъ украдкою? — я сейчасъ скажу.
И онъ опять взялъ въ руки ломъ, безъ котораго, кажется, ничего важнаго не могъ сказать.
— Твоя сестра предана правительству.
— Предана правительству, Джо?
Я былъ пораженъ этими словами и возъимѣлъ смутное подозрѣніе (по правдѣ сказать, даже надежду), что Джо разведется съ моей сестрою и что она скоро сдѣлается женою какого-нибудь лорда адмиралтейства или казначейства.
— Предана правительству… сказалъ Джо. — Я хочу сказать, что она любитъ властвовать надъ нами.
— А!
— И она не очень-то будетъ довольна имѣть ученыхъ подъ командою, продолжалъ Джо: — особенно разозлится, коли узнаетъ, что я. вздумалъ учиться; чего добраго, подумаетъ, что я намѣренъ возставать противъ нея, какъ бунтовщикъ какой, понимаешь?
Я хотѣлъ спросить у Джо объясненія, но не успѣлъ еще выговорить: «зачѣмъ же», какъ онъ перебилъ меня:
— Постой! постой, Пипъ; я знаю, что ты хочешь сказать; погоди минутку. Я знаю, что твоя сестра подъ-часъ тиранствуетъ надъ нами не хуже любаго могола. Иной разъ она дѣйствительно такъ наляжетъ, что, того-и-гляди, придушитъ. Въ такія минуть, прибавилъ онъ, почти шопотомъ и боязливо поглядывая на дверь: — въ такія минуты она, по правдѣ сказать, сущая вѣдьма.
Джо произнесъ послѣднее слово, какъ-будто оно начиналось двѣнадцатью В.
— Зачѣмъ же я не возстану? вотъ что ты хотѣлъ сказать, Пипъ, когда я тебя перебилъ.
— Да, Джо.
— Ну, Пипъ, сказалъ Джо, взявъ ломъ въ лѣвую руку, а правою расправляя свои бакенбарды…
Увидѣвъ эти приготовленія, я началъ терять надежду добиться отъ него толку.
— Сестра твоя — голова… У-у, какая голова! кончилъ онъ.
— Это что? спросилъ я, въ надеждѣ его озадачить.
Но Джо нашелъ опредѣленіе гораздо-скорѣе, чѣмъ я ожидалъ, и совершенно поставилъ меня въ-тупикъ своимъ непреложнымъ доводомъ, сказавъ съ выразительнымъ взглядомъ: «это она!»
— А я далеко-неуменъ, продолжалъ онъ, опустивъ глаза и принимаясь снова расправлять свои бакенбарты. — Да и наконецъ, Пипъ, старый дружище, я тебѣ не шутя скажу: довольно я наглядѣлся, какъ моя бѣдная мать унижалась а рабствовала, и не знала покоя цѣлую жизнь. Меня просто страхъ беретъ идти наперекоръ женщинѣ; изъ двухъ золъ ужь лучше мнѣ самому побезпокоиться маленько. Хотѣлъ бы я только все на своихъ плечахъ выносить, чтобъ тебѣ, старый дружище, не перепадало. Не все на семъ свѣтѣ цвѣточки, Пипъ; нечего отчаяваться.
Какъ ни былъ я молодъ, а мнѣ кажется, съ того вечера я сталъ питать еще болѣе уваженія къ Джо.
— Однако, сказалъ Джо, вставая, чтобъ прибавить топлива въ каминъ: — вотъ уже часы скоро пробьютъ восемь, а ея еще нѣтъ! Надѣюсь, кобыла дяди Пёмбельчука не поскользнулась на льду и не вывалила ихъ.
Мистрисъ Джо ѣзжала иногда въ городъ съ дядей Пёмбельчукомъ, преимущественно въ рыночные дни, чтобъ помочь ему при покупкѣ такихъ вещей и припасовъ, которые требовали женскаго глаза; дядя Пёмбельчукъ былъ холостякъ и не полагался на свою экономку. Былъ именно рыночный день и мистрисъ Джо выѣхала на подобную экспедицію.
Джо развелъ огонь, смахнулъ золу и пепелъ съ очага и пошелъ къ двери послушать, не ѣдетъ ли одноколка дяди Пёмбельчука. Ночь была ясная, холодная; дулъ рѣзкій вѣтеръ, и жестокій морозъ забѣлилъ землю. Мнѣ казалось, что провести подобную ночь на болотѣ, значило бы идти на вѣрную смерть. И когда я взглянулъ на звѣздное небо, мнѣ пришла въ голову мысль, какъ ужасно должно быть положеніе человѣка, который, замерзая, тщетно сталъ бы обращать умоляющій взоръ къ этимъ блестящимъ свѣтиламъ, ища помощи или состраданія.
— А вотъ и кобыла бѣжитъ! сказалъ Джо. — Слышь, какъ звенятъ ея копыта, словно колокольчики.
И дѣйствительно, пріятно было слышать дружные удары подковъ о твердую, замерзшую землю. Мы вытащили стулъ, чтобъ пособить мистрисъ Джо выйти изъ экипажа; развели огонь, чтобъ онъ весело свѣтилъ въ окно и окинули взглядомъ всю кухню, чтобъ убѣдиться, что все въ порядкѣ и на мѣстѣ. Мы были готовы ихъ встрѣтить, когда они подъѣхали, закутанные до ушей. Мистрисъ Джо скоро сошла на твердую землю; Пёмбельчукъ уже возился вокругъ своей кобылы, накрывъ ее попоною; и мы всѣ вошли въ кухню, внося съ собою столько холоду, что, казалось, самый огонь остылъ.
— Ну, сказала мистрисъ Джо, торопливо раскутываясь и скинувъ съ головы шляпку, такъ-что она болталась у ней за спиной, держась на завязкахъ. — Если этотъ мальчикъ не будетъ благодаренъ сегодня, то онъ никогда не будетъ благодаренъ.
Я старался принять выраженіе полнѣйшей благодарности на столько, на сколько можетъ успѣть въ этомъ мальчикъ, рѣшительно-незнающій, за что ему быть благодарнымъ.
— Чтобъ его только не избаловали тамъ, сказала моя сестра:- я, право, боюсь этого.
— Она не изъ таковскихъ, сударыня, сказалъ мистеръ Пёмбельчукъ. — Она знаетъ, какъ съ этимъ народцемъ обращаться.
«Она?» и я взглянулъ на Джо, сопровождая это слово движеніемъ губъ и бровей. «Она?» и Джо взглянулъ на меня, выказывая свое изумленіе движеніемъ губъ и бровей.
Но сестра мои напала на него врасплохъ; онъ потеръ рукою носъ и взглянулъ на нее съ обычнымъ въ подобныхъ случаяхъ миролюбивымъ выраженіемъ.
— Ну, чего? сказала она, огрызаясь. — Чего ротъ-то разинулъ? Али домъ горитъ?
— Я слышалъ, какая-то особа, учтиво намекнулъ Джо: — сказала: она.
— Извѣстно она, сказала моя сестра: — ты только развѣ скажешь про миссъ Гавишамъ — онъ, да и ты врядъ-ли скажешь.
— Миссъ Гавишамъ, что живетъ тамъ, въ городѣ? спросилъ Джо.
— А развѣ есть какая-нибудь миссъ Гавишамъ не въ городѣ? отвѣтила моя сестра. — Она желаетъ, чтобъ этотъ мальчикъ, приходилъ ее забавлять, что онъ и будетъ дѣлать, прибавила она, качая головой, какъ-бы желая поощрить меня въ предстоящей мнѣ дѣятельности. — Или я съ нимъ расправлюсь.
Я слыхалъ о миссъ Гавишамъ, что жила въ городѣ — кто не слыхалъ о ней въ нашемъ краю? — она была богатая и чрезвычайно-угрюмая дама; жила въ большомъ и страшномъ домѣ, заключенномъ со всѣхъ сторонъ, для предостереженія отъ воровъ, и вообще вела совершенно-отшельническую жизнь.
— Однако, сказалъ Джо, совершенно-озадаченный:- однако, откуда же она знаетъ Пипа?
— Олухъ! закричала моя сестра. — Кто же тебѣ говоритъ, что она его знаетъ?
— Какая-то особа, учтиво замѣтилъ Джо: — только-что сказала, что она хочетъ, чтобъ онъ ходилъ ее забавлять.
— А не могла она спросить дядю Пёмбельчука: не знаетъ ли онъ мальчика, который бы приходилъ ее забавлять — а? И не могло развѣ случиться, что дядя Пёмбельчукъ нанимаетъ у ней квартиру, и что онъ въ ней ходитъ вносить деньги — я не говорю въ каждую треть, потому-что тебѣ этого не понять — а такъ, отъ времени до времени? И не могла она спросить у дяди Пёмбельчука, нѣтъ ли у него знакомаго мальчика? И не могъ развѣ дядя Пёмбельчукъ, который постоянно о насъ печется, не могъ ля онъ замолвить слово объ этомъ мальчикѣ… что тутъ топчешься? (чего я, клянусь, и не думалъ дѣлать), и за которымъ я вѣкъ свой нянчилась, какъ каторжная?
— Хорошо сказано! воскликнулъ дядя Пёмбельчукъ:- ясно, сильно, выразительно, очень, очень-хорошо. Ну, теперь вы понимаете, въ чемъ дѣло, Джозефъ?
— Нѣтъ, Джозефъ, сказала моя сестра, между-тѣмъ, какъ Джо смиренно потиралъ себѣ рукою носъ, какъ-бы желая загладить свою вину:- вы еще не знаете въ чемъ дѣло, хотя, пожалуй, и думаете, что все знаете. Вы еще не знаете, что дядя Пёмбельчукъ, полагая, что этимъ мальчикъ можетъ себѣ сдѣлать дорогу въ свѣтъ, предложилъ взять его сегодня же вечеромъ въ своей одноколкѣ къ себѣ на ночь, и завтра же утромъ руками сдастъ его миссъ Гавишамъ. — Боже ты мой милостивый! сказала она, въ отчаніи бросая въ сторону свою шляпу:- я стою здѣсь и толкую съ этими скотами! Дядя Пёмбельчукъ напрасно дожидается, а кобыла его, чего добраго, прозябнетъ. А тутъ этотъ мальчишка весь, съ ногъ до головы, въ грязи и углѣ.
И, сказавъ это, она накинулась на меня, какъ коршунъ на ягненка, и чего-чего не пришлось мнѣ вытерпѣть! Меня совали головою подъ кранъ, а лицомъ въ корыто; меня и мылили, и шаровали пескомъ, и терли полотенцами — словомъ, истязали до безчувствія. Здѣсь не мѣшаетъ мимоходомъ замѣтить, что я испыталъ лучше всякаго другаго на свѣтѣ непріятное дѣйствіе вѣнчальнаго кольца, неблагосклонно гуляющаго по человѣческой физіономіи.
Когда кончились эти омовенія, меня облачили въ чистое бѣлье, жосткое, какъ власяница кающагося грѣшника, и затянули въ самое тѣсное платье, отъ котораго я всегда приходилъ въ трепетъ. Въ такомъ видѣ я былъ сданъ на руки мистеру Пёмбельчуку, который, между-тѣмъ, горѣлъ нетерпѣніемъ произнести давно-знакомую мнѣ рѣчь, и теперь, формально принявъ меня, разрѣшился словами:
— Мальчикъ, будь всегда благодаренъ твоимъ друзьямъ, особенно тѣмъ, кто вскормилъ тебя отъ руки.
— Прощай, Джо! Крикнулъ я.
— Господь съ тобою, Пипъ, старой дружище!
Никогда еще не раэставался я съ нимъ, и теперь, частью отъ волненія, частью отъ мыла, ѣвшаго мнѣ глаза, не видѣлъ даже звѣздъ, ярко-блестѣвшихъ на небѣ. Понемногу, одна за другою, стали онѣ выступать на небесномъ сводѣ; но и онѣ не проливали свѣта на загадочный вопросъ: «зачѣмъ ѣхалъ я къ миссъ Гавишамъ, и какъ мнѣ придется забавлять ее?»
VIII
Жилище мистера Пёмбельчука, на большой улицѣ рыночнаго города, имѣло видъ не то лабаза, не то мелочной лавочки, чего и слѣдовало ожидать отъ заведенія торговца зерномъ и сѣменами. Я былъ увѣренъ, что, имѣя столько ящичковъ въ своей лавкѣ, мистеръ Пёмбельчукъ долженъ былъ чувствовать себя очень-счастливымъ. Я вытянулъ нѣкоторые изъ этихъ ящиковъ, бывшіе мнѣ подъ ростъ, чтобъ посмотрѣть, что въ нихъ находится; при видѣ сѣмянъ и луковицъ, завернутыхъ въ сѣрую бумагу, мнѣ невольно пришло на мысль, съ какимъ нетерпѣніемъ онѣ должны дожидаться, бѣдняжки, того свѣтлаго дня, когда, вырвавшись изъ заточенія, онѣ выростутъ и зацвѣтутъ.
Я предавался подобнымъ размышленіямъ на слѣдующее утро, послѣ моего прибытія въ городъ. Наканунѣ меня сейчасъ же отправили спать въ мезонинъ, подъ откосомъ крыши; постель моя приходилась подъ самою крышею въ углу, такъ-что, по моему разсчету, между черепицею кровли и моимъ лбомъ было, не болѣе фута разстоянія. Въ то же утро я замѣтилъ необыкновенную связь между сѣменами и плисомъ. Мистеръ Пёмбельчукъ былъ одѣтъ въ дорощатый плисъ и сидѣлецъ его носилъ платье изъ той же матеріи; вообще, сѣмена какъ-то отдавали плисомъ, а плисъ сѣменами, такъ-что, въ-сущности трудно было рѣшить, что чѣмъ пахло. При этомъ случаѣ я замѣтилъ также, что мистеръ Пёмбельчукъ, повидимому, справлялъ дѣла свои, стоя у окна и глазѣя черезъ улицу на шорника; шорникъ, въ свою очередь, велъ торговлю, не спуская глазъ съ каретника, который подвигался въ дѣлахъ, засунувъ руки въ карманы и поглядывая на булочника, а тотъ, сложа руки, слѣдилъ за часовщикомъ. Часовщикъ, со стеклышкомъ въ глазу, пристально смотрѣлъ на свой столикъ, покрытый колесиками разобранныхъ часовъ и, казалось, одинъ на большой улицѣ дѣйствительно былъ занятъ своимъ дѣломъ, потому-то, вѣроятно, праздные мальчишки толпились у окна его.
Мистеръ Пёмбельчукъ и я позавтракали въ комнатѣ за лавочкой, а сидѣлецъ осушилъ свою кружку чаю и уничтожилъ огромный ломоть хлѣба съ масломъ, сидя на мѣшкѣ съ горохомъ въ передней комнатѣ. Общество мистера Пёмбельчуна показалось мнѣ самымъ скучнѣйшимъ въ мірѣ. Уже не говоря о томъ, что онъ раздѣлялъ вполнѣ мнѣніе моей сестры касательно приличной для меня пищи, которая, по ихнему, должна была имѣть повозможности постный характеръ, вѣроятно, для укрощенія моего характера; уже не говоря о томъ, что, вслѣдствіе подобнаго убѣжденія, онъ давалъ мнѣ какъ-можно-болѣе корокъ съ соразмѣрно-малымъ процентомъ масла, а молоко разбавлялъ такимъ количествомъ горячей воды, что гораздо-честнѣе было бы обойтись вовсе безъ него; оставя все это въ сторонѣ, всего обиднѣе было то, что весь разговоръ его ограничивался ариѳметикой. Когда я вошелъ въ комнату и пожелалъ ему добраго утра, онъ преважно произнесъ: «Семью-семь — мальчикъ?» Мнѣ было не до отвѣта, послѣ подобной встрѣчи въ чужомъ мѣстѣ, да еще на голодный желудокъ; не успѣлъ я проглотить куска, какъ любезный Пёмбельчукъ началъ безконечное сложеніе, которое продолжалось но все время завтрака: «Семь и четыре, и восемь, и шесть, и два, и десять» и такъ далѣе.
Отвѣтивъ на вопросъ, я едва успѣвалъ проглотить кусокъ или хлебнуть глотокъ, какъ уже являлся новый вопросъ; а онъ, междуттѣмъ, сидѣлъ-себѣ спокойно, не ломая головы и уплетая самымъ ненрилично-обжорливымъ образомъ жирную ветчину съ теплымъ хлѣбомъ.