VIII
В дверь позвонили.
Ирина вздрогнула и выронила из рук газету. Мариша оторвалась от книжки.
— Я открою, — поспешил к двери Виктор.
Ирина посмотрела на висевшие в гостиной настенные часы. До отправления поезда оставался час. Виктор на собрание не пошел; он вообще не собирался выходить из дому.
Василий Иванович, сидя у окна, вырезал рукоятку ножа для бумаги. Где-то под столом шуршала журналами Ася.
— Кто мне подскажет — это фотография Ленина? Я должна вырезать для уголка десять фотографий, но их здесь так мало. Это Ленин или чехословацкий генерал? Будь я проклята, если… — раздавался ее тонкий голосок.
В коридоре послышались шаги тяжелых сапог. Дверь распахнулась настежь. На пороге стоял человек в кожаной куртке: в руке он держал клочок бумаги. За его спиной возвышались два красноармейца в буденовках, с винтовками наперевес. Еще один, со штыком в руке, расположился у входа в общий коридор.
Мариша вскрикнула. Вскочив, она прикрыла рот руками. Василий Иванович медленно встал. Ася, раскрыв рот, вытаращилась из-под стола. Ирина стояла, гордо выпрямив спину.
— Ордер на обыск, — сухо объяснил человек в кожаной куртке, кинув на стол бумагу. — Сюда! — указал он красноармейцам.
Они прошли по коридору в комнату Ирины.
Они рванули на себя дверь кладовой. Саша стоял на пороге, на его лице застыла мрачная усмешка.
Василий Иванович, из коридора наблюдавший за действиями бойцов, открыл рот от изумления.
— Так вот почему она не разрешала мне открывать, — взвизгнула Ася. Мариша стукнула ее по ноге. Со стола на пол слетел альбомный листок с незавершенным рисунком.
— Кто из вас Ирина Дунаева? — задал вопрос человек в кожаной куртке.
— Я, — отозвалась Ирина.
— Послушайте, — вмешался Саша. — Она здесь ни при чем… Она… не виновата… Я угрожал ей и…
— Чем же? — сухо поинтересовался человек в кожаной куртке. Один из солдат обыскал Сашу.
— Оружия нет, — доложил он.
— Хорошо, — бросил человек в кожаной куртке. — Отведите его в машину. Гражданку Дунаеву тоже. И старика. Комнату обыскать.
— Товарищ, — твердым голосом обратился Василий Иванович к начальнику. — Товарищ, моя дочь не виновата — Руки его дрожали.
— Мы еще побеседуем о ней. — Сказав это, человек в кожаной куртке повернулся к Виктору. — Вы член партии?
— Да, — с готовностью выпалил Виктор.
— Ваш партбилет? Это ваша жена? — указал на Маришу человек в кожаной куртке.
— Да.
— Эти двое могут остаться. А вы одевайтесь.
На полу остался мокрый след от солдатских сапог. Абажур лампы свесился на одну сторону. Неровный луч света, скользнувший по коридору, освещал бледно-зеленое лицо Мариши. Запавшими глазами она пристально смотрела на Виктора.
Часовой, стоящий у входа, открыл дверь и впустил управдома, придерживавшего рукой наспех накинутое пальто, из-под которого виднелась грязная расстегнутая рубашка.
— Боже мой! Боже мой! Боже мой! — причитал он, похрустывая суставами пальцев. — Товарищ комиссар, клянусь, я ничего не знал…
Красноармеец захлопнул дверь перед соседями, собравшимися на лестничной площадке.
Ирина поцеловала Асю и Маришу. К ней подошел Виктор, лицо его выражало беспокойство:
— Сожалею, Ирина… Я не понимаю… Я попробую что-нибудь сделать и…
Ирина прервала его взглядом; она смотрела на него в упор; ее глаза неожиданно напомнили глаза Марии Петровны на старом портрете. Она повернулась и, не проронив ни слова, последовала за красноармейцами. За ней вышли Саша и Василий Иванович.
* * *Василия Ивановича отпустили через три дня.
Сашу Чернова за контрреволюционную деятельность приговорили к десяти годам тюремного заключения в Сибири.
Ирине Дунаевой за пособничество контрреволюционеру был вынесен такой же приговор.
Василий Иванович пытался связаться с крупными должностными лицами, раздобыл несколько рекомендательных писем, адресованных помощникам секретарей, провел уйму времени, ежась в неотапливаемых приемных, названивая по телефону, стараясь каждый раз говорить уверенным голосом. Однако все было тщетно, и Василий Иванович прекрасно это понимал.
Приходя домой, он не общался с Виктором, не обращал на него внимания. И никогда не просил его о помощи.
Мариша одна встречала Василия Ивановича.
— Василий Иванович, пообедайте, — робко предлагала она. — Я приготовила лапшу, как вы любите, — специально для вас.
Каждый раз, когда Василий Иванович отвечал рассеянной улыбкой, Мариша от благодарности и смущения заливалась румянцем.
Василий Иванович навещал Ирину в камере ГПУ. В тот день, когда Василий Иванович добился того, чтобы было исполнено последнее желание Ирины, он заперся у себя в комнате и беззвучно проплакал в течение многих часов. Ирина попросила разрешения на брак с Сашей перед их отправкой.
Церемония бракосочетания состоялась в пустом коридоре ГПУ. У входа стояли часовые. Василий Иванович и Кира выступали в качестве свидетелей. Губы Саши подергивались. Ирина сохраняла присутствие духа. Она была спокойна с самого дня ареста. Она выглядела слегка осунувшейся и немного бледной; ее кожа казалась прозрачной, а глаза слишком большими; ее пальцы уверенно лежали на руке Саши. По окончании процедуры, нежно и сочувственно улыбаясь, она подняла голову для Сашиного поцелуя.
Ответственный работник, которого Василий Иванович встретил на следующий день, сказал:
— Ну, вы добились того, что хотели. Но к чему вся эта дурацкая затея? Знаете ли вы, что их тюрьмы будут находиться на расстоянии трехсот пятидесяти километров друг от друга?
— Нет, — внутри у Василия Ивановича все опустилось, — я не знал этого.
Ирина предполагала такой вариант. Именно это и явилось причиной их свадьбы; она надеялась на то, что места их заключения будут изменены. Однако она ошиблась.
* * *Это была последняя попытка Василия Ивановича. Приговор ГПУ обжалованию не подлежал. Однако место отбывания наказания могло быть изменено; если бы ему только удалось заручиться влиятельной поддержкой… Василий Иванович встал на рассвете. Мариша заставила его выпить чашечку черного кофе; остановив его в коридоре на полпути к выходу, она вручила ему ее. В своей длинной ночной рубашке Мариша дрожала от холода.
Василий Иванович оказался в холле казино этой ночью. Проталкиваясь через толпу, комкая в руках шляпу, он попытался остановить внушительного вида совслужащего, встречи с которым он тщетно ожидал в течение всего дня.
— Товарищ комиссар, — любезно обратился к нему Василий Иванович, — всего несколько слов… пожалуйста… товарищ комиссар…
Швейцар в ливрее вытолкал Василия Ивановича вон; и он потерял шляпу.
Все же Василий Иванович добился приема и договорился о встрече. И вот он вошел в государственное учреждение. Его старое залатанное пальто было тщательным образом вычищено, туфли блестели от крема, волосы были аккуратно зачесаны на пробор. Представ перед столом комиссара, Василий Иванович опустил свои могучие плечи. Трудно было поверить, что много лет назад, охотясь в лесах Сибири, этот волевой человек проходил сотни километров с тяжелым ружьем за плечом. Глядя в суровое лицо сидящего за столом человека, Василий Иванович принялся излагать суть дела:
— Товарищ комиссар, это все, что я прошу. Ничего больше. Определите им одно и то же место для отбывания наказания. Ведь я прошу немногого. Я понимаю, что они контрреволюционеры и вы имеете право наказать их. Я не жалуюсь, товарищ комиссар. Десять лет — так десять. Но только отправьте их в одну и ту же тюрьму. Какая вам разница? Неужели это имеет какое-то значение для государства? Они так молоды. Они любят друг друга. Конечно, десять лет — не такой уж большой срок, но мы с вами знаем, что они никогда не вернутся оттуда, — ведь это холодная и голодная Сибирь и условия жизни…
— О чем это вы? — перебил Василия Ивановича строгий голос.
— Товарищ комиссар, я… я не имел в виду… нет… я не имел в виду ничего такого… Но ведь они могут заболеть, например. Ирина довольно слаба… А ведь они не приговорены к смертной казни. И пока они живы — не могли бы вы не разлучать их? Для них это будет так много значить — а для других так мало. Я старый человек, товарищ комиссар, и она — моя дочь. Я знаю, что такое Сибирь. Мне было бы легче, если бы я был уверен, что она там будет не одна, что рядом с ней будет мужчина, ее муж. Я не знаю, как мне просить вас, товарищ комиссар, но вы должны простить меня. Видите ли, за всю свою жизнь я никогда никого не просил о благосклонности. Вы, наверное, полагаете, что моему возмущению нет предела и я ненавижу вас всем своим естеством. Но это не так. Пожалуйста, сделайте то единственное, о чем я вас прошу, — отправьте их в одну и ту же тюрьму. И я буду благословлять вас до последних дней своей жизни.
Василию Ивановичу было отказано.
* * *— Я слышал о том, что случилось, — заметил Андрей, когда Кира начала рассказывать об аресте Ирины и Саши. — Знаешь, кто донес?
— Не знаю, — ответила Кира и, отвернувшись, добавила,-хотя догадываюсь. Не говори мне. Я не хочу этого знать.
— Хорошо, не скажу.
— Я не хотела просить тебя о помощи, Андрей. Я понимаю, что ты не имеешь права заступаться за контрреволюционера, но ты бы мог попросить, чтобы ей изменили место отбывания наказания и отправили их в одну тюрьму? Это не показалось бы предательством с твоей стороны, тем более, что для твоих начальников нет никакой разницы.
— Конечно, я попробую, — пообещал Андрей, взяв Киру за руку.
* * *В одном из учреждений ГПУ начальник, холодно глянув на Андрея, поинтересовался:
— Вы просите за родственницу, не так ли, товарищ Таганов?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — недоуменно сказал Андрей, глядя чиновнику прямо в глаза.
— Неужели? Вам следует знать, что интимная связь с дочерью бывшего владельца фабрики — не лучший способ укрепить свое положение в партии. Не удивляйтесь, товарищ Таганов. Вы что же, работаете в ГПУ и не догадываетесь о том, что нам все известно?! Вы меня поражаете.
— Моя личная жизнь…
— Ваша, извините, что?
— Если вы имеете в виду гражданку Аргунову…
— Да, именно о ней я и говорю. Я бы посоветовал вам, используя те полномочия, которые дает вам ваша должность, навести справки о гражданке Аргуновой — для вашей же пользы, кстати.
— Я знаю все, что мне нужно знать о гражданке Аргуновой, и не впутывайте ее в это дело. Она политически безупречна.
— Ага, политически! А в других отношениях?
— Если мы говорим с вами как начальник с подчиненным, то я отказываюсь обсуждать все то, что не касается ее политической репутации.
— Хорошо, я не буду продолжать разговор. Я говорил с вами просто как друг. Вам следует быть более осторожным, товарищ Таганов. У вас не очень-то много друзей осталось в партии.
Андрей не смог ничего сделать, чтобы изменить приговор Ирине.
— Черт! — проворчал Лео, окуная голову в таз с холодной водой. Прошлой ночью он пришел домой поздно, и теперь ему нужно было освежиться. — Я пойду к этому проходимцу Серову. У него друг — большая шишка в ГПУ. Если я его попрошу, он просто вынужден будет что-нибудь сделать.
— Хорошо бы, Лео, — с надеждой заметила Кира.
— Поганые садисты! Какая им разница, будут ли два несчастных человека гнить в их адской тюрьме вместе или поодиночке. Ведь понятно, что живыми им оттуда не выйти.
— Не вздумай сказать ему это, Лео. Попроси его любезно.
— Я его попрошу любезно
* * *Секретарша в приемной Павла Серова что-то сосредоточенно печатала на машинке, покусывая нижнюю губу. Десять посетителей, стоя за деревянной перегородкой, ожидали приема. Лео направился прямо в кабинет, на ходу бросив секретарше:
— Мне нужно видеть товарища Серова. Немедленно.
— Но, позвольте, гражданин, — попыталась было возразить секретарша. — Туда нельзя.
— Я сказал, мне нужно немедленно его видеть.
— Товарищ Серов очень занят. Здесь, в конце концов, очередь.
— Идите и скажите ему, что пришел Лев Коваленский. Он примет меня без промедления.
Секретарша поднялась и спиной попятилась к кабинету Серова, испуганно уставившись на Лео, будто ожидая, что он вытащит пистолет. Вернувшись, она выглядела еще более напуганной. Задыхаясь, она произнесла:
— Войдите, товарищ Коваленский.
Когда дверь за секретаршей закрылась, Павел Серов вскочил и, стиснув зубы, зарычал:
— Лев, ты дурак. С ума сошел, что ли? Как ты посмел прийти сюда?
Раздавшийся после этих слов холодный смех Лео напоминал пощечину, которую наносит хозяин своему непокорному рабу:
— Не тебе говорить мне о предосторожности.
— Убирайся отсюда к чертовой матери. Здесь я не буду с тобой разговаривать.
— А я буду, — заявил Лео, устраиваясь в кресле.
— Ты сознаешь, с кем ты имеешь дело? Никогда в жизни я не встречался с подобной наглостью! Ты безумец!
— Сам ты… — огрызнулся Лео.
— Ну ладно, чего ты хочешь? Выкладывай, — сдался Серов и сел за стол, напротив Лео.
— У тебя есть приятель-гэпэушник.
— Хорошо, что ты помнишь это.
— Поэтому я и пришел сюда. Двух моих друзей приговорили к десяти годам лишения свободы с высылкой в Сибирь. Они молодожены. Их отправляют в разные тюрьмы, за сотни километров друг от друга. Сделай так, чтобы обоих определили в одну и ту же тюрьму.
— Ого! — воскликнул от неожиданности Павел Серов. — Наслышан об этом случае. Прекрасный пример преданности партии со стороны товарища Виктора Дунаева.
— Просто смешно, что ты говоришь мне о преданности партии.
— Ну и что ты сделаешь, если я и пальцем не пошевелю, чтобы сдвинуть этот вопрос?
— Ты знаешь, я могу многое.
— О, да,— любезно произнес Серов. — Я знаю, на что ты способен. Но я также знаю, что ты ничего мне не сделаешь. Видишь ли, для того, чтобы утопить меня, тебе нужно будет утопить и себя, а ты, при всем твоем благородстве, я думаю, не пойдешь на это.
— Послушай, оставь этот официальный тон. Мы с тобой оба не чисты на руку. И ты, и я прекрасно понимаем, что ненавидим друг друга. Но мы с тобой плывем в одной лодке, которая, надо заметить, не очень устойчива. Не кажется ли тебе, что было бы разумнее по-возможности помогать друг другу?
— Согласен. И часть твоей задачи — держаться отсюда подальше. Если бы тебе не мешали шоры твоей аристократической надменности, о которой уже пора забыть, ты бы подумал, прежде чем просить меня ходатайствовать за своих двоюродных братьев или сестер, потому что это все равно, что афишировать наши с тобой отношения.
— Ты жалкий трус!
— Возможно. Тебе, пожалуй, тоже стоило бы развить в себе это качество. Тебе не следовало приходить сюда и просить меня об одолжении. Запомни, хотя мы и связаны с тобой одной цепью — до поры до времени, — но у меня все равно больше возможностей порвать ее.
Лео встал и направился к выходу. В дверях он обернулся.
— Дело твое. Только тебе было бы разумнее сделать то, о чем я тебя просил, — вдруг когда-нибудь эта цепь окажется в моих руках…
— А с твоей стороны было бы разумнее не приходить сюда — на случай, если цепь попадет ко мне… Слушай, — понизил голос Павел, — ты можешь для меня кое-что сделать. Скажи этой свинье Морозову, чтобы он прислал деньги. Он опять задерживает выплату со своей последней сделки. Я его предупреждал, что не намерен ждать.
* * *— Подумай, — робко обратилась к Виктору Мариша, — как ты считаешь, может быть, мне стоит встретиться с кем надо и попросить… только о том, чтобы их отправили в одну и ту же тюрьму… кому какая разница… и…
Виктор схватил Маришу за запястье и скрутил ей руку с такой силой, что она вскрикнула от боли.
— Запомни, дура, — процедил он сквозь зубы, — держись от всего этого подальше. Тем самым окажешь мне хорошую услугу. Моя жена просит за контрреволюционеров!
— Но я только…
— Если ты скажешь кому-нибудь из своих друзей хоть одно слово, поняла — одно слово, я тут же подам на развод!
Тем вечером, возвратившись домой, Василий Иванович был спокойнее, чем обычно. Он снял пальто и аккуратнейшим образом сложил перчатки на трюмо в коридоре. Не обратив внимания на накрытый Маришей обед в гостиной, Василий Иванович обратился к Виктору:
— Я хочу поговорить с тобой, Виктор.
Виктор неохотно прошел за Василием Ивановичем в кабинет. Василий Иванович не стал садиться. Он стоял, опустив руки, и смотрел на сына.
— Виктор, — начал он, — ты знаешь, что я могу тебе сказать. Но я не буду говорить этого. Я не буду задавать никаких вопросов.
Мы живем в странное время. Много лет назад я был уверен в себе и своих мыслях. Я знал, когда я прав, знал, кого или что мне нужно осуждать. Но сегодня все изменилось. Я не знаю, могу ли я вообще кого-нибудь в чем-нибудь осуждать. Вокруг нас столько ужаса и страданий, что трудно найти виновного. Мы все несчастные, затравленные создания. Мы много страдаем, но практически ничего не понимаем. Я не буду обвинять тебя в том, что ты, возможно, совершил. Я не знаю движущих тобой мотивов. И не буду спрашивать тебя об этом. Я все равно не пойму. Сегодня никто никого не понимает. Ты мой сын, Виктор. Я люблю тебя. Я не могу не любить тебя точно так же, как ты не можешь не быть тем, кто ты есть. Видишь ли, я хотел иметь сына еще с тех пор, когда я был моложе тебя. Я никогда не верил людям. Поэтому я хотел, чтобы у меня был человек, на которого бы я мог смотреть с гордостью, так, как я смотрю на тебя сейчас. Однажды в детстве ты порезал себе палец. Рана была глубокой, прямо до кости. Ты зашел в дом, чтобы мы перевязали его. У тебя посинели губы, но ты не плакал. Ты не издал ни звука. Твоя мать рассердилась на меня, когда я при виде тебя расплылся в счастливой улыбке. Понимаешь, я был горд за тебя. Я знал, что я всегда буду гордиться тобой. Когда мама заставила тебя надеть бархатный костюмчик с большим кружевным воротником, ты выглядел таким смешным. Ты был таким недовольным — и таким хорошеньким! Твои кудряшки топорщились… Но это не имеет никакого отношения к делу. Просто я не могу сказать тебе ни одного плохого слова, Виктор, у меня язык не поворачивается. Я не буду задавать тебе вопросов. Я только хочу попросить тебя об одном одолжении: ты не можешь спасти свою сестру, я знаю это. Но поговори со своими друзьями — среди них есть влиятельные люди, — пусть они сделают так, чтобы Ирину отправили в одну с Сашей тюрьму. Только и всего. Это не противоречит приговору, и твоя репутация останется вне подозрений. Исполни ее последнюю просьбу, Виктор, ты же понимаешь, что она никогда не вернется оттуда. Пожалуйста, помоги — и мы не будем ворошить прошлого. У меня по-прежнему будет сын, и я постараюсь ни о чем не думать, хотя это будет нелегко. Окажи мне эту единственную услугу во искупление того, что было сделано.