Мальчик слушал внимательно, кивал понимающе. Когда Садовникова завершила свой спич, робко предложил:
– Но, может, лучше вашу маму в покое оставить? Она ведь дееспособная, взрослая. А здесь, на Карибах, – глаза скульптора лукаво блеснули, – сам воздух располагает к курортным романам.
Придется импровизировать.
Таня вздохнула:
– Дэн, да разве я против маминых увлечений? Проблема в том, что у нее сердце больное. А она убежала и лекарства свои не взяла. Хотя ей их нужно каждые шесть часов принимать.
– По-моему, Таня, вы зря волнуетесь. – Пацан осмелился подойти к ней почти вплотную. – Я всегда считал, что лучшее лекарство от всех болезней – это любовь! Заверяю: выдержит сердце у вашей мамы!
И воровато коснулся ее щеки.
Касание отторжения у Тани не вызвало. Однако она решительно отвела его руку. Вздохнула:
– Значит, помочь не хочешь.
– Нет, нет, что вы?! – сразу забеспокоился он. – Просто я подумал, что неудобно людям мешать… К тому же на острове прекрасные аптеки, если понадобится, мама ваша прекрасно сможет купить себе лекарства сама.
– Они сильнодействующие. Даже у нас, в России, их выдают строго по рецепту.
– Но…
– Скажи еще, что мама может сходить к местному врачу и попросить рецепт у него. Притом, что она английского не знает, – саркастически произнесла девушка. И сменила тон на просительный: – Дэн, да не собираюсь я им кайф ломать! Хочу только передать лекарства, убедиться, что все в порядке – и они свободны… – Таня сделала многозначительную паузу: – И мы с тобой тоже.
– То есть ты предлагаешь мне сделку? Я нахожу тебе маму. А ты идешь со мной на свидание?.. – просиял парнишка.
– Ну, если ты пригласишь. – Она опустила глаза.
– OK. Deal! – деловито откликнулся юный скульптор.
И, выхватив мобильник, нажал на кнопку быстрого набора.
– Эй, кому ты звонишь? – забеспокоилась Таня.
Но остановить его не успела – связь установилась чуть ли не мгновенно. Дэн сделал ей знак: не мешай, мол. И произнес в трубку:
– Майк? Ты где? Отлично. Можешь через пятнадцать минут подскочить к отелю «Парадиз»? Тот, что у «Моста дьявола»? Да, дело. Очень важное. Давай, жду.
Отключился, радостно потер руки:
– Все, свидание у меня в кармане!.. Да что ты так смотришь? Все в порядке! Считай, маму твою нашли.
* * *«Как у Чехова – толстый и тонкий!» – с иронией думала Татьяна.
Друг являл собой полную противоположность Дэну. Тот был худ и тонок и, несмотря на высокий рост, выглядел тщедушным. Майк же оказался настоящей горой: высоченный, толстый, весь какой-то бугристый. У крупных людей обычно немного морщин: их кожу жир изнутри распирает, разглаживает. Однако, если присмотреться, Майк, в отличие от Дэна, очень и очень немолод. Голова его без единого седого волоска была, очевидно, искусно подкрашена. Да и глаза у него умудренные, как у много повидавшего человека. А на тыльной стороне ладоней просматривалась старческая «гречка». Пожалуй, сделала вывод Таня, ее новый знакомец примерно одного возраста с отчимом, однако и весом, и габаритами его превосходит. И еще: если от Валерия Петровича исходит добрая аура, позитивная сила, то в Майке и его манерах чувствовалось нечто угрожающее. Во всяком случае, Садовникова постановила себе держать с частным детективом ухо востро.
Хотя тот вел себя естественно, мило. Когда здоровался, хлопнул Дэна по плечу – тот аж присел.
И вкусы в отношении женщин у приятелей, похоже, совпадали.
Майк, едва увидел Татьяну, сразу заявил:
– Убил бы тебя, Дэн, что вытащил меня черт-те куда на ночь глядя. Но ради такой девчонки мочить не буду.
И обратился к ней отеческим тоном:
– Ну, говори. Что у тебя случилось?
Таня от скульптора уже знала: здоровенный – и старый! – Майк Дэну хороший приятель. Работает («Повезло тебе, Танечка!») в детективном агентстве. Единственном на Антигуа.
– Ему найти хоть кого – вообще раз плюнуть, – уверял скульптор. – Связи везде: в полиции, гостиницах, информаторов полно…
«И облегченную мою версию он вряд ли проглотит», – в этом Таня уверилась, едва взглянула в хитроватые, будто насквозь просвечивающие глаза человека-горы.
Что ж. Отступать поздно. Надо максимально использовать возможности Майка – допустим, они у него реально имеются – и уйти в тину. Безо всяких, конечно, свиданий. Ни с тем, ни с другим.
– …Значит, найти влюбленную русскую женщину. Здесь, на острове, – подытожил Майк. – Что ж. Попробуем. Где сосредоточиваем область поиска? Отели, пансионы? Дома в аренду?
– Ну, это, наверно, вам решать, – удивилась вопросу Татьяна.
– Я имею в виду: сколько у них денег? Джентльмен шикует или экономит?
– Джентльмен непредсказуем, – буркнула девушка. – А мама за ним хоть в шалаш пойдет… Кстати, проверьте, на всякий случай, больницы. А еще аэропорт, морской порт – вдруг она уехала с острова? У вас есть такая возможность?..
– Я могу все, – пожал плечами детектив. – Но, если, допустим, они наняли катер – паспортов там не просят.
Особого энтузиазма в его голосе Таня не услышала. И поспешно произнесла:
– Разумеется, я оплачу ваши услуги.
– Таня, брось. Майк тебе просто так поможет, – встрял Дэн.
Садовникова отмахнулась от скульптора. Чарующе улыбнулась человеку-горе:
– Даже не думайте. Меня это не разорит. А найти маму мне очень важно.
– Я согласен на бартер! Свидание – и мы в расчете! – подмигнул частный детектив. – Бросай ты этого (очередной дружеский шлепок по плечу) юного хлюпика!
– Что ты сказал, старый жирдяй?! – запетушился мальчишка.
– Послушайте, вы! – Татьяна подпустила в голос надрыва. – Я здесь в чужой стране. Никого не знаю. Из-за мамы реально волнуюсь, места себе не нахожу. А вы дурака валяете!
И всхлипнула.
Спектакль, кажется, удался. Мужчины сразу посерьезнели, переглянулись.
– Таня, Танечка! Пожалуйста, не расстраивайся! – Дэн взглянул на нее почти жалобно.
А огромный детектив заверил:
– Я немедленно возьмусь за дело. Идите сейчас спокойно ложитесь спать, отдыхайте. Позвоню вам… – он взглянул на часы, – завтра в девять утра. Надеюсь, с хорошими новостями.
* * *Давно. Стамбул. Мирослав Красс
Хоть и уговаривал Мирослав себя не спешить, но в Стамбул прилетел уже на пятый день после встречи со Стефаном. Кстати, столкнулись они в тот вечер на улице немецкого городка отнюдь не случайно. Квартирный хозяин вечером сказал Крассу: его разыскивал мужчина. А так как за полгода, что бывший заключенный провел в городе, его не спрашивала ни одна живая душа, хозяину было излишне добавлять, что визитер был смугл, с иссиня-черными волосами и с длинным носом. И так ясно: Миро действительно понадобился Стефану. Понадобился настолько, что тот не пожалел денег и времени, чтобы самолично отыскать его. И соблазнить, завербовать на работу.
Когда Мирослав покупал билет на самолет до Стамбула, он принял решение: не брать с собой из ФРГ ни-че-го. Никаких вещей. Даже щетки зубной не возьмет. Все, что понадобится, он купит там, на месте. Он начнет новую жизнь. С чистого листа.
Клиника, в которой заправлял Стефан, оказалась несколько иной, чем те, где Мирослав работал в прежней жизни. И к коим привык. Он, разумеется, подозревал, что новое место работы будет определенным образом связано с криминалом (иначе Стефан не искал бы по всей Европе его, бывшего заключенного). Однако он не рассчитывал, что эта связь окажется столь очевидной.
Госпиталь специализировался на пластической хирургии.
И мало того, что работал безо всякой рекламы (об этом Стефан честно предупредил). У него даже не было вывески – а уж это, согласитесь, совсем другой коленкор. Больше того: клиника была замаскирована под обычную квартиру. Точнее, занимала целую лестничную площадку в фешенебельном доме в богатом районе. И любой незваный гость или посетитель, явившийся вдруг без договоренности и рекомендации, увидел бы на этаже то же, что выше или ниже: три обычные двери в апартаменты – с глазком, номером и звонком. На деле открывалась лишь одна внешняя дверь из трех, а все жилища были соединены вместе и переоборудованы под мини-клинику. Здесь находились операционная, перевязочная, ординаторская, хозблок, кабинет самого Стефана, а также две одноместные палаты со всеми доступными к тому времени предметами роскоши: телевизором, видео, мини-баром, роскошной кроватью. Впрочем, за все время пребывания Миро в Стамбуле (скажем, забегая вперед) не было ни единого случая, чтобы заняты оказались обе комнаты. Всегда в определенный период времени у клиники был только один пациент. И однажды, когда отношения со Стефаном стали менее формальными, Мирослав поинтересовался у него, почему бы им не ограничиться одной-единственной палатой? Все равно вторая всегда пустует. «Одна – для плановых операций. Но тебе, как врачу, должно быть хорошо известно: бывают экстренные случаи». Сказано это было таким тоном, что начисто отбило у Мирослава всякое желание продолжать расспросы: какие конкретные форс-мажоры имелись в виду.
Вдобавок сам смысл работы Мирослава кардинально отличался от того, к чему он привык в Карловых Варах. Здесь он не улучшал внешность пациента: допустим, уменьшал слишком (по мнению заказчика) длинный нос, или делал более полными губы, или разглаживал носогубные складки. Теперь он внешность клиентов – менял. И если раньше клиентами Мирослава становились в девяноста пяти процентах случаев женщины, то теперь преобладающим контингентом оказались мужчины. А вели они себя зачастую так, что запросто можно было поставить диагноз (как говорили русские врачи): «шурочка», а то и «белочка»[17], – и вместо операционного стола отправить их в дурдом. Один, к примеру, когда ложился спать, обязательно клал под подушку заряженный пистолет. Другой терпел мученическую боль, однако наотрез отказался от общего наркоза.
Но о том, кем конкретно являлись посетители стационара, Красс не знал. И старался не думать. Сознание порой невольно отмечало разновидности акцентов в их, как правило, дурном английском. Этот – явный итальянец (скорее всего, представитель каморры); тот – араб (наверно, Организация освобождения Палестины); а вот и немец (вероятно, «Красная Армия»).
Да, клиника Стефана оказалась очень и очень специфической. А когда тот, наконец, решил, что Крассу может доверять, однажды, изрядно подвыпив, высказался об их работе со всей определенностью: «Нас с тобой учили, что врач должен быть небрезглив. Так вот, мы с тобой обязаны быть небрезгливыми не только в физиологическом, но и в моральном смысле тоже. И если нам сюда завтра приведут или привезут курдского сепаратиста, который в Турции бомбу взорвал и теперь от властей скрывается, я помогу ему и не сдам полиции – разумеется, если у него найдется достаточно денег, чтобы оплатить наши с тобой далеко не дешевые услуги».
…Мирослав часто думал: выстрел, прозвучавший тогда в самолетном салоне, словно разделил его жизнь на две половины. В одной, первой, он был благонадежным и благонамеренным гражданином, уверенно идущим по карьерной лестнице: отличник в школе, а потом в Университете дружбы народов в социалистической Москве. Подающий большие надежды интерн, молодой блестящий врач. Но вторая, нынешняя, часть его судьбы неуклонно катится под откос: безработный и нищий превратился в пластического хирурга, подпольно изменяющего внешность террористам и мафиози.
Зато с деньгами теперь было все в порядке. Он получал от Стефана наличные в конверте, аккуратно, раз в неделю. Денег хватало, чтобы арендовать хоть и односпальную, зато шикарную квартиру. На работу и домой он добирался на такси. Он мог бы позволить себе купить собственную машину – даже «Мерседес», однако не хотел самостоятельно лавировать в хаотичном стамбульском трафике. Питался Мирослав исключительно на выходе – в кафе и ресторанах. Пару раз в месяц посещал бордель – столь же подпольный, как их клиника.
Ему удавалось даже откладывать. Разумеется, никаких банков. Помещал наличные доллары и дойчмарки в конверт, а его держал в вентиляционном отверстии. Каждая очередная порция, вкладываемая Крассом в пакет, грела душу. Она словно задвигала все дальше и дальше, в пыльный угол сознания, те времена, когда Мирослав мечтал, как о манне небесной, найти на тротуаре оброненную кем-то банкноту или даже монетку.
Однако воистину: человек никогда не бывает полностью счастлив. Ему, царю природы, вечно то жарко, то холодно, он страдает от голода и жажды, а когда его накормят, напоят, дадут хорошее жилище с кондиционированной прохладой (летом) и центральным отоплением (зимой), он тут же начинает желать чего-то еще.
В случае с Мирославом это «что-то еще» приняло облик Юлии Садовниковой. Только ее воображал он рядом с собой во время посещения борделей. И часто вспоминал о молодой женщине безо всякого повода. Ему вспоминалась ее смелость и прямота. И одновременно истинно женское лукавство: как она лихо провела руководителей советской тургруппы, отбилась от коллектива ради него, Миро. Вспоминал ее глаза, порывистые жесты. И ее поцелуй.
О, первый поцелуй! Как многое дает он влюбленным! Сколь о многом рассказывает! Он определяет – и для него, и для нее, – что будет дальше. И насколько далеко зайдут их отношения. И вот в случае с Юлией поцелуй оказался тем самым, что нужен был Мирославу. За этой осторожной манерой целоваться – ряд мягких, чистых касаний, словно птичка пьет воду – Мирослав, казалось, смог бы пойти на край земли. Пройти до конца и провести рядом с Юлей всю свою жизнь. Но теперь… Теперь о ней оставалось только мечтать. Он, совершенно ясно, никогда не сможет больше приехать в Советский Союз. Он даже писать ей не станет, чтобы не скомпрометировать ее.
Самым разумным выходом для него было забыть о русской девушке навсегда. Все равно любовь меж ними невозможна и обречена.
Однако Мирослав не мог этого сделать. И когда запретил себе думать о Юле, гнал от себя мысли о ней, она стала являться ему во снах.
Ладно, придется все отдать на откуп времени, решил Красс. С годами прекрасный образ москвички потускнеет. Не может не потускнеть. А на что еще он может надеяться?
Но однажды… «Мы ожидаем нового пациента, – сказал Стефан. – Завтра. Между прочим, женщину». Мирослав только плечами пожал: женщину и женщину, какая разница. Однако, когда на следующее утро вошел в палату, чтобы познакомиться с клиенткой, он обомлел. Потому что на кровати, спиной к нему, сидела в халатике та самая русская – Юля. Та же фигура, цвет волос, поворот головы, руки и плечи… Пораженный Красс остолбенел, не в силах вымолвить ни слова.
Пациентка почувствовала его взгляд и обернулась. Нет – лицо, увы, оказалось вовсе не Юлиным. Столь же молодым и свежим, однако с совсем другими чертами. Нос – крупнее. Иные брови и разрез глаз. А вот сами глаза – ужасно похожи, та же бездонная синь. Но рот и подбородок чуть более мелкие. Губы – значительно у́же и с опущенными уголками. Словом, девушка походила на Юлю, как походила бы на нее сестра – даже не родная. Максимум сводная.
Но какова природа! Вот это фокусы! Вот это шутки! Она наградила совсем чужую женщину той же самой фигурой и повадкой! «Интересно, – пробежала непрошеная мысль, – а целуется эта красотка так же, как Юлия?»
– Здравствуйте, доктор! – проговорила женщина на идеальном английском.
Акцент американский, машинально отметил Миро, скорее всего, она – с восточного побережья, с севера страны. Нет, эта дама совершенно не может быть русской.
Он по-прежнему хранил молчание, и пациентка насмешливо спросила:
– Со мной что-то не так?
– О, извините, – смутился Мирослав. Надо было как-то объяснить свою окаменелость, хоть что-то сказать. Однако признаваться женщине, что она похожа на другую, тем более при первой встрече, чистое безумие и лучший способ потерять ее навсегда. И тогда Красс повторил то, что говорил уже множеству пациенток: – Я просто поражен вашей красотой.
Ее глаза потеплели, и в тот самый момент Миро уверился: они будут вместе. Он не знал – когда, как долго продлится их связь и насколько тесной душевно будет. Но что они однажды лягут вместе в койку, он не сомневался. Похоже, что-то для себя в тот краткий миг решила и она. Но что – он пока не знал.
* * *Врача и пациента всегда связывает невидимая нить. Сколько романов начиналось во врачебных кабинетах! А уж сколько кратковременных связей и адюльтеров знают жесткие кушетки смотровых и процедурных, ординаторских, перевязочных и даже операционных! А сколько браков сотворилось – или распалось – со слов доктора: пожалуйста, раздевайтесь!
Американка стала первой пациенткой, которую от начала до конца вел Мирослав. Он не позволял себе с нею ничего личного. Никаких вольностей даже в разговорах, все строго по делу. Первым делом обсудили ее будущую внешность. Мирослав показал портрет, выполненный карандашом (в ту пору век компьютеров еще не наступил). Он нарисовал его за один вечер, вдохновенно, по памяти, но получилось похоже – очень похоже. Любой, знавший русскую девушку Юлю, опознал бы ее в портрете.
Оставалось убедить американку, что именно эти губы, брови, глаза будут для нее самыми выигрышными. Пациентка, разумеется, внесла в рисунок свои правки. И Мирослав горячо поддержал ее, однако сделал все по-своему.
Операция прошла без осложнений.
И вот настал момент снятия повязок. Эту процедуру Мирослав никогда не доверял сестричкам. Всегда, с начала до конца, все делал сам. И уж тем более в одиночку он действовал в тот день.
Девушка – лицо забинтовано, сидит на кушетке, чуть сгорбившись и играя в равнодушие, – вся была напряжена. Мирослав, снимая повязки, оказался настолько близко, что чувствовал ее запах: не духов или дезодоранта, а личный, нутряной, ни на что не похожий. У него кружилась голова, и пару раз он был вынужден прекратить свое занятие и отойти к окну – возникала спонтанная эрекция.