Долго целовал Сергей Элю, оторваться от губ не мог, словно не губы это были, а мёд.
– Фу, колючий какой! – женщина провела ладошкой по его щеке. Сергей попытался вспомнить, когда он брился, выходило – вчера. Перед боем бриться, как и есть – плохая примета. Почему нельзя есть, понятно. При пулевом или осколочном ранении в живот больше шансов выжить, если желудок пустой. А вот почему бриться нельзя, никто объяснить не мог. Так же как у лётчиков нельзя говорить «последний полёт», обязательно поправят – крайний. И перед вылетом никогда не фотографируются.
Женщина взяла его за руку и повела в спальню.
– Раздевайся.
Кто был бы против? Сергей разделся быстро, как солдат при команде «отбой», и нырнул под одеяло.
Внезапно нахлынули воспоминания: точно так же всё происходило несколько месяцев назад. Только он тогда носил форму власовца и был на чужой территории. А вокруг были враги, и только в доме у Эли он чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь же он – командир штрафного батальона, взявшего город, и пусть на ночь, на сутки – но он полновластный его хозяин. И не приходится опасаться, что в дом вломятся немцы или власовцы и придётся отстреливаться до последнего патрона. Или убегать через окно в близкий лес, бросив Элю на растерзание.
Эля пришла со свечкой, скинула халатик, оставшись нагой.
– Я погашу, – слегка смущаясь, сказала она, – со свечками нынче целая проблема. – И задула свечу.
За эти несколько секунд Сергей успел полюбоваться телом Эли. А дальше – ласки в потёмках, соитие. Сергей выдохся за день и уснул сразу.
Под утро он проснулся от того, что его ласкали. Эльжбета целовала его в шею, поглаживала плечи и грудь. Ощущения были неожиданными и приятными. Вдруг он ощутил влагу на своей коже.
– Эля, ты что, плачешь?
– Проклятая война! Ведь мы могли бы жить вместе, а теперь я даже не знаю, увидимся ли мы ещё…
– На войне всякое может случиться, потому загадывать вперёд не хочу. И обещать тебе ничего не буду.
Эля принялась целовать его в губы, и ласки становились всё жарче.
– Люби меня, коханый!
Разве мог Сергей устоять? За время войны он так редко встречался с женщинами, что помнил каждую. У них были разные фигуры, различный темперамент, но все они хотели одного – простого женского счастья. Чтобы рядом был любимый мужчина, дом, семья. И все они ненавидели и проклинали войну, забравшую у них главное – мужчин. Немногие вернулись домой из призыва 1941–1943 годов, да и те зачастую пришли с ранениями или вообще инвалидами.
Сергей ещё немного полежал в постели, наслаждаясь близостью женщины, потом посмотрел на часы.
– Эля, мне пора.
Женщина ещё раз поцеловала его в губы.
– Я соберу завтрак.
За чашкой чая Сергей и Эльжбета молчали: меж ними уже пролегла невидимая черта некоей отстранённости, отчуждения даже. Он уходил на войну, она оставалась дома. И какие слова могут утешить или вселить надежду в сердце женщины? Оставалось только верить.
Сергей надел форму, натянул сапоги. Надо было идти в батальон, а ноги как приросли к полу. Уходить ему не хотелось.
Глава 7 Чёрные земли
Ну всё, пора. Он опоясался ремнём с пистолетом. Эля обняла, почти вцепилась в Сергея. Он поцеловал Эльжбету в губы, оторвал от себя её руки.
– Бог даст – свидимся.
– Разве ты веришь в Бога?
Сергей не ответил и взялся за ручку двери. На войне даже самые оголтелые атеисты могли начать верить во всё, что угодно – Бога, случай, судьбу, лишь бы выжить.
Сергей открыл дверь, потянуло свежим воздухом. И вдруг – запах пота, едва уловимый и такой чужой.
Сергей вытащил из кобуры пистолет и передёрнул затвор.
– Эля, когда выйду – запри дверь. А я, как до батальона доберусь, пришлю солдат. Нет, сам с ними приду и прочешу всё вокруг дома.
Он вышел на крыльцо и осмотрелся. За спиной Эля послушно закрыла дверь, щёлкнул замок.
Показалось, что ли? Или ветерком занесло? Нос, вернее – обоняние уже не раз выручало Сергея.
Он спустился со ступенек и пошёл по дорожке. Как во многих немецких домах, дорожка была из мелко битого кирпича и скрипела под ногами. Сергей успокоился и уже согнул руку в локте, желая вернуть пистолет в кобуру.
И тут из-за угла вынырнула тёмная фигура и бросилась на него. Сергей успел поднять пистолет в согнутой руке и выстрелить в нападавшего. Но дистанция была мала, нападавший успел взмахнуть рукой с ножом, и левый бок Сергея обожгла боль. Превозмогая боль, Сергей ещё дважды выстрелил в неизвестного. Противник упал на спину, сжимая в руке клинок.
По левой половине грудной клетки Сергея текло что-то тёплое.
– Задел ножом, сука!
Резко нахлынула слабость, стало трудно дышать, голова закружилась, и Сергей упал. Перед глазами мелькнул значок на рукаве убитого – щит с тремя цветными полосками: синей, чёрной и белой. «Эстонца завалил», – подумал Сергей и потерял сознание.
Очнулся он от раскачивания – как на лодке в шторм. Открыл глаза. Его несли на какой-то доске четверо штрафников. Грудь была забинтована прямо поверх гимнастёрки. Сергей скосил глаза. Рядом шла заплаканная Эльжбета.
– Иди… домой, – едва слышно прошептал он. Из уголка рта тонкой струйкой потекла кровь.
– Командир, ты лучше молчи, не разговаривай. А то все силы уйдут. Сейчас мы тебя в батальон доставим и на машине – в медсанбат. Дамочка, да идите вы домой, командир же сказал. Теперь всё хорошо будет.
Эльжбета остановилась, постояла секунду и повернула назад.
– Это она в батальон примчалась. Кричит – вашего командира порезали! Весь первый взвод за ней и рванул. Мы четверо в батальон вас несём, а остальные дома и лесок на окраине прочёсывают – как бы ещё кто не остался.
Сергей снова отключился и пришёл в себя уже в медсанбате. Над головой белый потолок, пахнет хлоркой, лекарствами и ещё бог знает чем – больничным запахом: кровью, гноем, госпитальной столовой.
– Очнулся, касатик! – раздался рядом женский голос. – Неделю ведь как бревно, без сознания пролежал. Только у нашего доктора руки золотые, он и не таких с того света вытягивал. И ты выздоровеешь – придёт день.
– Пить, – прошептал Сергей.
Больше всего он сейчас хотел пить.
– Ой, заболталась!
Санитарка или медсестра поднесла ко рту Сергея кружку и приподняла ему голову. Сергей маленькими глотками выпил всё и откинулся на подушку.
– Где я?
– Известно, где, в госпитале армейском.
То, что он в госпитале, Сергей и сам понял. Его интересовал город. Но переспросить не хватило сил, и он снова отключился.
Очнулся на следующий день. Хотелось пить и есть. Та же сиделка покормила его с ложечки кашей и напоила сладким чаем.
Сергей слышал, как по коридору ходили и разговаривали раненые. Он скосил глаза в одну сторону, другую.
Палата была маленькой и узкой, в одно окно. А в ней – одна кровать, тумбочка и стул, на котором сидела санитарка.
– Город какой? – прошептал Сергей.
– Бельско-Бяла.
– А месяц, число какое?
– Так декабрь, по-моему – девятнадцатое. И год одна тысяча девятьсот сорок четвёртый. Год хоть помнишь?
– Я же не контуженый, – и с этими словами Сергей уснул. Не потерял сознание, а именно уснул – глубоким сном.
А проснулся утром с ощущением, что сил прибавилось. Он попросил сиделку поднять его на подушке повыше.
– Нельзя тебе пока, милок, у тебя дренаж.
Сиделка откинула простыню, и Сергей увидел, что из его грудной клетки тянутся вниз две трубочки.
– Куда меня?
– В грудь, слева. Едва до сердца не достали, наш хирург сказал – сантиметра лезвию не хватило. Штыком, что ли?
– Фриц ножом.
– Ага, в рукопашной, значит. Что делается на свете! – сиделка вздохнула.
На вид ей было лет сорок пять.
– Наши где?
– А вот сейчас сводку Совинформбюро передавать будут, так я двери в палату открою, послушаешь.
И в самом деле, через несколько минут из коридора донёсся строгий голос Левитана. Диктора по голосу знала вся страна, а Гитлер объявил его своим личным врагом.
Сиделка открыла дверь, и Сергей увидел раненых, стоящих в коридоре. Кто сам стоял, кто при помощи костылей – видно, собрались со всего этажа.
– Наши войска овладели городами… – Левитан перечислил десятка полтора польских городов. Ни одно из этих названий Сергею не было знакомо, и он не представлял, где эти города. Да, собственно, и о Польше он знал совсем мало, а из городов – Варшаву, Краков и Гливице.
Прослушав сообщение, раненые стали расходиться, обсуждая военные действия на фронтах. Все хорошо знали, что означает иногда маловразумительная фраза «бои местного значения». Это значит, что противник сопротивляется ожесточённо, и деревушка или городок может переходить из рук в руки не один раз даже в течение одного дня. Продвижения вперёд нет, а потери могут быть ужасающими для обеих сторон.
Сергей лежал и размышлял. И чего он такой невезучий? Третье ранение в грудь, и всё слева! Только выкарабкается – и снова в госпиталь. Конечно, он не отсиживался по тылам, и служба его была рисковой.
Сергей лежал и размышлял. И чего он такой невезучий? Третье ранение в грудь, и всё слева! Только выкарабкается – и снова в госпиталь. Конечно, он не отсиживался по тылам, и служба его была рисковой.
Через три дня хирург удалил Сергею дренажи из грудной клетки, и ему позволили садиться в кровати, опираясь на подушку. Стало не так скучно. Он мог смотреть в окно, сам есть и пить. Слабость, обусловленная большой кровопотерей, быстро уходила, и Сергей чувствовал, как каждый день прибавляются силы.
Через неделю он уже вставал, начал ходить по палате, но в коридор выходить не рисковал – не хватало дыхания. Сделает три-четыре шажочка – появляется одышка, и надо присесть, отдышаться.
Медсёстрички приукрасили госпитальные коридоры вырезанными из бумаги звёздочками и снежинками, ватой на ниточках. Кто-то принёс и поставил ёлку – настоящую, и она одуряюще пахла хвоей.
А ведь завтра уже – Новый, 1945 год. А он один, без друзей. И благо хоть палата одиночная, никто храпом или стонами выспаться не помешает. Но всё равно тоскливо, даже выпить не с кем.
Сергей улёгся спать и быстро уснул, но был разбужен пальбой. Стреляли недалеко, часто. Слышались автоматные очереди и одиночные выстрелы. Раненые были встревожены: вдруг немцы прорвались, а отбиваться нечем, оружия у раненых не было.
Однако потом выяснилось, что недалеко расположились самоходчики. Приняв на грудь в честь Нового года явно больше «наркомовских ста граммов», они стали палить в воздух от избытка чувств, изрядно переполошив жителей близлежащих домов, раненых и медработников госпиталя.
Стрельба быстро стихла, но многие раненые так и не смогли уснуть до утра. В палатах пошли разговоры про близкую победу, воспоминания о том, кто и как встречал Новый год раньше, планы на будущее.
Сергей усмехнулся. Раз раненые вынашивают планы, значит – победа близка. Что-то он в 1941–1942 годах и даже в 1943-м таких разговоров не слышал.
Ему вспомнился дом. С момента, как он исчез, поехав в отпуск, прошло уже три с половиной года. Родители небось извелись в неизвестности, а девушка забыла. Ну, всплакнула разок-другой, обидевшись, что больше не звонит. Только девичьи слёзы лёгкие, высохли – и из памяти вон. Небось за это время другого себе уже нашла, а то и замуж вышла, ребенка родила. А с другой стороны – и правильно. Весточку домой он послать не мог, и сможет ли вернуться в своё время – ещё большой вопрос.
Сергей задумался – а возможно ли это вообще? Может, ему стоит найти тот полусгнивший подвал? Вдруг получится? Ё-моё, а что же он раньше не попробовал, только сейчас дошло? Ну, тугодум! Или судьбе было так угодно? Тогда хоть знак какой-то подали бы. А впрочем – он лишь песчинка, песчинка в океане жизни. Вон на фронте люди сотнями, тысячами гибнут, и никаких знаков не получали, кроме повестки из военкомата. Занятно: ему одному так повезло, он избранный, или по дурости своей попал через невидимые врата в другое время?
Размышлял Сергей до утра. Вопросы множились – ответов не было.
Отдых, полноценное питание и лечение делали своё дело. Сергей восстановился. Исчезла слабость, уменьшилась одышка. Уже не задыхаясь, он мог пройти весь коридор от начала и до конца. И настал момент, когда Сергей стал разговаривать с врачом о выписке.
– Куда вы так торопитесь, ранбольной? – спрашивал его хирург. – По мирному времени вам бы сейчас, после госпиталя, в санаторий надо или на худой конец в дом отдыха на пару недель. Лёгкое ещё не восстановилось. Одышку при физической нагрузке чувствуете?
– Почти нет.
– Обманывать нехорошо, я же вижу. Боитесь, что без вас Берлин возьмут?
– Нет, есть и другие города. На мой век службы хватит.
– Вы бы подумали, куда пойдёте после войны. Ведь самое большее – полгода, и войне конец. Армию сократят, страна вернётся к мирной жизни, надо будет восстанавливать разрушенное. А вы, военные, только разрушать и уничтожать можете. Вот у вас есть гражданская специальность?
Сергей вспомнил, кем он был до переноса во времени.
– Была. Я судовым механиком был, по Волге плавал.
– Ну что же, вам повезло. Многие на войну после школы попали. За четыре года возмужали, превратились в зрелых мужчин. Знаете, на фронте люди быстро взрослеют, иллюзии и романтика слетают, как шелуха. Вернутся домой – а ведь ничего не умеют, кроме как воевать. Стране будут нужны токари, каменщики, шофёры, электрики, инженеры. У них же – только руки. Здесь они были снайперами, командовали отделениями и взводами, а на гражданке могут быть лишь грузчиками да дворниками.
– Доктор, вы к чему клоните? – не понял Сергей?
– Пить мужики начнут – от обиды, от невостребованности.
– Я как-то не задумывался об этом, – признался Сергей. – наша задача сейчас – добить врага, уничтожить немцев.
– Ну, не все немцы плохие. Тот же Гёте, Шиллер – да сколько ещё имён! Нацисты – это да, плохо однозначно, их уничтожать надо. А вот нация при чём? Почему все немцы без разбора отвечать должны за Гитлера и его приспешников?
– Да у них членов НСДАП полно, союзов разных – вроде юнгштурма. А СС? А гестапо?
– Вот выйдете вы рано или поздно из госпиталя – и что? Будете без разбора во всех немцев стрелять? В женщин, стариков, детей?
– Что вы такое говорите? – даже возмутился Сергей. – Я ведь советский офицер, а не каратель!
– А вы сами сказали, что немцев уничтожать надо. В каждой нации подонки есть, разве среди русских не было предателей? Целая армия власовская набралась. Да вам это не хуже меня известно.
В общем, если разобраться, доктор был прав. Разве не руками милиции, НКВД проводились репрессии до войны? Или заградотряды НКВД уже во время войны?
Но, видно, сильно надоел Сергей врачам своими просьбами о выписке. После очередного осмотра хирург заявил:
– Всё, готовьтесь к выписке. Получите в канцелярии свои документы, обмундирование в вещевом отделе, и больше в госпиталь не попадайте. Желаю удачи!
– Спасибо, доктор!
Сергей получил в канцелярии свои личные документы и справку о ранении. В каптёрке переоделся из больничного халата в форму. Новой не нашлось – только б/у, но выстиранная и отглаженная. Однако Сергей с удовольствием надел гимнастёрку, опоясался ремнём, привычно ощущая на боку тяжесть кобуры с пистолетом.
– Бывай, старшина! – Сергей хлопнул вещевика по плечу и вышел из госпиталя.
Для начала он отправился в военную комендатуру – узнать, где находится УКР СМЕРШа. А потом ещё два дня добирался до отдела на перекладных. И везде видел, как к фронту тянулись колонны грузовиков с пехотой, тягачи с пушками; дымя удушливыми выхлопами, шли танки и самоходки. Чувствовалось, что советские войска собирают силы для удара по врагу.
В начале и середине января наши войска начали и развили Висло-Одерскую наступательную операцию силами 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов под командованием маршалов Г.К. Жукова и Конева. Почти одновременно началось наступление в Восточной Пруссии, как называлась она тогда в газетах – оплота милитаризма.
К 23 января, когда Сергей прибыл в ОКР СМЕРШа, пали Варшава и Лодзь, город-крепость Быдгощ, и наши войска вышли на Одер. В Пруссии были взяты Тильзит, Инстенбург, Гумбинен, войска 3-го Белорусского фронта вышли к побережью залива Куришес-Хафф, практически отрезав немецкие войска в Восточной Пруссии от Германии. Теперь снабжение войск и населения продуктами и боеприпасами могло осуществляться только морскими судами и самолётами.
26 января наши войска достигли Зелигондского полуострова и заняли города Торгау, Алленбург, Норденбург, крепость Летцен. 3-я танковая армия немцев отошла за реку Дейме и упорно обороняла позиции.
На Одере немцы создали сильный укрепрайон, подтянули резервы, тыловые части, фольксштурм. И тем не менее нашим войскам на некоторых участках удалось с боями форсировать Одер и уже на немецкой территории овладеть городами Мезеритц, Швибус, Ландсберн.
Сергей теперь служил в 5-й ударной армии, которой командовал Николай Эрастович Берзарин. Армия пока большей частью располагалась на польских землях, и только несколько передовых батальонов успели зацепиться за немецкие земли за Одером.
Поляки встречали наших воинов настороженно, иногда враждебно. Довоенное правительство за присоединение части Западной Белоруссии, отошедшей к СССР по Пакту Молотова – Риббентропа, через средства массовой информации настраивало поляков против советского режима. Поляки, помня расстрел польских офицеров в Катыни, создавали отряды Армии Крайовой под руководством эмигрантского правительства в Лондоне. Сначала эти отряды боролись с немцами, затем бесчинствовали на Украине, по мере же продвижения наших войск на польские земли стали вредить и советским войскам тоже.
Хотя и сами поляки были не без греха, только предпочли об этом «забыть». Ещё в период Гражданской войны, взяв в плен десятки тысяч красноармейцев, уморили их голодом в концлагере.