За это маг тоже должен будет заплатить.
— Забудь, — тяжело повторил Умберто Рино. — Ее не вернуть, все равно, что мертва.
Он избегал называть дочь по имени даже мысленно. Слишком тяжело становилось на душе.
Эта тяжесть была с ним всегда с того хмурого утра. Крик «Отец!», надменная ухмылка мага и горечь бессильного унижения.
А после пришло отвращение к самому себе. Словно измазался в нечистотах, а теперь уже не отмыться. Он убеждал себя, что иначе было нельзя, но отвращение не проходило.
Герцог Рино умел не колебаться, принимая сложные решения. Его совесть была покладиста, она понимала слова «надо» и «для блага герцогства».
Но сейчас эта сука второй месяц не желала замолкать, и герцог не знал, как ее успокоить.
Прощальный взгляд Франчески — похожа, боги, как же похожа на Камиллу, прощальный поклон того, кто выдавал себя за Эйстера, так и стояли перед глазами.
Умберто Рино не привык сожалеть о сделанном.
Риккардо мотнул головой, и герцог понял — не забудет. Значит надо связаться с этим Бакерсоном, пока не поздно. Надавить, заставить отписаться, что обознался.
Очередная подлость, не сделать которую невозможно. Он не может лишиться последнего сына.
— Осмелюсь заметить, отец, что хоронить заживо — варварский обычай.
— Остришь? — зло спросил Умберто. — У Эйстера понабрался?
Риккардо побледнел, словно от оскорбления, и вскочил.
Умберто Рино вставать не стал. Сидел, рассматривая наследника, пока тот сжимал кулаки, в попытках обуздать свое возмущение.
Долгожданный первенец, ребенок Камиллы — младшая дочь герцога Мантерро, прекрасная, избалованная и взбалмошная, она так и осталась его любимой женой…
Щенок. Пока еще щенок. Лелеет придуманные обиды, мечтает перегрызть горло вожаку. Силен, пусть пока сам не знает своей силы. Отважен, не то, что жалкий трус — его брат, но слишком порывист.
И глуповат.
Нанял поверенных во всех крупных городах, разослал описание Франчески. Представляет себя спасителем из романов, не иначе. А как он будет отбирать сестру у чародея, способного за час уничтожить армию — об этом Риккардо подумал?
— Иди, — велел герцог. — У меня встреча в три часа.
Наследник от души стукнул дверью на прощанье.
Почти сразу после его ухода колокол на башне отбил три часа пополудни, и в дверь постучал секретарь.
— Ульрик ван дер Торк, ваше великолепие.
Дверь приоткрылась, впуская невысокого, подтянутого мужчину, по-военному коротко остриженного. Блестящие черные глаза и острый нос придавали ему неуловимое сходство с галкой, которое только усиливалось от странной, по-птичьи подпрыгивающей походки посетителя.
Он поклонился — вежливо, но без подобострастия. Герцог кивнул ему, как старому знакомому.
Он видел визитера второй раз в жизни. Первый случился две недели назад, когда Ульрик ван дер Торк прибегнув ко всем мыслимым и немыслимым уловкам, сумел миновать заслон из стражи, слуг и секретаря и прорвался на прием.
— Вы подумали над моим предложением, — утвердительно сказал он, останавливаясь напротив герцога.
Впечатление от военной выправки немного портила правая нога, отставленная в сторону, словно посетитель опасался опереться на нее.
— Что у тебя с ногой?
— Несчастный случай на охоте, — Ульрик заразительно улыбнулся.
— Не повезло, значит?
— Тому, на кого я охотился, не повезло куда больше, ваше великолепие. Его череп сейчас служит моей жене шкатулкой для булавок.
Герцог хмыкнул. Он знал, на какую дичь охотился ван дер Торк.
Двуногую и очень, очень опасную.
— Я обдумал твое предложение и согласен перечислять вам ежемесячно сотню золотых лир. Мой счетовод станет проверять, на что пошли деньги, так что будь готов предоставить ему бухгалтерские книги по первому требованию.
— Вы помните, ваше великолепие, что мы не даем никаких гарантий? — мягко уточнил посетитель. — Курия уже очень давно пытается решить эту проблему.
Герцог кивнул. Он хорошо помнил разговор, что состоялся две недели назад.
Посетитель был честен, и в его честности таился горький привкус безнадежности. Он обещал чуть больше, чем «ничего» — призрачную надежду на месть.
Эта честность странным образом подкупала.
— Пусть так, — Умберто Рино с размаху опустил сжатый кулак на подлокотник кресла и не ощутил боли. — Не останавливайтесь. На ублюдков с магическим даром надо надеть намордник!
Франческа
Я запуталась.
Знаю, что должна ненавидеть своего тюремщика, но пламя ненависти нужно кормить, иначе оно гаснет.
Элвин не делает ничего, чтобы поддержать мою ярость. Мне иногда даже хочется, чтобы он был груб — накричал, применил силу. Начни он меня сечь розгой, как грозился, я бы знала, что чувствовать.
Наверное, я заслуживаю презрения со стороны более стойких духом. Так быстро сломалась, уступила. Стоило бы проявить выдержку и непримиримость: не отвечать ему, надменно отворачиваться, встречая улыбку, всячески показывать, как мне противно его общество.
Стоило бы. Но я так не могу.
С ужасом вспоминаю первые недели в Рондомионе — одиночество, озлобленность, беспросветная тоска. Я хотела наказать Элвина, но наказала и себя не меньше.
Не хочу повторения. Презираю себя за слабость, но я слишком люблю жизнь. Между гордостью и радостью я выбираю радость.
«Мудрое решение», — сказал как-то Джанис. — «В компромиссе нет унижения».
Поэтому я разговариваю с тем, кто надел на меня ошейник. Смеюсь его шуткам. Еду с ним встречать рассветы Изнанки на горбатом мостике.
Кованое кружево перил, над замерзшей речушкой, небо в оттенках апельсина и сирени.
Театр, концерты, конные и пешие прогулки…
И он больше не пользуется властью, что дает ему ошейник.
Ему так не интересно. Сам признавался. Нет азарта.
«Какой смысл играть, если проигрыш невозможен?» — его слова.
Для него все — игра. И он редко проигрывает. Слишком редко.
Бывает, что мы ругаемся. Например, когда я пытаюсь настоять на своем. Точнее, это я ругаюсь и возмущаюсь, а он в ответ зубоскалит, как всегда. А когда ему надоедает, приказывает мыть полы или дает иную унизительную работу.
Он никогда меня не слушает! Почти как мой отец. Кажется, во всем мире для Элвина существуют только его желания, а мои не значат ничего.
Мужчины… с ними невозможно спорить.
Но когда мы не ссоримся, мне с ним так невероятно легко, хорошо и интересно!
С ним.
С нелюдем, который убил моего мужа и купил меня у моего отца. Надел ошейник, чтобы превратить в животное. Держит в плену и не собирается отпускать.
Я перебираю свои унижения и обиды, как скупец сокровища, вспоминаю каждое злое слово, каждый оскорбительный жест. Не помогает. С каждым днем выпавшие мне тяготы тускнеют, теряют убедительность и кажутся все мельче. Время размывает память, как вода — песчаный берег.
Элвин
Пожалуй, можно было сказать, что Франческа меня отвлекала. Сознаю, что приложил бы куда больше усилий, чтобы найти таинственного лорда-командора, если бы дома меня не ждала сероглазая пленница.
Нет, я, конечно, опросил друзей и родственников погибших культистов. Но вяло, без огонька. Никто ничего не знал или делал вид, что не знал. Я поверил на слово, не стал прибегать к пыткам. Так, попугал немного.
Еще была зацепка с университетом. По-хорошему следовало уехать в Фельсину на пару недель, чтобы как следует потрясти профессуру и студентов. Шансов мало, но вдруг что да выплывет.
Но я не хотел оставлять сеньориту надолго одну. И тем более не хотел брать с собой, тем самым подвергая опасностям и тяготам долгого пути.
Оставался Рондомион. И здесь неожиданно полезным оказался Ринглус, которого я неосмотрительно поспешил записать в идиоты.
А он идиотом вовсе не был. Ни идиотом, ни балластом. Проницательный и опасный, несмотря на свою миниатюрность, парень. С множеством любопытных знакомств.
Я не задавал лишних вопросов, но готов поспорить — в той своей прежней жизни Ринглус занимал не последнее место в иерархии преступного дна Рондомиона. Сутенеры, шлюхи и скупщики краденого с легкостью принимали его за своего и делились ценной информацией. Пару раз я слышал, как они называли монгрела по кличке «Штукарь» и поминали воровского барона.
Ну и трудно было забыть, как ловко мой гость умеет обращаться с замками.
Его знакомства и умения пришлись очень кстати, когда мы рыскали по городу в поисках хоть каких-то сведений о лорде-командоре. Увы, безрезультатно. Глава Ордена старался не пачкаться, преступные делишки за него обстряпывал ныне покойный Джозеф Найтвуд.
У меня была надежда все же выйти на лорда-командора через Джованни Рино. Пусть я не встречал его в Рондомионе и не слышал упоминаний о нем, быть не может, чтобы хитроумный братец Франчески совсем отказался от власти, которую дает сила хаоса.
У меня была надежда все же выйти на лорда-командора через Джованни Рино. Пусть я не встречал его в Рондомионе и не слышал упоминаний о нем, быть не может, чтобы хитроумный братец Франчески совсем отказался от власти, которую дает сила хаоса.
Дело оставалось за малым: найти Джованни. А девчонка категорически отказывалась рассказывать, куда отправился ее брат. Даже после того, как Тильда по моей просьбе поделилась некоторыми неаппетитными подробностями.
Похоже, что и правда не знала.
Вообще забавное это было время. Не помню, чтобы раньше в Старине Честере одновременно обитало столько народу. Странно, но тесное соседство не раздражало. В совместных ужинах и завтраках было что-то семейное.
И, говоря «семейное», я совсем не имею в виду милые родственные посиделки на Эмайн Аблах.
Франческа
Сегодня Элвин благородный рыцарь, завтра расчетливый подлец, а день спустя — обаятельный светский бездельник.
Тильда отзывается о нем с неизменным уважением. Джанис и Ринглус с легкой иронией, за которой читается дружеское расположение.
Он спас Тильду и Ринглуса. И тех троих девушек. Выкупил из борделя, куда их продали культисты, помог начать новую жизнь… Истинно квартерианский поступок.
И он же изнасиловал Кайлу, а на следующий день выгнал ее на улицу.
Признаться, поначалу я не поверила ее рассказу. Это так непохоже на Элвина. Будь он насильником, я бы тоже не избежала этой участи.
К тому же, на Кайле не было синяков. Вообще.
— Он держал меня магией, — всхлипнула полукровка.
Я решила разобраться и пошла к Элвину требовать объяснений.
— Что за интерес к моим постельным развлечениям, леди кошка? Позвать вас в следующий раз подержать свечку?
— Как ты мог?!
— Легко и просто. Никогда не имел проблем по этой части.
— Ты — мерзавец.
— А то вы не знали?
Знала, но отчего-то мне стало так больно от этого подтверждения. Снова вернулись мучительные воспоминания о сарае в анварских лесах. Я надеялась, что уже похоронила их навсегда: не снятся больше кошмары, и даже ненависть потухла.
Время — могучий лекарь, но рассказ Кайлы разбередил память. И снова все, как будто вчера — страх, беспомощность, унижение.
А потом я очень рассердилась на себя за свою наивность. Жизнь не похожа на романы, маг сам не раз твердил мне об этом. Глупо верить, что в глубине его души таятся ростки добра. Каким бы милым и заботливым не выглядел Элвин иногда, это — не более чем маска.
Что прячется под ней, я не знаю.
Я изводила себя весь день мыслями, что надо обязательно что-то предпринять. Не могу же я просто сделать вид, что ничего не случилось. Насилие над женщиной — самое мерзкое преступление, какое только можно представить, оно не должно сойти ему с рук!
Если это правда, конечно. Вдруг, Кайла солгала? Но зачем ей нужно было это делать?
…ни одного синяка.
…она говорила — держал магией.
Не знаю, что думать. Я бы спросила совета у Джаниса, но тот уехал. Собрался в одночасье, сказал, что у него дела на юге, но к Большой игре он вернется обязательно. И уехал.
Жаль. Он самый умный и рассудительный человек из всех, что я когда-либо встречала. И к нему всегда можно прийти со своими сомнениями, чтобы он все разобрал, разложил по полочкам.
А Тильда к рассказу Кайлы отнеслась скептически.
— Изнасиловал? Очень сомневаюсь. Эта девка сама чуть ли не прыгала на него.
— Почему он тогда не отрицал?
Она вздохнула:
— Потому, что идиот.
— Или потому, что это правда?
Фэйри пожала плечами:
— Какие бы слухи ни ходили про Элвина, в насилии его никто никогда не обвинял.
— Какие слухи?
Кое-что я уже слышала от Кайлы. Неприглядные подробности чужой жизни. Знать бы, правда ли это…
— Я не повторяю сплетен.
Элвин
В дневное время Арена производила странное впечатление. Рассеянный серый свет проникал сквозь щели и узкие оконца под потолком, ложился на грубо сколоченные лавки. Площадка казалась заброшенной. Не было беснующейся толпы, выкриков букмекеров, отсветов факелов на песке.
Мы спустились по выщербленным ступеням навстречу холодной тьме и острому звериному запаху. Вызванный мною светильник повис в воздухе, освещая проход меж клеток. Большинство из них были пусты.
Ринглус поежился:
— Неуютно как-то.
— Что, навевает воспоминания?
Он кивнул со смущенным смешком.
— Куда дальше?
— Прямо.
Справа раздалось жалобное поскуливание, ему вторил рык — не столько грозный, сколько испуганный. Прилетевшее с другого конца загона ответное ворчание — низкое, страшное, заставило зверя замолчать.
Из любопытства я отклонил факел немного в сторону. Свет скользнул по припавшему к полу силуэту — волк. Молодой, облезлый и тощий.
— Не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
— Ладно не топят. Хотя по таким холодам не помешало бы. Но они же их и не кормят. Какой смысл морить бойцов голодом?
Коротышка ухмыльнулся:
— Голодный хищник злее дерется.
— На фэйри это правило тоже работает?
Впереди послышались крики, рев неизвестного зверя и щелчки хлыста. Мы переглянулись и ускорили шаг.
Тренировочная площадка встретила нас пятнами свежей крови на песке, криками и руганью. В паре шагов от входа лежали трупы двух здоровенных ибернийских волкодавов — у одного распорото брюхо, другому отсекли голову — безупречный срез. Не всякий палач сумеет так с первого раза.
Чуть дальше на площадке здоровенный детина орудовал кнутом. Настоящим кнутом погонщика — длинная и гибкая полоса плетеной кожи, способная в умелых руках рассечь мясо до кости.
Под ударами бича корчился и визжал зверь, похожий на вставшего на задние лапы медведя. Седая шерсть, оскаленная клыкастая морда — пародия на человеческое лицо, длинные — в ладонь, почти прозрачные когти, по три на лапу.
Раны от ударов зарастали на глазах, но кнут все опускался и опускался, оставляя новые. Зверь трижды пытался напасть на обидчика, но громила был настороже. Напряженное, готовое к атаке тело всякий раз ловило удар кнута — злой удар, в полную силу. И новые пятна крови разлетались, ложась на песок темно-красным кружевом.
На площадке остро пахло потом и еще кислым, резким запахом с ноткой летних трав.
Так пахнет кровь фэйри.
Нехорошо портить людям развлечение, но я подумал, что если не вмешаюсь, они так и будут продолжать до завтрашнего утра. И, игнорируя возражения Ринглуса, направился к громиле.
Но не успел.
Вой перешел в скулеж, зверь отступил, скорчился. Издал почти человеческий, полный муки стон, и его тело поплыло, как кусок масла на сковороде. Громила выкрикнул что-то резкое, шагнул вперед, чтобы наградить последним ударом тощего голого мальчишку.
Кровавая полоса легла вдоль спины. Парнишка вскрикнул, скорчился и зарыдал:
— Не надо, мастер…
— Ты убил Терсу и Прайма.
— Я не хотел! Я не помню! Не могу, когда…
Его оправдания прервал второй удар наискось. Теперь, когда мальчишка был в человеческом обличие, раны не спешили зарастать.
Громила снова вскинул руку. Как раз в этот момент я оказался за его спиной. Перехватил и вывернул запястье, заставляя разжать пальцы. Кнут выпал на песок, а мужчина вскрикнул от боли и рухнул на колени.
— Какого демона… — проревел он. — Ты, сукин… — поднял глаза и заткнулся.
— И вам доброго дня, милейший. У меня к вам деловое предложение. Если договоримся, я сделаю вид, что ничего не слышал. Если нет… Ринглус, дружище, что положено за оскорбление титулованной особы простолюдином?
— Порка, мой лорд, — монгрел мгновенно подхватил предложенный тон. — Порка и штраф по решению судьи.
Громила стиснул зубы и поднялся.
— Простите, ваша милость, — буркнул он, отводя глаза. — Не признал. Чего вам угодно от старого Пита?
Ха, «старым» этого парня можно будет назвать лет через двадцать, не раньше. Здоровый лоб — я не часто встречаю людей выше себя.
— Ринглус, — бросил я, отыгрывая роль.
— Да, мой лорд! — коротышка засуетился вокруг громилы. — Я имею счастье видеть прославленного Питера Шепарда? У моего господина к вам деловое предложение, которое касается вот этого милого юноши…
Я оставил переговоры полностью на откуп монгрелу. Как показали события последних дней, договариваться с сутенерами, ворьем и прочими отбросами Ринглус умел куда лучше меня.
Мальчишка все еще лежал на песке и смотрел снизу вверх — настороженно и зло. Сальные, нестриженые волосы спадали на чумазое лицо. Тощий, мосластый — сплошные локти и коленки. И ребра под кожей можно посчитать даже издали.
— Вставай.
— Зачем? — в высоком голосе прятался вызов.