Радаманов. Кто знает, кто знает, инженер Рейн!
Рейн. Прощайте!
Аврора. Отец! Прощай!
Радаманов. До свиданья! Супруги Рейн! Когда вам наскучат ваши полеты, возвращайтесь к нам! (Нажимает кнопку.)
Стальная стена уходит вверх, открывая колоннаду и воздух Блаженства. Рейн бросает пистолет, включает механизм. Взрыв музыки. Рейн схватывает с собой механизм и исчезает вместе с Авророй. Сцена в темноте.
Саввич. Радаманов! Что мне делать? Они улетели!
Радаманов. Это ваша вина! И вы ответите за это, Саввич!
Саввич. Аврора! Вернись!
Темно.
Комната Рейна. Тот же день и час, когда наши герои вылетали в Блаженство. На сцене расстроенный Михельсон и милиция. Пишут протокол.
Милиция. На кого же имеете подозрение, гражданин?
Михельсон. На всех. Весь дом — воры, мошенники и контрреволюционеры.
Милиция. Вот так дом!
Михельсон. Берите всех! Прямо по списку! А флигель во дворе — так тот тоже населен преступниками сверху донизу.
Милиция. Без паники, гражданин. (Смотрит список.) Кто у вас тут проживает, стало быть? Бунша-Корецкий?
Михельсон. Вор!
Милиция. Инженер Рейн?
Михельсон. Вор!
Милиция. Гражданка Подрезкова?
Михельсон. Воровка!
Милиция. Гражданин Михельсон?
Михельсон. Это я, пострадавший. Берите всех, кроме меня.
Милиция. Без паники.
Внезапно вихрь, свет гаснет и вспыхивает Является Бунша с часами Михельсона в руках.
Михельсон. Вот он! Хватайте его, товарищи! Мои часы!
Бунша. Товарищи! Добровольно вернувшийся к исполнению своих обязанностей секретарь Бунша-Корецкий прибыл. Прошу занести в протокол — добровольно. Я спас ваши часы, уважаемый гражданин Михельсон.
Милиция (Бунше). Вы откуда взялись? Вы задержаны, гражданин.
Бунша. С наслаждением передаю себя в руки родной милиции и делаю важное заявление: на чердаке…
Свет гаснет. Гром и музыка, и является Милославский.
Михельсон. Товарищи, мое пальто!
Милославский (внезапно вскакивает на подоконник, распахивает окно, срывает с себя пальто Михельсона). Получите ваше пальто, гражданин Михельсон, и отнесите его на барахолку! Надел я его временно! Также получите и ваши карманные часы и папиросницу! Вы не видели, какие папиросницы и пóльта бывают! Украсть же я ничего не могу! Гляньте на этот палец! Бунша, прощай! Пиши в Ростов!
Михельсон. Держите его!
Бунша. Жоржик! Отдайся в руки милиции вместе со мной и чистосердечно раскайся!
Милославский. Гран мерси! Оревуар! (Разворачивает летательный аппарат. Улетает.)
Бунша. Улетел! Товарищи! На чердаке…
Милиция. Ваше слово впоследствии!
Музыка, свет гаснет, являются Рейн и Аврора.
Михельсон. Вот тоже из их шайки!
Рейн. Гражданин Михельсон! Вы — болван! Аврора, успокойся, ничего не бойся!
Аврора. Кто эти люди в шлемах?
Рейн. Это милиция. (Милиции.) Я — инженер Рейн. Я изобрел механизм времени и только что был в будущем. Эта женщина — моя жена. Прошу вас быть поосторожнее с ней, чтобы ее не испугать.
Михельсон. Меня обокрали, и их же еще не пугать!
Милиция. С вашим делом, гражданин, повремените. Это из этого аппарата царь появился?
Бунша. Из этого, из этого. Это я звонил! Он на чердаке сейчас сидит, я же говорил!
Милиция. Товарищ Мостовой! Товарищ Жудилов!
Движение. Открывается дверь на чердак, потом все отшатываются. В состоянии тихого помешательства идет Иоанн. Увидев всех, крестится.
Иоанн. О, беда претягчайшая!.. Господие и отцы, молю вас, исполу есмь чернец…
Пауза.
Михельсон. Товарищи, берите его! Нечего на него глядеть!
Иоанн (мутно поглядев на Михельсона). Собака! Смертный прыщ!
Михельсон. Ах, я же еще и прыщ!
Аврора (Рейну). Боже, как интересно! Что же с ним сделают? Отправь его обратно. Он сошел с ума!
Рейн. Да.
Включает механизм. В этот же момент грянул набат. Возникла сводчатая палата Иоанна. По ней мечется Стрелецкий голова.
Голова. Стрельцы! Гей, сотник! Гой да! Где царь?!
Рейн (Иоанну). В палату!
Иоанн. Господи! Господи! (Бросается в палату.)
Рейн выключает механизм, и в то же мгновение исчезают палата, Иоанн и Голова.
Милиция (Рейну). Вы арестованы, гражданин. Следуйте за нами.
Рейн. С удовольствием. Аврора, не бойся ничего.
Бунша. Не бойтесь, Аврора Павловна, милиция у нас добрая.
Михельсон. Позвольте, товарищи, а дело о моей краже?
Милиция. Ваша кража временно отпадает, гражданин. Тут поважнее кражи.
Уводят Рейна, Аврору и Буншу.
Михельсон (один, после некоторого отупения). Часы, папиросница тут, пальто… Все тут… (Пауза.) Вот, товарищи, что у нас произошло в Банном переулке. А ведь расскажи я на службе или знакомым, ведь не поверят, нипочем не поверят!
Темно.
Конец
Мертвые души.[2] Киносценарий
Эп. 1.
На туманных очертаниях зимнего вечернего Санкт-Петербурга голос автора:
— Очень сомнительно, господа, чтобы избранный нами герой вам понравился. Дамам он не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо дамы требуют, чтоб герой был решительное совершенство, а если у него какое-нибудь душевное или телесное пятнышко, тогда беда!
Увы! Все это автору известно. И все же он не может взять в герои добродетельного человека. Потому что пора дать отдых добродетельному человеку, потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и нет автора, который бы не ездил на нем, понукая всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что на нем и тени нет добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела.
— Нет, пора, пора наконец припрячь подлеца! Итак, припряжем подлеца!..
Эп. 2.
На последних словах автора возникает горбатый пешеходный мостик через Мойку. На мостик, борясь с пургой и ветром, вбегает небольшой человек в тощей шинелишке. Подбежав к фонарю, человек остановился, посмотрел на часы и, запахнувшись поглубже в шинель, прислонился в ожидании к фонарному столбу.
— Коллежский советник, — рекомендует автор, — Павел Иванович Чичиков. Два раза наживался, два раза проживался. Был под уголовным судом, но ловко увернулся и сейчас в ожидании лучшего вынужден заниматься званием поверенного…
Вдруг Чичиков встрепенулся. На мостике показался дородный господин, укутанный в меховую шинель. Чичиков бросился ему навстречу. Господин испуганно остановился.
— Чичиков! — недовольно воскликнул он. — Опять вы!
— Господин секретарь… — униженно раскланиваясь, проговорил Чичиков и, ухватив господина за рукав, стал что-то шептать ему. Вырвав руку, секретарь отстранил Чичикова и двинулся было вперед.
— Ради бога! — вскрикнул Чичиков и, снова прильнув к нему, умоляюще стал о чем-то просить…
Налетевший ветер заволок их снежной завесой.
Эп. 3.
А когда завеса рассеялась, мы увидели их, входящих в ярко освещенную залу богатой ресторации, где играла музыка и за столиками сидели немногочисленные посетители. Быстро пройдя в сопровождении полового через залу, Чичиков и секретарь скрылись за матово-стеклянной дверью отдельного кабинета, обратив при этом на себя особое внимание какой-то «странной личности в темных очках», сидевшей в одиночестве с газетой…
Эп. 4.
Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское. Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и обольстителен Чичиков.
Эп. 4.
Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское. Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и обольстителен Чичиков.
— Из поручений Чичикову досталось, — говорит автор, — похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося имения…
Иронически прищурившись, секретарь просматривает бумаги, а Чичиков наливает в бокалы шампанское.
— Ну-с, и что же вы от меня хотите? — отрываясь от бумаг, спрашивает секретарь.
— Тут, Ксенофонт Акимыч, вот какое дело, — наклоняясь ближе, тихонько объясняет Чичиков, — половина крестьян этого имения уже вымерла, так чтобы не было каких-либо…
Не дослушав его, секретарь бросил на стол бумаги и, откинувшись на спинку стула, захохотал, отрицательно качая при этом головой.
Осмотревшись, Чичиков вынул из бокового кармана заготовленную пачку денег и молча положил ее перед секретарем. Незаметно прикрыв пачку салфеткой, секретарь перестал смеяться и, устремив на Чичикова прищуренный глаз, спросил:
— А по ревизской сказке эти, ваши умершие, числятся?
— Числятся-с…
— Ну, так чего же вы, голубчик, оробели? — рассмеялся секретарь и, взяв одним движением руки бумаги и деньги, неожиданно встал. — Один умер, другой родится, а все в дело годится, — подмигнув, весело добавил он и снисходительно похлопал Чичикова по плечу.
— Жду вас завтра, — прощаясь с ним за руку, сказал секретарь и вышел.
Оставшись один, Чичиков растерянно смотрит ему вслед. Лицо его постепенно меняется и, вдруг ударив себя по лбу, он вскрикивает: — Ах, я Аким простота, Аким простота! Ведь ежели по ревизской сказке числятся, как живые… Стало быть живые!
Подойдя к столу, он залпом выпивает налитый бокал и застывает, пораженный необычайной мыслью. — Да накупи я всех этих, которые вымерли, положим, тысячу… Да положим, заложи их в опекунский совет по двести рублей на душу… — считает, шевеля губами. — Двести тысяч! — хрипло выдавил он. — Двести тысяч капиталу! Боже мой! — хватается за голову, валится на диван, смеется… Внезапно на лице его страх. — Хлопотливо, конечно… — опасливо оглядываясь, тихо произносит он. — Страшно… Но кто же зевает теперь. Все приобретают, все благоденствуют! Почему я должен пропасть червем? А что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец скотина, нс оставил нам никакого состояния!.. Двести тысяч! Двести тысяч! — дрожа от волнения, повторяет Чичиков. — А время удобное, недавно была эпидемия. Народу вымерло, слава богу, немало…
Крестится. Решительно поднимается. Берет со стола колокольчик и с силой звонит.
Эп. 5.
Звон колокольчика подхватили валдайские бубенцы, и по весенней столбовой дороге, разбрызгивая дождевые лужи, промчалась быстрая тройка с закрытой холостяцкой бричкой.
По гребню холма, среди крылатых мельниц, пролетела тройка, мимо серой, пустынной деревушки пронеслась она и вдруг, замедлив бег, остановилась на горе, около кладбища, спугнув зычным ямщицким «тпрррууу» стаю ворон с высоких берез.
Из брички тотчас же выскочил небольшой человек в дорожной шинели и картузе; оглянувшись по сторонам, он ловко прошмыгнул через кладбищенскую изгородь… и появился на бугорке среди могил и крестов. Это Чичиков. Осмотрев кладбище, он деловито начал считать белые кресты на свежих могилах… Внезапно послышался отдаленный колокольный перезвон. Чичиков вздрогнул, перескочил на одну из самых высоких могил и, вытянувшись, увидел…
Невдалеке, под горой, город. Блестят кресты церквей, белеют здания, виднеется пожарная каланча.
Эп. 6.
Переваливаясь по ухабам, пугая свиней и гусей, бричка Чичикова въехала в город, причем въезд ее не произвел в городе никакого шума и не был сопровожден ничем особенным. Только два подвыпивших мужика, стоящие около кабака, сделали свои замечания, относящиеся более к экипажу, чем к сидевшему в нем Чичикову.
— Вишь ты, — сказал один другому, — какое колесо! Что ты думаешь, кум, доедет то колесо, если б случилось, в Москву, или не доедет?
— Доедет… — отвечал другой.
— А в Казань-то, я думаю, не доедет?
— В Казань не доедет…
А бричка между тем подъехала к облупленному зданию с полусмытой вывеской «Гостиница» и, сделав порядочный скачок на ухабе, скрылась в воротах…
Эп. 7.
— …Приехав в город, герой наш развил необыкновенную деятельность насчет визитов… — говорит голос автора. — Первым был он с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову был ни толст, ни тонок собой, имел на шее «Анну», впрочем, был большой добряк и даже сам иногда вышивал на тюле…[3]
…От губернатора он заехал к вице-губернатору, и, хотя тот имел чин статского советника, Чичиков «по ошибке» дважды сказал ему «ваше превосходительство»…
…Затем он побывал у прокурора, человека весьма серьезного и молчаливого…
…У председателя палаты, весьма любезного и рассудительного человека…
…У почтмейстера, большого остряка и философа…
…У полицмейстера, мужчины мрачного вида, который, между прочим, пригласил нашего героя пожаловать к нему в тот же день на вечеринку…
Эп. 8.
Гостиная в доме полицмейстера. Гости. Говор. Бренчат клавикорды. В открытую дверь из гостиной видна часть комнаты, где, судя по восклицаниям: «Черви! Пикенция! Крести! Пичук!», играют в карты.
Гости, их человек 15–17, группами и парами расположились по бокам гостиной, в центре же, около клавикорд, вернее, вокруг играющей на клавикордах пышной, молодящейся дамы, сгруппировалась сравнительно молодая часть гостей. Явно рисуясь, дама играет мелодию цыганского романса, сбоку, увиваясь около нее, переворачивает ноты грузинский князь Чипхайхиладзе.
В углу на диване председатель палаты — Иван Григорьевич и Чичиков.
— Простите… кто это? — кивнув в сторону дамы, спросил Чичиков.
— Анна Григорьевна… — ухмыльнувшись, ответил председатель. — Дама приятная во всех отношениях…
Дама, очевидно почувствовав на себе их взгляд, повернулась и, с силой нажав на клавикорды, устремила в свою очередь насмешливо-кокетливый взгляд в сторону Чичикова. Смутившись, Чичиков отвернулся и увидел «странную личность в темных очках». «Личность» одиноко сидела около большого зеркала.
Нагнувшись к уху председателя, Чичиков спросил:
— А это кто?
Мельком взглянув на «личность», председатель вполголоса шепнул:
— Шпион… Недавно приехал…
Чичиков, вздрогнув, метнул и сторону «личности» настороженный взгляд… Но, заметив выходящих из карточной Манилова и Собакевича, снова наклонился с вопросом к председательскому уху.
— Помещики Манилов и Собакевич, — ответил тот.
— Так, так, так, — произнес Чичиков, внимательно приглядываясь к тому и другому.
— И сколько же у каждого душ? — спросил он вполголоса.
Председатель, прищурившись, соображает, потом что-то шепчет Чичикову в ухо.
— Так, так… — оживляется Чичиков и, повернувшись к председателю ближе, спрашивает:
— А скажите, Иван Григорьевич, не было ли у них в имениях оспы или повальной горячки?
Председатель в удивлении отшатывается… В это время в группе около клавикордов, куда подошли Манилов и Собакевич, раздался веселый, восторженный смех Манилова. Очевидно, князь Чипхайхиладзе рассказал что-то смешное. Председатель подводит к ним Чичикова и представляет его. Склонив голову набок и обольстительно улыбаясь, Чичиков легко шаркает, кланяется. Собакевич, пожимая его руку, наступает ему на ногу… Сморщившись от боли, Чичиков подскакивает. — Прошу прощения… — сконфуженный, басит Собакевич. Общий смех… Картина…
Эп. 9.
Карточная комната. Редкие восклицания. Свечи. Дым. Игра идет на двух столах. За одним Беребендровский, Перхуновский, тщедушный инспектор врачебной управы и весьма пожилая, почтенная дама. За другим — почтмейстер, полицмейстер, прокурор и Ноздрев. Все играющие в приличных фраках, только Ноздрев в каком-то архалуке, да к тому же одна бакенбарда у него меньше другой. Партнеры Ноздрева держат карты у груди так, чтобы он не смог подсмотреть.
— Пошел тамбовский мужик, — сказал полицмейстер, бросив на стол карту.
— А я его по усам, — вскричал Ноздрев, хлестнув картой. Играющие не спускают глаз с рук Ноздрева.
— Пошла старая попадья, — задумчиво произнес прокурор, кладя на стол даму. Почтмейстер и полицмейстер бросают по маленькой.
— А я ее по усам, — сказал Ноздрев, кроя валетом даму и забирая взятку себе.
— Эге-ге-ге! Позволь! Позволь! — вскричали играющие, хватая взятку Ноздрева.