Ну и народец! Недаром ведь именно они изобрели потом деньги. Подкинули сюрпризец грядущим поколениям, ничего не скажешь. До сих пор люди гибнут за презренный металл. Причем массами…
А нож— то как блестит! Острый, наверное… Неужели мое пребывание в теле киммерийца Шлыга подошло к концу? Жаль… Я ведь даже не успел узнать, какое нынче тысячелетие на дворе.
Конечно, так просто я этим гадам не дамся. Пусть не надеются. Привыкли невинных агнцев на своих алтарях резать… Но что же предпринять? Драться? Глупо… Молить о пощаде? Еще глупее… Это то же самое, что призывать гиен к вегетарианству.
Остается одно — бежать. А куда? Слева по борту канал, полный крокодилов. За кормой то же самое. Справа пристань, но враги подбираются именно с той стороны. Рвануть, что ли, на нос или, выражаясь по-морскому, на бак? Сяду верхом на деревянного коня и ускачу.
Правда, на баке околачивается капитан, с интересом поглядывающий сюда, но уж этого-то увальня миновать нетрудно.
Пока я размышлял таким образом, кто-то крепко ухватил меня сзади поперек туловища. Вот невезуха! Правильно говорят: забыл про тылы — проиграл сражение.
Конечно, я успел отоварить смельчака локтем по роже, но спустя мгновение на мне повисли двое дородных финикийцев. Этим было все едино — что быков глушить, что людей калечить.
Сила солому ломит — и вот я уже стою на коленях, а человек с ножом вытаскивает наружу мой язык.
Поняли, в чем тут фокус? Мне сохранят жизнь, но лишат дара речи. Чтоб не разболтал ненароком, какими такими делами мы занимались неделю назад на подходе к благословенным египетским берегам.
Ведь если фараон узнает, что ему всучили недоброкачественный товар, не прошедший, так сказать, санитарный контроль, финикийским купцам мало не покажется. Тем более случись что (тьфу-тьфу-тьфу) — виновники известны. Придется им до скончания века обходить египетские гавани стороной.
В свете этих очевидных фактов я, конечно же, являлся нежелательным свидетелем. Тогда почему со мной не расправились раньше? Столько возможностей представлялось. Вероятно, капитан, не уверенный, что с болезнью покончено окончательно, просто страховался. Да и жадность, наверное, обуяла. Безъязыкого пленника тоже можно продать, пусть и за полцены. И без того убытки огромные.
Египтяне искоса поглядывали на приготовления к экзекуции, но не вмешивались — надо думать, что принцип экстерриториальности морских судов соблюдался и в древности.
Гад, державший меня за язык, уже получил одобрительный кивок капитана и сейчас примеривался, как бы это лучше чиркнуть ножом — чтоб с одного раза и под самый корень.
Для спасения у меня оставался единственный миг и единственный шанс из тысячи. Тем не менее я решил не пренебрегать даже такой эфемерной возможностью — изловчился и тяпнул финикийца зубами за палец. От души тяпнул, даже кость хрустнула.
Приветствую тебя, мой язык, вернувшийся на свое законное место!
Двое других матросов по-прежнему висели на мне, как многопудовые гири. Знали бы вы, какие неимоверные физические усилия понадобились на то, чтобы сдвинуть этих амбалов с места и протащить по палубе с десяток шагов! Зато в итоге мы всей кучей врезались в жаровню, что сразу изменило невыгодное положение дел в мою пользу.
Что тут началось! Дым, смрад, вопли. Угли рассыпались по всей палубе, а чем это грозит, вы можете спросить у любого инспектора Госпожнадзора. Началась, а вернее, вспыхнула паника. А мне только этого и надо было! Рыбу ловят в мутной воде, а смываются — под шумок.
Благодаря буйному нраву предков мне пришлось участвовать во многих схватках, но лишь однажды вместо оружия в них использовались клейма — полуметровые металлические стержни с костяной рукояткой и затейливой блямбой на конце.
Кое— как отбившись от матросов, кроме ушибленных ран получивших еще и многочисленные ожоги, я в несколько шагов достиг бака, где, растопырив руки-крюки, меня поджидал капитан.
Ну и вмазал я ему клеймом по жирной физиономии! Будет теперь до конца жизни носить на себе печать нынешнего фараона — благодетельного и милостивого владыки тронов Обеих земель, любимца богов и царя царей, имени которого я, к сожалению, до сих пор не знаю.
Дальше у меня был только один вариант действий — сигануть на египетский корабль, все еще стоявший к нам носом, и там просить политического убежища.
Расстояние само по себе было невелико — метра три, но плавучий папирусный матрас сидел в воде очень высоко, и в конце прыжка мне предстояло уцепиться за почти вертикальную поверхность — трюк, достойный скорее мартышки, чем человека, выросшего в степи и ни разу не взбиравшегося даже на дерево (сами понимаете, что все действия, требующие силы или ловкости, я перепоручал предку).
Мою задачу несколько облегчали папирусные канаты разной толщины, свешивавшиеся за борт. И все равно — риск был велик. Это понимали даже крокодилы, с интересом наблюдавшие за мной снизу…
Трудно пересказать события, меняющиеся с калейдоскопической быстротой. Особенно когда при этом каждый эпизод стараешься разложить по полочкам. Получается долго и нудно.
А на самом деле все происходило в бешеном темпе, едва ли не на счет «раз-два-три».
Если начать с самого начала, то заваруха на финикийском судне выглядела примерно так. Трое здоровяков сгибают меня в бараний рог. Один заносит нож, но тут же отшатывается в сторону. Куча мала катится по палубе и врезается в жаровню. Бой в дыму. Накат на капитана. Его пронзительный вскрик. Мой отчаянный прыжок на борт египетского корабля.
Слава богу, что это папирус, а не дерево — разбиться невозможно. Цепляюсь за канаты. Срываюсь. Опять цепляюсь. Снова срываюсь и лишь в метре от воды окончательно нахожу опору в виде петли, завязанной на одном из концов. Остальное уже проблем не составляло. Все! Теперь меня не волнуют ни злобные вопли околпаченных финикийцев, ни звучное щелканье крокодильих челюстей, которое при желании можно расценить как бурные и продолжительные аплодисменты.
(Позже, вспоминая этот случай, я каждый раз задавался вопросом: а стоило ли тогда затевать такую бучу? Ведь меня же не убить собирались и даже не кастрировать, а только лишить языка. Причем чужого. Не велика потеря. Рисковал-то я гораздо большим. Впрочем, победителей не судят.
ШЛЫГ, ОН ЖЕ СЕНЕБ, НАЕМНЫЙ ВОИН
Нельзя сказать, что мое появление оказалось для египтян приятным сюрпризом.
Они только что обмыли удачную сделку, хорошенько закусили и сейчас, с комфортом расположившись на устланной коврами палубе, услаждали душу музыкой и грациозными движениями темнокожих танцовщиц. Ну лепота, честное слово! А тут из-за борта появляется чумазый и косматый дикарь, имеющий к тому же весьма неясные намерения. Кому это может понравиться?
Музыка умолкла, танцовщицы завизжали, а телохранители, закусывавшие в сторонке, выхватили свои страховидные мечи и поспешили на выручку хозяевам.
Еще чуть— чуть, и незваному гостю не поздоровилось бы, но я пал перед самым представительным из вельмож и выпалил магическую формулу, заранее выученную назубок по настоятельному требованию профессора Мордасова.
Для меня она звучала совершенной абракадаброй, но смысл имела примерно следующий:
— О могучий и великодушный! Взываю к твоему милосердию, защитник сирот и покровитель неправедно обиженных, чьи уши открыты перед каждым, кто говорит правду! Снизойди к моим мольбам, и пусть богиня Хатхор ниспошлет твоим ноздрям вечную жизнь.
Эта фраза, в своем натуральном виде куда более короткая, чем любой перевод, являлась как бы официальной просьбой о заступничестве. С ней можно было обратиться и к фараону, и к судьям, и к жрецам достаточно влиятельных богов, и даже к портовым стражникам.
Конечно, говорил я с диким акцентом, без всяких там придыханий, прицокиваний и аллитераций, которыми так богата древнеегипетская речь, но тем не менее слушателей заинтриговал сам факт того, что прибывший чуть ли не с края света дикарь изъясняется на их родном языке, да еще столь замысловато.
Наверное, это было равносильно тому, если бы живущий в зоопарке шимпанзе стал вдруг цитировать статьи Уголовного кодекса.
Вельможа величавым жестом остановил телохранителей, намеревавшихся выпустить наглецу кишки, и стал о чем-то расспрашивать меня. Но что может ответить своему благодетелю попугай, заучивший дюжину звучных слов и совсем не понимающий их значения?
К счастью, на корабль явились египтяне, наблюдавшие все перипетии моего конфликта с финикийцами. О случившемся было доложено по цепочке: сначала писцу, вслед за тем — секретарю и лишь потом — вельможе.
Тот осклабился до ушей (наверное, тоже недолюбливал этих носатых спекулянтов) и потребовал подать символ своей власти — трость из эбенового дерева, украшенную золотым уреем. Возложив эту трость на мою голову, вельможа торжественным тоном изрек некую фразу, вызвавшую бурное одобрение присутствующих. Лишь спустя некоторое время я узнал ее точное содержание. Вот оно:
— Отныне, чужеземец, ты будешь есть хлеб фараона, да будет он жив, здоров, славен делами и угоден богам. Кроме того, я нарекаю тебя новым именем Сенеб.
Таким образом, я был законным путем принят под юрисдикцию египетских властей, о чем немедленно была сделана запись на папирусе. Финикийцы, наблюдавшие за этой церемонией с мачты своего корабля, могли утереться.
Впрочем, мой статус оказался весьма невысоким. Рабом я не стал, но и полноценным египтянином считаться не мог. Любой портовый попрошайка, родившийся на этой земле, имел больше прав, чем я. Поэтому мой путь лежал все туда же — в шердены.
Наемников хорошо кормили и одевали, обеспечивали жильем, в случае победы одаривали частью добычи и даже позволяли заводить семью, но за малейшую провинность нещадно наказывали палками.
Гарнизонная служба в пограничных крепостях была скучна, а военные действия опасны для жизни и здоровья. Зато удача и определенные личные качества открывали шердену широкие возможности для карьеры. Многие приближенные фараона и даже номархи были выходцами из наемников.
Войска фараона формировались строго по национальному признаку. Один полк состоял из ливийцев, другой из нубийцев, третий из хеттов и так далее. Шердены были вооружены своим традиционным оружием и между собой общались только на родном языке.
Наемные отряды никогда не смешивались между собой, даже в период военных действий. Более того, между иноземными воинами фараона существовала почти открытая неприязнь, поощряемая их командирами.
Все это делалось для того, чтобы предотвратить возможность сговора, а в случае бунта одного из наемных полков легко натравить на него другие. В свете этих фактов нужно признать, что лозунг «Разделяй и властвуй» придумали вовсе не британские империалисты, а египетские рабовладельцы.
Я был определен в полк богини Нейт «Смертоносные стрелы», где служили главным образом выходцы из Европы, в том числе и греки. Наше вооружение состояло из глубоких шлемов с гребнями на макушке, круглых щитов, коротких прямых мечей и треугольных луков местного производства, носимых обычно на шее.
Про первые месяцы солдатчины умолчу — можно подумать, что главной целью командиров было не обучение новобранцев военному делу, а дубление их шкур палками. (И вообще, у этой страны имелось три неотъемлемых символа — пирамиды, папирус и палки.)
Основные тяготы службы, конечно же, доставались предку, а я только приглядывался, прислушивался да мотал все на ус.
Пока Шлыга (а теперь уже Сенеба) в полной выкладке гоняли по жаре, учили взбираться на стены осажденных крепостей и заставляли фехтовать на учебных мечах (после каждого такого занятия несколько человек, как правило, отправлялись к праотцам, а все остальные нуждались в срочной медицинской помощи), я сумел освоить древнеегипетский язык, вернее, ту его разновидность, которая была в ходу у простолюдинов и воинов. (Аристократы, а тем более жрецы, разговаривали совсем иначе.) Подтвердилась известная истина — не так страшен черт, как его малюют.
Стараясь втереться в доверие к командирам-египтянам, я истово поклонялся их богам, особенно Атуму, к которому, по слухам, особенно благоволил нынешний фараон.
Однажды, воспользовавшись удобным случаем, я поинтересовался у полкового знаменосца (в прошлом весьма почтенного человека, попавшего в нашу компанию за какой-то неблаговидный поступок):
— Скажи, досточтимый, а каково истинное имя царя царей, из рук которого мы едим и чьи земли защищаем?
— Тутмос, — ответил знаменосец.
— А кто его отец? — продолжал выспрашивать я, поскольку фараонов с таким именем в египетской истории было предостаточно.
— Светоносный Ра, — буркнул знаменосец, отягощенный какими-то своими заботами.
— Я имею в виду не божественного отца, а земного. Как его звали?
— Его звали точно так же, как и сына, — Тутмос, — знаменосец почему-то стал нервничать.
Но я не отставал:
— Тогда не соблаговолишь ли ты сообщить мне имя деда царя царей Тутмоса, да продлятся его дни. Это нужно для того, что-бы в храме Осириса совершить жертвоприношение в честь всех предков нашего владыки по мужской линии.
— Дед тоже был Тутмосом! — выпалил знаменосец. — Чего ты ко мне привязался, грязный варвар! Пошел прочь!
Боже милостивый, думал я, поспешно удаляясь. Тутмос, Тутмос, Тутмос! Да ведь это, похоже, восемнадцатая династия. Чуть ли не шестнадцатый век до нашей эры. Ничего себе промашечка! Недаром мои сослуживцы-греки только разводят руками, когда я интересуюсь, слыхали ли они про Тесея или Минотавра.
(Правда, нашелся один уроженец Лемноса, у которого имелся дальний родственник по имени Тесей, но не Эгеид, а Эгесдид. Кроме того, он с детства был сильно хром и зарабатывал себе на пропитание ремеслом горшечника.)
Ладно, задача-минимум выполнена, пристрелка проведена. На точное попадание с первого раза никто и не рассчитывал. Можно с чистой совестью возвращаться в будущее, тем более что здесь я время даром не терял. Расширял кругозор и повышал общеобразовательный уровень. Котяра и Мордасов, наверное, давно хотят заключить меня в объятия
А предок пусть еще послужит. Все лучше, чем пасти коней в Киммерии. Авось и в люди выбьется.
Так я потом говорил себе много раз. Особенно с утра пораньше, когда после вчерашней муштры ломит все тело, а черствый сухарь, выданный на завтрак, не лезет в глотку даже при посредстве доброго глотка пива.
Все, сегодня завязываю. Плюну в морду командиру, лягу под палки и, не выдержав боли, покину телесную оболочку Шлыга. И ему так будет лучше, и мне. Но тут же исподволь закрадывалась другая мыслишка. А вдруг в нашем родном мире что-то переменилось, и Котяра больше не пошлет меня в душеходство? Или мое тело, надолго оставшееся без хозяина, перестало функционировать? Куда я тогда денусь? В кого вселюсь? Неужели так и останусь навсегда печальной тенью, скитающейся во мраке безвременья?
И я продолжал тянуть солдатскую лямку, всякий раз находя для себя новое оправдание, а вернее, занимаясь элементарным самообманом. Доводы в пользу того, что я должен задержаться здесь, выглядели примерно так.
Я покину тело Шлыга, а его возьмут да и засекут до смерти. Жалко предка. Это раз.
Не мешало бы подучиться ахейскому языку, а еще лучше — наведаться на Крит, дабы провести там предварительную разведку. Потом очень пригодится. Это два.
Следуя совету Мордасова, нужно оставить после себя побольше отпрысков. Тогда вероятность того, что в следующий раз я опять попаду в регион Средиземноморья, сразу повысится. Это три.
И так далее, и так далее, и так далее.
Короче, время шло, а в моем положении ничего не менялось. Шагистика. Фехтование на мечах. Рукопашный бой. Экзекуции. Грубая пища. Варварские развлечения.
Но даже эту тяжкую жизнь нельзя было сравнить с тем постыдным существованием, которое ожидало меня в клинике профессора Котяры.
Хорошо помню свое первое боевое крещение. Дело происходило на восток от Дельты, где-то в Синайской пустыне, в тех самых краях, куда за несколько лет до моего рождения хитрые арабы заманили еврейскую армию (по примеру Кутузова, заманившего французов к Москве), но, так и не дождавшись морозов, спустя семь дней капитулировали сами.
До этого мы много дней подряд шли походным маршем, изнывая от жары и безводья.
Кто наши противники и где они находятся, я даже не знал. Рядового шердена это не должно было касаться никоим образом. Пусть точит свой меч и готовится к ратным подвигам во славу фараона. Тактикой и стратегией есть кому заняться и без него. У армии достаточно опытных командиров, получивших свои первые чины еще в пеленках. Их изощренный разум предвидит каждую уловку врага, а взор проникает сквозь толщу гор и глубины вод. Зовут этих любимцев фараона «имаху», то есть достойнейшие из достойных. Воины за ними — как за каменной стеной.
Все деревни на нашем пути лежали в развалинах, а колодцы были завалены разложившимися трупами. Рыхлый и горячий песок, по которому ступали наши ноги, напоминал пепел. Даже грифы остерегались садиться на него.
Потом впереди показались скалы, много скал, целая скальная страна, но благодатной тени нельзя было найти даже здесь.
Взвыли трубы, извещая о том, что враг наконец-то обнаружен. Вздымая тучи едкой пыли, затмившей даже солнце, вперед устремились колесницы, разукрашенные золотом, птичьими перьями и лентами. С десяток их развалилось и перевернулось прямо у нас на глазах. Ничего удивительного, это ведь не плац перед дворцом фараона. По камням и рытвинам особо не погонишь, тем более если нет рессор.
Затем наступила очередь пехоты — «меша». Вслед за колесницами тронулся полк Хора «Разящие мечи», укомплектованный долговязыми ливийцами. Им-то, наверное, жара нипочем. Нас, вместе с приданным отрядом копейщиков, почему-то послали вправо, в обход скал. Так оно, может, и к лучшему. Пока дойдем до места, битва закончится. Вряд ли в окрестных землях найдется сила, способная долго противостоять могучей армии фараона.