– Так тебя же в поясницу не кусали!
– Она у меня протсо болит, давно уже. Радикулит. Вдруг мопожет?
* * *Когда Глеб с Пистолетцем, услышав призывный оклик хозяйки, вернулись в «землянку», Сашок, мирно посапывая, спал на лавке. Именно спал, а не находился в забытье – это мутант почувствовал сразу.
– Как он? – спросил Глеб у старухи, которая выглядела несколько странно – слегка растерянной, даже чем-то смущенной.
– Завтра к утру совсем поправится, – ответила та, отведя в сторону взгляд единственного глаза. – Давай-ко, положи его на печь, пусть отдыхает.
Мутант бережно перенес Сашка на печную лежанку, обратив внимание, что вместо обгорелого плаща-балахона на парне надета добротная, хоть и изрядно заштопанная, просторная рубаха из грубой ткани. Штаны, правда, остались теми же, изгвазданными в пыли и саже, но зато без дыр – и когда это «ведьма» успела их залатать? Уж не с помощью ли своего колдовства тоже?
– Накормить-то вас сейчас, аль опосля? – глядя только на Глеба, спросила бабка, догадываясь уже, видимо, какой услышит ответ.
– Потом, – подтвердил ее догадку мутант. – Давайте сначала… со мной. Если можно.
– Пошто нельзя, – вздохнула «ведьма», – можно-то можно. Токо ить я тебе говорила…
– Я все помню, – перебил ее Глеб. – И все-таки, давайте попробуем.
– Ну, давай попробуем.
– Ему выйти? – мотнул головой в сторону Пистолетца мутант.
– Мне все едино, коли мешать не станет. Токо пущай не торчит тут колодой – вон, пущай на сундук сядет да помалкивает.
Непонятно, почему «Баба-Яга» не обратилась непосредственно к лузянину, как и в прошлый раз, но разбираться в этом Глебу не хотелось, очень уж сильное разобрало его нетерпение.
– Слышал? – бросил он приятелю. – Иди сядь и не отсвечивай. А лучше выйди.
Пистолетец пробурчал в ответ что-то неразборчивое, но выходить, конечно же, и не подумал – прошел в дальний угол и уселся на сундук с таким угрюмым и обиженным видом, что сразу вызвал из памяти мутанта строки: «Там царь-Кощей над златом чахнет…» Вряд ли в бабкином сундуке имелось «злато», но сам лузянин, изрядно осунувшийся после передряг последних дней, отсвечивающий лысиной, с перекошенным после ядовитых укусов лицом (хотя ведьмина «мазюкалка», надо сказать, произвела весьма положительный эффект) и впрямь походил на некоего сказочного злодея.
– На, – протянула старуха мутанту деревянный ковш с остро и пряно пахнувшей жидкостью, – выпей.
Глеб на мгновение засомневался, но тут же решительно тряхнул головой, принял ковш и, не отрываясь, в пять-шесть глотков осушил его до дна. В голове у него сразу зазвенело, перед глазами поплыли земляные стены «избушки», и только он успел краем угасающего сознания подумать: «Отравила все-таки, карга старая!», как все вокруг стремительно сжалось в точку, а потом вспыхнуло радужными искрами, и мир заполнился белым цветом и шепотом. Нет, он даже не заполнился – он и стал белым цветом, без верха и низа, без высоты, ширины, глубины… Мир перестал быть трехмерным, то ли потеряв все измерения напрочь, то ли, напротив, приобрел такое их количество, что разум просто отказывался воспринимать невообразимое в силу своей ограниченности. А еще в этом мире отовсюду доносился шепот, невзирая на отсутствие направлений. Стало трудно понять, что это – наполненная до краев шепотом белизна или сотканное из шепота бесконечное пространство, окрашенное в белый цвет. Понять это трудно было еще потому, что понимать стало попросту некому – Глеб перестал существовать. Он по-прежнему находился внутри этого белого шепота (или стал его частью?), только он уже не был Глебом. И он больше не был мутантом.
* * *Молодой мужчина, которым сейчас ощущал себя Глеб, шагал по городу. Прекрасному городу! Золоченые купола храмов, отражая лучи солнца, казалось, светились сами – призывно, торжественно, радостно. Белые фасады домов, в большинстве старой – девятнадцатого, а какие-то, вероятно, и более раннего века – застройки также будто излучали собственный свет. И этот свет, эта красота, эта радость, помноженные в душе мужчины на его собственную радость, превращались для него в самое настоящее счастье. Да, он был искренне счастлив. И он был влюблен.
Влюбленный сильно торопился. Глеб чужим сознанием сразу понял куда – к речному вокзалу. Он очень быстро шел, почти бежал. Сначала вдоль оживленного проспекта, по проезжей части которого туда-сюда сновали многочисленные блестящие и разноцветные, словно елочные игрушки, автомобили. Мутант краешком собственного сознания сумел отметить, что ничего подобного в реальной жизни он видеть не мог – подобного великолепия он бы ни за что не забыл, это уж точно. А еще он не смог не отметить большого количества людей повсюду. Самых обычных людей, не мутантов. Причем одеты эти люди были так, словно вокруг царил вечный праздник, словно где-то безостановочно фонтанировал некий Рог Изобилия – настолько разнообразной, красочной и чистой была одежда этих людей. Но самым поразительным в этих людях являлась не их одежда и даже не то, что среди них так и не промелькнуло ни одного мутанта. Удивляли лица этих людей. Они выражали различные чувства: радость, грусть, равнодушие, много чего еще… Кроме одного: они не излучали страха. Особенно той его разновидности, к которой привык Глеб, – повседневного страха за собственную жизнь.
Частью оставшегося в «личном владении» разума Глеб ощущал неестественность этой картины. Он не мог поверить, что увиденное может где-то существовать наяву. А когда он разглядел показавшееся вдалеке невысокое длинное здание, серое с красными вставками, по верху которого большими синими буквами шла надпись: «Великий Устюг», то сразу же понял, что наяву ничего этого не существует. Он видел сейчас прошлое! Вот только чьими глазами? Это для Глеба оставалось загадкой.
Между тем мужчина торопливо направился в сторону речного вокзала (здание с надписью им и являлось), за которым сверкала на солнце лента реки. Когда он подошел ближе, стало видно, что к реке по всей длине берега спускается крутой и высокий откос. От здания вокзала по откосу шла широкая деревянная лестница с перилами, которая упиралась внизу в казавшийся красивым игрушечным домиком зеленый дебаркадер с белой надписью «Великий Устюг».
К дебаркадеру, устало отфыркиваясь, подходил теплоход. Белый, изящный, сверху он тоже казался игрушечным. Но, приглядевшись внимательней, Глеб (та часть, что все еще оставалась им) оторопел. Это была «Москва»! Та самая «галера», появление которой и привело мутанта с друзьями сюда, в логово загадочной «ведьмы», благодаря чарам которой он и наблюдал сейчас вновь злополучное судно. Ну да, вот же и надпись на борту – четкая, яркая: «Москва».
Пока Глеб приходил в себя, теплоход уже причалил к дебаркадеру, а мужчина, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, несся по лестнице вниз. Только сейчас сознание мутанта заметило в руках у того букет – красные с белыми прожилками тюльпаны.
А потом… Непонятно, чье сердце – того мужчины или Глеба, впрочем, оно было сейчас общим – на пару мгновений будто остановилось, а потом застучало горячо, жадно, часто… По трапу, переброшенному с борта «Москвы», шла девушка. Глеб и не подозревал, что на свете могут существовать столь прекрасные создания. Мужчина, похоже, тоже с трудом в это верил. Девушка выглядела точеной статуэткой, идеалом, богиней!.. Ее длинные золотистые волосы сияли на солнце, развеваясь на легком ветру, словно вымпел победившей любви. Глаза, глубокие и синие, как лесные озера, будто втянули в себя мужчину, а вместе с ним и Глеба, и оба они успели произнести: «Ма…», потом мужчина закончил: «…шечка!..», мутант же прошептал: «…ма».
Наверное, он произнес это вслух, потому что, внезапно очнувшись, увидел в единственном глазе склонившейся над ним старухи неподдельный интерес.
– Вспомнил? – проскрипела она.
– Нет… Не знаю, – непослушными губами, будто заново привыкая к ним, произнес Глеб. – Это были не мои воспоминания.
– Но ты сказал: «Мама». Ты видел ее?
– Да. Наверное, да… Только та девушка не может быть моей мамой. Слишком молодая и слишком…
– Баская? – закончила вместо замолчавшего мутанта «Баба-Яга». – Так ить и ты не урод. На шерсть не гляди, смотри глубже… А что молода шибко, так ить сам говоришь, что не твоя-то память была. Я так смекаю, то был батька твой. В тебе его память осталася. Токо так. Папка с мамкой, деды да прадеды – а никого чужого быть в тебе и не может.
– «Генная память?»
– Мне уж неведомо, как твово батьку звали – Геной ли, Вовой ли… – усмехнулась старуха. – Давай-ко повечеряем скоренько, да спать будем ложиться, милок. Устал ты шибко. Да и я тоже.
– Но как же? – встрепенулся мутант. – Я же, по сути, так ничего и не вспомнил!
– Мамку с папкой увидел – то и ладно. Корни свои помнить – вот оно главное. Остальное – пыль наносная. Не вспомнишь – новую нанесет.
– Мамку с папкой увидел – то и ладно. Корни свои помнить – вот оно главное. Остальное – пыль наносная. Не вспомнишь – новую нанесет.
Глава 13 Возвращение к реке
Проснулись рано – мутная пленка на «окнах» едва-едва окрасилась розовым отблеском близкого рассвета, так что хозяйка, как и минувшим вечером, зажгла лучину. То есть лучина, когда Глеб открыл глаза, уже горела. Кроме того, потянувшись за одеждой, мутант увидел, что та худо-бедно залатана, заштопана и даже почищена. Когда же это «Баба-Яга» все успела? Видать, и впрямь с помощью колдовства, не иначе!
Глеб с удовлетворением отметил про себя, что Сашок выглядит совершенно здоровым и снова одет в свой неразлучный, тоже зашитый и заштопанный бабкой плащ. Правда, погрузившись в собственные мысли, мутант не обратил внимания на странные взгляды, которые поминутно бросал паренек на старуху, словно умоляя ее о чем-то.
Позавтракали остатками вчерашнего ужина – вареными вкрутую яйцами неведомо какой птицы (но не куриными точно), еще прошлогоднего урожая моченой брусникой, солеными (где и соль-то добыла старая?) грибами, весьма вкусными лепешками (хоть и определенно не из зерновой муки). Завтракали в полной тишине, молча. Каждый думал о чем-то своем.
Глебу не давала покоя девушка из вчерашнего видения. Он уже почти стопроцентно уверился, что это была его мама. Но… мама совсем молодая, когда она еще и мамой-то не являлась. И теперь мутант усиленно напрягал память, чтобы вспомнить, видел ли он когда-нибудь эту девушку позже – уже взрослой женщиной, ставшей его мамой де-факто. Вспоминал – и никак не мог вспомнить. Казалось, вот-вот – и всплывет перед глазами вожделенный облик! Еще чуть-чуть – и капризная память приоткроет свои завесы!.. Но… этого так и не случилось. Единственное, что, кроме маминого портрета (пусть и многолетней давности), вбил себе в «новую» память Глеб, было ее имя. Отец назвал ее Машечкой (надо же, как необычно и нежно!). Стало быть, Маша, Мария… Славное имя! Пожалуй, самое лучшее из всех на земле.
Еще он, сожалея, подумал, что так и не удалось увидеть отца. Казалось бы, он находился в его теле, куда уж ближе! Но что толку находиться внутри кого-то, если хочешь увидеть его снаружи. К сожалению, никаких зеркал по дороге к пристани им за короткое время «сближения» так и не встретилось. Даже отцовские руки мутант увидел лишь мельком, в самом конце – протянутые навстречу любимой… Красивые руки, с тонкими длинными пальцами. Отнюдь не рабочими. Кем был его отец – ученым, музыкантом, писателем? А может – и скорее всего! – в то время еще только учился?… Странно, но Глеб все же с большой убежденностью верил, что если маму он не раз видел наяву, только не может об этом вспомнить, то отца он даже не пытался вспоминать, будто знал (почти без сомнений), что в сознательном возрасте ни разу его не встречал. А если и встречал, то не имел понятия, что это его отец.
– Куды пойдете? – задув лучину, прервала затянувшееся молчание «Баба-Яга», словно давала понять гостям, что пора бы тем, как говорится, и честь знать.
– Мы… в Устюг собрались, – с легкой запинкой, бросив взгляд на друзей, ответил Глеб. Скрывать что-либо от этой старой женщины он посчитал бесполезной и глупой затеей. К тому же надеялся получить от нее какой-нибудь дельный совет.
Однако никаких советов «ведьма» давать не стала. Лишь спросила:
– Напрямки пойдете, али как?
– Да куда уж напрямки, – помотал головой мутант. – Нас же тут сгрызут заживо! Какие-нибудь гигантские муравьи или крокодилозайцы.
– Мураши такие имеются, – кивнула старуха. – Да и зайцы, хоть не коркодиловы, но тож покусать могут.
– Вот и мы думаем, – сказал Глеб, – к реке нужно идти. А уж вдоль нее – к городу.
– Знаешь, где река-то? – прищурила единственный зрячий глаз «ведьма».
– Если честно, то нет. Как-то все вчера перемешалось в голове… Хотя солнышко сегодня, – мотнул головой мутант на посветлевшие «окна», – так что сориентируемся как-нибудь.
– А то ты упомнил вчера, когда бег сюда, куды солнышко светило! – ощерила беззубый рот старуха. – Ладно, укажу куды идти, не боись. Тока по лесу сторожко идите и не мешкайте. Зверья лютого много. И двуногие тож стренуться могут. Тутока-то вас звери не тронут теперя, сказала я им, а вот подале когда отойдете, тамока сами уж…
– Сказали? – вздернул брови Глеб. – Зверям?
– Ну сказала, и што? У зверья тож ухи имеются. Все, ступайте. Неча зазря рассиживаться.
И все же один совет Глебу «Баба-Яга» дала. Когда друзья отошли уже от «избушки», попрощавшись с выбравшейся вслед за ними хозяйкой, старуха окликнула мутанта и поманила его скрюченным пальцем.
– Ты вот што, милок, – зашептала она, искоса поглядывая на остановившихся поодаль лузян. – С Пистолетом своим держи ухо востро. Темный он человек, себе на уме.
– Пистолетец? – едва сдержал смех Глеб. – Да какой же он темный? Он же весь как на ладони!
– Можа и на ладони, да не на твоей, а на своей, беспалой.
– Да ну, вот это уж точно ерунда, – отмахнулся мутант.
– Ну, мое дело сказать, а слышать иль нет – твое, знамо, – насупилась «ведьма».
– Спасибо, бабушка, – приобнял Глеб за согбенные плечи старуху. – За все спасибо. Пропали бы мы без вас.
– Пропадете ишшо, успеется, – оттолкнула мутанта бабка и, не сказав больше ни слова, заползла в свою «нору».
Глеб недоуменно пожал плечами и пошагал к товарищам.
Ему бросилось в глаза, как смотрит на него Сашок – с непонятным ужасом, будто готовый вот-вот сорваться и убежать. Парень трясся, как в лихорадке, и Глеб направился было к Сашку, чтобы узнать, в чем дело, и успокоить его. Однако старший лузянин, хоть и не слышавший разговора мутанта с «Бабой-Ягой», но прекрасно видевший, чем тот закончился, бесцеремонно оттер земляка в сторону локтем и буркнул:
– Темный велочек эта ведьма! Себе на уме…
Глеб невольно поразился сказанному – почти буквально повторившему, только теперь по «обратному адресу», слова старухи о Пистолетце. «Просто оба вы – буки, – подумал он. – Два сапога пара. Даже говорите одно». Но вслух он произносить это не стал, хлопнул старшего лузянина по плечу, подмигнул враз успокоившемуся младшему и скомандовал:
– Все! Вперед! Потопали!
И все-таки у Глеба никак не шли из головы старухины слова о Пистолетце. Да и его о ней тоже. Чем же они так не понравились друг другу? Если «ведьма» сумела разглядеть в лузянине что-то плохое, «темное», а тот это почувствовал, тогда все понятно. Но что могло быть «темного» в Пистолетце? Разве что его прошлое, его страдания, перенесенный ужас?… Может, в этом и дело? Несчастный косноязыкий мутантишка старается забыть пережитое, невольно блокирует страшные воспоминания, а «Баба-Яга», попытавшись, видимо, его «просканировать», наткнулась на эти «блоки». Пробить их не смогла, но скрытую в них холодную тьму почуяла. Отсюда и «темный». А Пистолетец, конечно же, увидел ее отношение к себе. Отсюда и взаимная неприязнь. Да, конечно же, так оно и есть. Другого тут просто быть не может!
Куда неприятней были последние, «напутственные» слова странной бабки. «Пропадете еще»… Надо же такое ляпнуть. Вот уж успокоила, так сказать, на дорожку! И что она имела в виду? Увидела что-то или просто так брякнула, зная, куда они направляются? Не понравилось, наверное, что он ее обнял, отвыкла от человеческой ласки. Да и если б увидела, то наверняка бы предупредила… Вон насчет Пистолетца сказала же.
Однако самым обидным для Глеба было то, что не оправдались его самые главные надежды. Он так ничего и не вспомнил о себе. Да, мельком увидел маму, но кто он такой, откуда, почему – так и не выяснил. Не помогла старуха, ничего у нее не вышло. А туда же – «пропадете»! Предсказательница хренова!
Глеб сам не заметил, как завелся. Стиснуло грудь, стало трудно дышать. От злобы, от обиды ли – непонятно. Да и на кого ему злиться? На выжившую из ума бабку-отшельницу? Она-то чем в его бедах виновата? На себя нужно злиться, на пустую, безмозглую башку. Или на того, кто ее пустой сделал. Вот бы добраться до этого гада, стиснуть на гнусной шее пальцы!..
Черные ногти мутанта впились в начавшие заживать ладони, выступила кровь. Но он даже не почувствовал боли. Зато услышал вдруг:
– Горит! Лес горит!.. Пожар!!!
Кричали Сашок с Пистолетцем. Оба, дуэтом. И глаза у обоих были выпучены совершенно одинаково.
Глеб обернулся. Лес позади них действительно горел. Да что там горел – пылал! Трещала еловая хвоя, бурыми мохнатыми столбами вздымался к небесам дым, мгновенно затянув солнце. Но и без солнца было темно – огонь, казалось, буйствовал повсюду.
– «Баба-Яга»!.. – похолодел Глеб.
Он метнулся назад, прямо к бушующему пламени, совершенно не задумываясь ни о чем. Если подумал бы – вряд ли осмелился… Да и ни к чему было бы тогда бросаться, помедли он хотя бы немного. Потому что… Потому что огонь, едва мутант добежал до ближайшей горящей ели, стал вдруг стремительно спадать, словно некий великан решил задуть эти гигантские свечи, словно те и впрямь были лишь свечками на праздничном пироге. И ели на самом деле потухли, лишь продолжали смущенно дымиться, сокрушаясь по испорченным «платьям».