– Пчелы, что ли? – догадался Глеб. – Так я их тоже не вижу…
Однако не успел он это сказать, как не увидел, но четко услышал то, от чего под шерстью у него явственно заползали мурашки. Сверху доносился быстро нарастающий гул.
– Ай! – шлепнул себя по лбу Сашок. – Ай-яй-яй! Больно!
Тут ударило и по тыльной стороне ладони Глеба. В следующее мгновение и без того ноющую от ожогов руку пронзило острой болью. Мутант инстинктивно хлопнул по ней второй ладонью. Под ней что-то хрустнуло. Глеб посмотрел на руку. На ладони лежал раздавленный темно-серый комочек с вытекающей изнутри белесой слизью. Он поднес руку к глазам. Нет, Пистолетец определенно ошибся. То, что Глеб сумел разглядеть, оказалось вовсе не пчелой. И не осой. И даже не было полосатым. Даже к отряду насекомых это довольно большое – с ноготь величиной – существо он бы отнести не осмелился, поскольку у того было не шесть, а восемь лапок. Летающие пауки?… Крыльев Глеб разглядеть не сумел – видимо те складывались на спине псевдонасекомого, как у жуков. Зато из его безглазой головы выпирали жвала, очень похожие на маленькие зазубренные клешни.
Между тем руку начало жечь, и ничуть не слабее, чем совсем недавно огнем. А потом в нее снова стукнуло. И во вторую. И в голову, в лоб, в спину, плечи… Дождь все-таки начался. Только состоял он, к ужасу несчастных беглецов, вовсе не из водяных капель.
Теперь уже вопили, прыгая и размахивая руками, все, включая самого Глеба. Однако он все же сумел заметить, что больше всех достается Сашку. Парня уже просто не было видно – псевдопауки настолько облепили несчастного, что вместо человека между деревьями метался темный бесформенный ком.
Жуткая картина заставила Глеба опомниться.
– Все быстро под елку! – закричал мутант. – Вон у той ветки до самой земли, забирайтесь под них!
Но услышал его только старший лузянин. Он тут же ринулся к растущей поблизости разлапистой ели. Глеб же подскочил к окутанному микромутантами Сашку, сгреб его в охапку и потащил вслед за Пистолетцем. Забравшись ползком под колючие ветви, беглецы принялись судорожно себя охлопывать, давя и сбрасывая кусачих тварей. Паренек этого делать не мог – от страха и боли он впал в ступор, даже не кричал больше, – и Глебу пришлось потрудиться за двоих.
Ель, казалось, ожила. Она басовито гудела, а ее густые ветки тряслись и прогибались. Стало совсем темно – несметные полчища летающих микромутантов облепили, похоже, все дерево. Разумеется, пробирались они и внутрь «убежища», продолжая безжалостно кусать укрывшихся там приятелей. Было совершенно ясно, что, спрятавшись под ель, друзья лишь чуть оттянули неизбежное.
«Вот и все, – обреченно подумал Глеб. – Мы погибли. Нас сожрут не медведи и волки, а всего лишь какие-то слепые зубастые блохи… Сожрут заживо, полностью, очистят до костей».
Наверняка о том же подумали и остальные. Во всяком случае, Пистолетец перестал вдруг шлепать по щекам и лысине, повернулся к мутанту и очень серьезно, перестав путать слова и буквы, сказал:
– Глеб, послушай. Перед тем как мы умрем, я должен сказать тебе что-то очень важное.
Мутант от неожиданности забыл на пару мгновений об опасности. Но тут пришел в себя и зарыдал в голос Сашок:
– Мы умрем?… Я не хочу умирать! Глебушка, миленький, ну сделай же что-нибудь!..
И тут гудение прекратилось. Разом. Глебу сперва даже подумалось, что у него заложило уши, настолько вдруг стало тихо. Но уже в следующее мгновение он услышал новый звук. Больше всего он походил на шелест листьев в ветреную погоду. Или как будто кто-то огромный высыпал на ель, под которой они сидели, гигантское лукошко сушеного гороха, тем более что еловые ветви над ними действительно задрожали. А еще стало светло – настолько, насколько возможно под сенью еловых ветвей в пасмурную погоду. И перестали кусаться восьмилапые микрочудовища.
Сидевший на корточках мутант опустил взгляд и увидел, что земля под ним усыпана не только пожелтевшей хвоей, но и многочисленными трупиками крылатых арахноидов [10]. Впрочем, некоторые из них еще шевелились, но взлететь и напасть уже точно не были способны.
Тогда Глеб вытянул руки, чтобы раздвинуть перед собой колючую завесу, которая в отличие от верхних ветвей по-прежнему не пропускала свет. Он собрался высунуть голову наружу, но как только раздвинул ветки, из сделанного проема на колени ему и под ноги хлынул шуршащий черный поток. Мутант быстро убрал руки и отпрянул, ударившись при этом затылком о ствол ели. Раздраженно зашипев, больше от злости на себя, чем от боли, он мысленно выругался, приподнялся на полусогнутых ногах и развел уже те ветки, за которыми свет был виден. Высунул голову, опустил взгляд и ахнул: ель метра на полтора снизу словно утонула в темно-сером, слабо шевелящемся сугробе.
Глеб, преодолевая сопротивление веса этой полуживой кучи, поднял нижние ветки, как смог, распинал перед собой «сугроб» и прошамкал начавшими опухать искусанными губами:
– Фылежайте!.. Пиштолетеш, помоги Шашку.
Сдвинувшись в сторону, он пропустил вперед товарищей и побрел сквозь груду хрустящих под ногами псевдонасекомых.
Выйдя на чистое место, он тут же запрокинул голову к небу и покрутил ею. Видимой опасности поблизости не наблюдалось.
А вот старуху первым заметил Пистолетец.
– Ой, фто эфо? – с трудом прошамкал он такими же, как у Глеба, на глазах опухающими губами.
Мутант «вернулся с небес» и посмотрел туда, куда глядел лузянин. Шагах в десяти от них, возле засохшего дерева, стояла, опираясь на клюку… Баба-Яга.
Глава 12 В гостях у «Бабы-Яги»
Худая, словно скелет, согнутая почти до земли, с огромным горбом старуха и впрямь напоминала лесную ведьму из сказок. Из-под спутанных редких седых косм свирепо посверкивал глаз, второй был затянут бельмом. Длинный, крючковатый нос, как и щеки с подбородком, покрывали многочисленные волосатые бородавки. Одежда старухи представляла собой нечто, напоминающее покореженный жестяной кожух, провалявшийся под открытым небом пару десятков лет. Скорее всего, этот тулуп был когда-то сшит из звериных шкур, но за долгие годы настолько вытерся, засалился, заскоруз и прохудился, что определить его истинное происхождение уже не представлялось возможным.
– Подьте сюды, – скрипучим, но неожиданно сильным голосом позвала «Баба-Яга».
Первой мыслью Глеба было: «Догнали все-таки!» Но чуть поразмыслив, он решил, что вряд ли такая едва держащаяся на ногах древность могла столь долго и быстро гнаться за ними. Да и никаких старух (и вообще особ женского пола) он среди напавших на храмовников «диких» не видел. Мутант обернулся к придерживающему за плечи Сашка Пистолетцу и мотнул головой: идем, мол. Лузянин в ответ нахмурился, но все же кивнул.
Подойдя к «ведьме», приятели остановились, ожидая, что же она скажет им дальше. Однако старуха ничего говорить не стала, а, поманив Глеба пальцем, заставила его наклониться и неожиданно шлепнула его по губам ладонью, чем-то уколов при этом. Мутант отдернулся, хотел закричать на сумасшедшую бабку, но почувствовал вдруг, как с губ быстро спадает онемение вместе с припухлостью. Он попробовал пошевелить ими, удовлетворенно хмыкнул и вполне отчетливо произнес:
– Спасибо!
Пистолетец, увидев это, сам наклонился к бабке:
– И фне!..
«Баба-Яга» молча повторила процедуру. Глеб успел заметить, что между пальцев у «ведьмы» зажата пара желтых прошлогодних сосновых иголок. «Иглоукалывание», – выплыло откуда-то из глубин нарушенной памяти.
Старуха между тем, призывно мотнув головой, развернулась и, постукивая о землю клюкой, довольно шустро побрела в чащу. Путники, переглянувшись, отправились следом. Вернее, переглянулись лишь Глеб с Пистолетцем, – глаза у Сашка были закрыты, а ноги его больше не держали совсем, так что в итоге мутант подхватил паренька на руки.
Шагая за бабкой, Глеб то и дело оглядывался, чтобы запомнить обратный путь, и вскоре понял, что вообще перестал ориентироваться в этой глухой темной чаще. Теперь, доведись им возвращаться к плоту, он бы просто не знал, в какую сторону идти. Судя по встревоженному выражению на распухшем лице Пистолетца и тому, как растерянно тот вертел головой, лузянин думал примерно о том же.
«Ничего, – успокаивал себя Глеб. – Живы будем – выберемся. Не съест же нас эта Баба-Яга, в конце-то концов. А вот если накормит и хотя бы парня на ночь пристроит – вообще красота будет». За Сашка мутант действительно начинал все сильнее и сильнее волноваться. Паренек как потерял сознание, так больше и не приходил в себя. Глеб откуда-то помнил (сама информация в голове нашлась, а вот источник остался неизвестным), что после многочисленных укусов пчел у некоторых особо чувствительных к пчелиному яду людей может даже наступить летальный исход. Так то пчелы! А тут вообще неведомо кто. Судя по тому, как сильно распухли покусанные места у самого Глеба и как их нестерпимо жгло, яд у летающих псевдопауков был той еще гадостью.
Идти, к счастью, пришлось недолго. «Баба-Яга» остановилась перед какой-то поросшей мхом грудой старых поваленных деревьев. Глеб сначала подумал, что старуха просто не может через нее перебраться. Но та, и без того согбенная, наклонилась еще ниже и открыла в этой «груде»… дверь. Та располагалась настолько низко, что, казалось, вела прямо под землю. Впрочем, почти так оно и было. Жилище «ведьмы» представляло собой довольно просторную землянку, а те старые стволы, что Глеб принял за беспорядочную груду, служили ей крышей.
Вниз вели бревенчатые ступеньки со стесанным верхом, по которым старуха словно скатилась вовнутрь. Затем из «дверного проема» показались ее сухие и тонкие, как высохшие ветки, руки.
– Давай, – проскрипела хозяйка землянки.
Глеб поначалу не понял, чего от него хотят. Но руки «Бабы-Яги» повелительно качнулись, и она повторила:
– Давай его сюды!
Стало понятно, что старуха говорит о Сашке. Все казалось логичным, с парнем на руках Глебу все равно было бы не протиснуться в этот лаз – одному-то не застрять бы. Но вот так взять и сунуть паренька в «ведьмины» лапы тоже почему-то сильно не хотелось. Да и как она его удержит, в ней душа-то еле теплится?… Уронит еще!
Тут еще и Пистолетец горячо зашептал на ухо:
– Не надо! Она его – хоп! Дверь – хлоп! И понимать не стали!..
– Поминай, как звали, – машинально поправил мутант, но быстро опомнился, мотнул головой. – Чего несешь-то? Парню плохо совсем! Куда мы с ним? И что она нам сделает? Ты видел вообще, на кого она похожа? Ей сто лет в обед. «Дверь – хлоп!» Что, мы эту дверь открыть не сможем? Да я всю эту ее берлогу разворочу!
– Она ведьма! – не унимался Пистолетец. – Она задолкует и тебя, и меня! Видел, что она с чпелами сделала? Нас задолкует, а Шаска съест. И нас потом съест!
– Подавится, – разозлился вдруг Глеб. В конце-то концов, что он в самом деле, как маленький! Бабы-Яги испугался! Из избушки без курьих ножек…
«Без ножек, потому что она их съела с голодухи», – пришло тут же на ум. Мутант сплюнул, нагнулся и бережно передал «ведьме» паренька.
– Головой вперед, а не ногами, дурень! – каркнула «Баба-Яга».
Глеб развернул Сашка и подал, как та попросила. Бабка приняла парня, без проблем его удержала, потянула на себя. Мутант, не выпуская ног парня, согнулся в три погибели и полез в «нору». Застрять он не застрял, но вот нога со ступенек сорвалась, он едва не грохнулся и чуть не выпустил при этом парня из рук.
– Тише ты, леший! – зашипела старуха.
– Я нечаянно, – повинился Глеб.
Оказавшись внизу, он выпрямился – на удивление, распрямиться удалось полностью, даже еще осталось от головы до «потолка» пространство примерно с ладонь – и осмотрелся. Жилище «Бабы-Яги» оказалось просторным и даже – о, чудо! – с настоящей, хоть и небольшой, кривовато сложенной из камней печкой с лежанкой наверху. Еще в «избушке» имелся стол, широкая скамья да разномастные, грубо сколоченные полки на стенах, уставленные посудой и непонятным барахлом. В дальнем углу приютился здоровенный, чуть пониже стола, сундук. Все это удалось рассмотреть благодаря тусклому свету, попадающему в «хоромы» через два узких оконца под самым «потолком», затянутых полупрозрачной пленкой – скорее всего, оболочкой внутренностей какого-то животного.
– На лавку, на лавку его клади! – скомандовала бабка, видя, что мутант застыл в нерешительности. – У мя руки-то не золезные.
Глеб послушно шагнул вслед за старухой к лавке, и они опустили Сашка на широкую доску ее сиденья.
– А может, туда его лучше? – кивнул мутант на печь. – Или вы… ну да, вы же сами там, наверное, спите…
– Я спать не собралась покеда, – буркнула «Баба-Яга». – На ночь-то, знамо, на печку его покладу. Вас – кого на пол, кого на лавку, сама на сундук… А теперя пусть тутока побудет, поправлять его надо. Может не сдюжить, слаб шибко.
– А вы можете ему помочь? – забеспокоился Глеб.
– Чо смогу, то сроблю, – сердито пошевелила крючковатым носом «ведьма».
– А что вы будете делать? – не отставал мутант.
– Чо-чо… Через плечо, – зыркнула на него старуха здоровым глазом. – Тя не спрошу, сама знаю, чо.
Затем она все же смилостивилась и пробубнила:
– Зелья у мя сварены, мазюкалки… Заговоры пошепчу… Не боись, оклемается паря.
– А вы… – осенило вдруг Глеба. – Вы мне помочь не сможете?
– Ты и так здоров, – «Баба-Яга» сняла с полки кривобокую глиняную плошку, зачерпнула и плюхнула в нее из горшка что-то тягучее и вязкое, похожее на смолу, протянула мутанту: – На мазюкалку, помажетесь с тем вон, плешивым, – недружелюбно мотнула она головой в сторону Пистолетца, – и хватит с вас, не помрете.
– Я порпошу! – обиженно взвился лузянин. – Я же не навызаю вас… этой…
Глеб досадливо поморщился, шикнул на Пистолетца и торопливо заговорил:
– Да я не про укусы… У меня дело такое… я память потерял. Может быть, тоже… пошепчете? Или зелье?…
– Память? – нахмурилась бабка. – Всю отшибло, али помнишь чо?
– Мало что помню, – признался мутант. – Даже кто я такой, не знаю.
– Лешак ты, вот кто, – ощерилась вдруг старуха беззубым (нет, три зуба торчали вразнобой из верхней десны, да парочка из нижней) ртом. – Гляну опосля, тока не надейся, что помогу. Ежели тот, кто тебе это сделал, сильнее меня, то ничо не сроблю.
– Мне… сделали?… – ошарашенно вылупил глаза Глеб. – Я думал, это само как-то…
– «Само»! – проскрипела «ведьма». – Сами тока птички чирикают…
И рассердилась внезапно:
– А ну, брысь отсель! На волю оба ступайте, и сюды ни ногой, покуда не кликну.
Она склонилась над Сашком и начала стягивать с парня обгоревшие лохмотья плаща. Сашок неожиданно приоткрыл опухшие щелочки глаз и тревожно задергался:
– Нет-нет, не надо! Нельзя, не дам! Глеб!.. Где ты?
– Я здесь! – подскочил к лавке мутант. – Лежи спокойно, Сашок, не бойся. Эта бабушка добрая, она тебя сейчас вылечит.
– Ты ишшо здеся?! – резко обернулась старуха. – Кому сказано: брысь! Али ухватом выпихнуть?
Когда Глеб с Пистолетцем выбрались наружу и отошли чуть в сторону, мутант заметил, что лузянин выглядит не лучшим образом. И не только потому, что лицо того, кроме вылеченных «иглоукалыванием» губ, было опухшим, красным, в многочисленных точках укусов, а еще и потому, что приятель находился в состоянии, близком к панике. Губы его дрожали, глаза лихорадочно бегали, на лбу выступил пот.
– Ты чего? – нахмурился мутант и протянул лузянину старухину плошку. – Больно? На вот, намажься мазью, авось поможет.
Пистолетец отодвинул ладонью Глебову руку с посудиной и, продолжая вращать глазами, возбужденно зашептал, «забыв» даже путать слова и буквы:
– Это не я «чего», это ты «чего»! Что ты еще удумал? Какое шептание, какое зелье?! Вернет она тебе память, ага, держи карман шире! Ты видел ее? Нет, ты ее видел?! Это ведьма, настоящая ведьма! Она тебе такой «сеанс гипноза» устроит, что ты остатков разума лишишься и станешь зомби, будешь у нее в прислужниках ходить. Вот, сначала Сашка обработает, а потом за тебя примется.
– Ты что, совсем обалдел? – недоуменно посмотрел на приятеля Глеб. – Если бы она нас зомбировать хотела, так уж, наверное, не стала бы с нами возиться – прямо там бы, под елкой, и обработала, пока мы очухаться не успели.
– Может, ей у себя убоднее, – уже не так уверенно, вновь вернув в речь «перепутки», отреагировал Пистолетец. – И нужных аппаратов под рукой не было.
– Каких еще аппаратов? – заморгал мутант. – Ты много в ее «ските» аппаратов видел?
– Не… – совсем потерял недавний напор лузянин. – Не аппаратов, а этих… Пре… рап… аратов…
– Препаратов? – усмехнулся Глеб. – У нее там не лаборатория и не аптека.
– Вот именно! – вскинулся Пистолетец. – Ведьмино голово там.
– Остынь, – вздохнул Глеб и снова протянул лузянину плошку с «мазюкалкой». – На вот лучше, намажься, где достать сможешь, а где не сможешь – я помогу. А потом ты мне.
– А память вернуть все равно потыпаешься? – принял все же посудину Пистолетец.
– Попытаюсь, – твердо ответил мутант. – Пусть и невелик шанс, но упускать я его не хочу. Иначе и себя проклинать стану, и тебя заодно.
Он уселся на высохший ствол поваленного дерева и стал наблюдать, как мажется старухиным зельем надувшийся приятель. Наконец тот не выдержал затянувшегося молчания и пробурчал:
– Ну, смотри. Только потом не плачь и не рогови, что я тебя не дрепупреждал.
– Не скажу, – хмыкнул Глеб. – Если я зомби стану, то я уже точно ничего тебе не скажу. И плакать не буду, потому что зомби не плачут. Ведь смысл их существования – это служение хозяину. Так чего же тут плакать, если вся жизнь – сплошное воплощение мечты? Экстракт стопроцентного счастья.
– Ну-ну, порохохорься, похохми, – продолжил бурчание непохожий на себя лузянин. – Потом помсотрим на твое счастье. Иди-ка, лучше, помажь мне посяницу…