Запах влажного камня. Сырой, чуть отдающий гнилью воздух касается лица. Мы вошли? Или еще нет?
— Почти вышли, — ответом на ухо шепот мага. — Давай. Еще пять шагов. Все, можешь повернуться!
Поворачиваюсь, чтобы встретить его одобрительную улыбку.
— Умница! Ну, сколько теперь проходов?
— Два, — зачарованно отвечаю я, оглядывая туннель за спиной. Он странно мерцает, то распадается надвое, то снова собирается в единое целое.
Померкшие, словно припорошенные пылью цвета вокруг, потухшие контуры всех вещей говорят, что я вправду вернулась в привычный человеческий мир. Странно, за две недели на Изнанке я совершенно успела позабыть, как скуден и блекл мир, в котором выросла.
— Поздравляю с боевым крещением. Теперь ты сможешь сама выбирать реальности. Запомни: левый путь всегда ведет на Изнанку бытия. Позже я покажу тебе еще один проход в городе.
— А ты можешь сделать это где угодно?
— Я — да. Но я — выродок, Франческа. Не принадлежу ни одному из миров.
Элвин произносит это равнодушно. Его совсем не огорчает, что он везде чужой.
Я еще раз оглядываюсь на туннель среди развалин дворца.
— Этот проход… откуда он?
— Не знаю. Никто не знает, откуда берутся стыки реальностей. Погоди.
Он достает шарф из золотистого плотного шелка. По гладкой, льнущей к пальцам ткани бежит вышитый узор — лилии и виноградные листья. Как на гербе Ува Виоло. Шарф мягко ложится на плечи, укрывает горло. Шелк прохладный, но согревает. И такой приятный на ощупь. Я глажу его рукой, вопросительно смотрю на мага.
— Чтобы не пялились на ошейник, — поясняет Элвин — На нем заклинание иллюзии, не обязательно обматывать плотно, достаточно держать на плечах.
Потом, ведя лошадей в поводу, по еле заметной тропке мы проходим меж развалин дворцовых построек. По сторонам поднимаются странно скрюченные деревья. Лишенные листвы, замерзшие и жалкие они кажутся жителями развалин, тянущими костистые руки к небесам в беззвучной мольбе.
За остатками стены начинается город. Нищие кварталы, из которых, извиваясь змеей, выползает на восток, старый тракт. Его мостили когда-то бесконечно давно, и нынче каменное тело дороги покрывают проплешины выбоин. Щели меж булыжников столь часты и глубоки, что я бы побоялась скакать здесь верхом. Не дай боги, нога лошади попадет в одну из трещин.
— Слушай меня очень внимательно, Франческа, — Элвин касается моей щеки, заставляя взглянуть себе в глаза. — Там, — кивок в сторону трущоб на западе, — кратчайший путь в центр города. Через район Ист-Уорфолл-Энд. Скверное место, хоть и не худшее в Рондомионе. Красивой, богато одетой женщине нельзя идти через него пешком. Я хочу, чтобы ты сейчас еще раз поклялась, что никогда не сунешься туда без лошади.
— Обещаю.
— И… — он медлит. — Франческа! На Изнанке обитают жуткие, по-настоящему жуткие твари. С ними даже я не хотел бы встречаться лишний раз. Чем дальше от поселений фэйри, тем их больше. Старина Честер на отшибе, лес слишком близко. Никаких прогулок по окрестностям! Обещай мне. Я мог бы приказать, ты знаешь. Но не хочу заставлять тебя.
Ну почему он такой… такой заботливый сегодня?
Такого Элвина трудно ненавидеть.
— Обещаю. Я же не враг себе.
Он ухмыляется:
— В последнем я решительно не уверен. Ладно, сеньорита. Время ехать. Мне бы хотелось вернуться домой засветло.
Путь верхом от башни до центра города занимает не более пятнадцати минут. По дороге маг кивает на особняки, которые мы проезжаем и рассказывает о них с видом профессора, читающего лекцию, перемежая факты слухами и забавными непристойностями.
Рондомион красив суровой северной красотой. Тонкие шпили, устремленные к небесам арки окон и дверных проемов, башенки, эркеры, мостики и кованые ограды…
И кружево редких снежинок в воздухе.
Город льнет к Темесу, подобно большому, хищному зверю, и порой тяжко выдыхает клочья черного дыма, похожие на маленькие тучки. На улицах запах можжевельника и маковых бубликов.
— Скоро Мидст, — говорит Элвин. — Праздник середины зимы. Чем-то похоже на ваши южные карнавалы. По городу жгут костры, в дома стучатся толпы ряженых, выпрашивают угощение. Эль, глинтвейн, песни и пляски до утра.
— Жаль, что я этого не увижу.
Он удивляется:
— Почему не увидишь? Тебе не интересно?
— Интересно, но… — я замолкаю. — Разве ты отпустишь меня? На всю ночь?
— Одну? Конечно нет.
Я отворачиваюсь, закусив губу.
Нет, все понятно. Так было всегда. Даже когда я была дочерью герцога. Особенно, когда я была дочерью герцога. Кто бы позволил мне уйти просто так веселиться с чернью на ночь глядя? Караульные никогда не выпустили бы меня за ворота. Я и днем имела право покинуть Кастелло ди Нава только с дуэньей и охраной. И только с разрешения отца. А во время народных праздников должна была сидеть рядом с прочими знатными дамами…
И все же, как обидно. Я давно уже меньше, чем бесправная служанка, а запреты по-прежнему в силе.
— Так что придется сеньорите всю ночь терпеть присутствие такого негодяя, как я, — светским тоном продолжает Элвин. — Но, честное слово, в этом есть свои плюсы. Например, можно увидеть, как отмечают Мидст фэйри на Изнанке.
— Ты смеешься надо мной?
— Немного.
Хочется зашипеть от возмущения. Почему он делает вид, словно ничего не произошло?! Словно не было огненного столба над холмами и утра, когда отец отдал меня в уплату! Не было попытки насилия, издевательств долгого пути и рук, застегивающих ошейник…
Я хочу ненавидеть его! А это сложно, когда Элвин становится таким. Когда ведет себя, словно он то ли мой опекун, то ли лучший друг…
Надо бы ответить что-то непримиримое, язвительное и злое, но я так не хочу ругаться и портить этот день.
Хмурый зимний день в редких снежинках.
Мы подъезжаем к кварталу с магазинами, маг резко натягивает поводья и останавливается.
— Простите, сеньорита, но дальше я с вами не пойду. Ненавижу магазины и белошвеек. Так что вы как-нибудь сами разберитесь, хорошо? Вот деньги. Не покидайте этот район города. Я вернусь через три часа. Надеюсь, этого времени вам хватит? *
Никогда не привыкну ко льду на мостовой.
Каблук едет по серой наледи, стоит мне сделать два шага из дверей магазина. Я взмахиваю руками в бестолковой попытке удержать равновесие, летят по воздуху упакованные свертки, а я все равно падаю…
Падаю прямо в объятия незнакомца.
— Осторожно, мисс, — говорит он. — С вами все в порядке?
— Спасибо, все хорошо.
Он помогает мне встать и собрать покупки. Улыбается — мягко, чуть виновато:
— Понимаю, что нас не представили. И ситуация очень неловкая. Надеюсь, я не сделаю ее еще более неловкой, если представлюсь сам.
Мне хочется рассмеяться от этой речи. Как далеки любые правила этикета от моей нынешней жизни.
И все же в его обращении есть отголосок жизни той, прежней. В которой я была дочерью герцога. И это приятно.
— О нет, нисколько, — отвечаю я, бросая на него взгляды из-под ресниц. — Я даже настаиваю, чтобы вы представились. Должна же я узнать имя своего спасителя.
Элвина все еще нет, хотя отведенные им три часа уже прошли. Ему же хуже. Пока маг где-то пропадает, я не вижу ничего дурного в легком флирте с симпатичным незнакомцем.
А он действительно симпатичен. Темно-русые слегка волнистые волосы зачесаны назад, мягкие и правильные черты лица. Губы пухлые, как у девушки, наводящие на мысли о поцелуях. Их уголки чуть опущены книзу, как у куклы Пьеро на моей родине. Оттого кажется, что он грустит, даже когда улыбается. Крупный, хорошо сложен, но из-за слишком округлых щек кажется полнее, чем есть на самом деле.
Что-то есть в его внешности милое и безобидное. Он похож на медвежонка. Только не настоящего, а набитого шерстью и сшитого из ткани. У меня был такой в детстве.
Он отступает на шаг назад и церемонно раскланивается:
— Томас. Томас Бакерсон, мисс.
Я протягиваю ему руку для поцелуя и снова кидаю быстрый взгляд из-под опущенных ресниц.
Мой особый взгляд. Он всегда действует на мужчин.
Действовал раньше. С того времени, как маг увез меня из дома, я не пыталась флиртовать. Не с кем было. Да и не хотелось. Слишком злой и несчастной я себя чувствовала.
А сегодня вот хочется.
Томас смотрит на меня зачарованно, и я дарю ему свою лучшую улыбку.
— Франческа Ваноччи, — лишь назвав фамилию Лоренцо, я понимаю, почему сделала это.
Если отец отрекся от меня, я тоже вправе отречься.
Элвина все нет, и теперь я даже рада этому. Чтобы не мерзнуть, Томас предлагает зайти в ближайший магазин. Ему нужно выбрать подарок тетушке, а он совершенно не представляет, что может понравиться женщине.
Я соглашаюсь. Мы заходим в ювелирную лавку, но мой спутник уделяет куда больше внимания мне, чем украшениям. Он заботливо подает руку, придерживает дверь, несет свертки. Томас забавно стесняется в разговоре, и эта его робость будит во мне смелость, даже дерзость. Приходит та самая ветреная Фран, что бесстыже играла с Уго Риччи. И вот я уже флиртую: поощрительно улыбаюсь и бросаю восторженные взгляды снизу вверх.
Он молод, этот юноша. Или все-таки мужчина? Должно быть, ему не больше двадцати. Молод и хорошо одет. Костюм на нем небогат, но указывает, что Томас — дворянин. Его манеры говорят о том же.
Мой случайный знакомый не соврал. Он действительно не представляет, что может понравиться женщине. Зато неожиданно хорошо разбирается в качестве золотых украшений.
Мы как раз выбираем меж двумя парами серег, когда я слышу с улицы голос Элвина. Торопливо извиняюсь, забираю свертки и выскакиваю из магазина.
Что-то подсказывает, что маг совсем не будет рад видеть меня рядом с Томасом. А я не хочу доставлять милому юноше неприятности.
Элвин оглядывает меня со скептическим прищуром:
— Ювелирная лавка? Вам мало той горы золота, что хранится в часовой комнате, сеньорита?
— На улице холодно, — с упреком отвечаю я. — А тебя долго не было.
— Никак не мог закончить раньше, — он поправляет шарф на моей шее. — Поехали домой?
Элвин
Мой брат-умник снова оказался прав. Как всегда.
Дать Франческе немного свободы было правильным решением. Теперь сеньорита не смотрела в мою сторону с брезгливым отвращением и не шарахалась, как от прокаженного.
Поступившись эгоизмом, я получил гораздо больше.
Мне нравилось быть для Франчески проводником в моем мире, где она находилась на правах то ли пленницы, то ли гостьи. Я любил рассказывать ей про обычаи, традиции и историю общества фэйри, порой намеренно сгущая краски, чтобы вызвать восторг или негодование.
Здесь, вдали от Кастелло ди Нава и папаши Рино, ее природная импульсивность, тот душевный огонь, что всегда притягивал меня, вдруг распустился ярким, экзотическим цветком. Живой, неподдельный интерес девушки словно помогал вдохнуть краски в привычные и оттого наскучившие вещи.
Меня умиляла наивность и категоричность ее суждений. И удивляла внезапная мудрость, которая всегда проявлялась неожиданно, но всегда к месту. В сеньорите непостижимым образом уживалась смешная девочка и взрослая женщина, милосердная квартерианка и требовательная, жесткая хозяйка замка.
Она оставалась формально моим фамильяром — по статусу что-то среднее между домашним животным, компаньоном и вещью, но только формально. С точки зрения правил общества Изнанки, Франческа вела себя возмутительно. Никто из фэйри не стал бы терпеть подобное самоуправство или хотя бы просто проявления характера от своей собственности. Мне же нравилось слышать ее «Я хочу», «Я согласна» и даже в не раз бесившем меня «Нет» была особая, трудноуловимая прелесть.
Я больше не давал приказов через ошейник. Странным образом грела мысль, что Франческа выполняет просьбы и держит обещания добровольно, а не потому, что нет иного выбора.
Парадоксально: я ненавидел ее «Нет», но сам факт того, что она могла отказаться, делал «Да» сеньориты стократ дороже и желаннее. Ломать ее, добиваясь подчинения, было бы не только подлостью, но и глупостью. Франческа нравилась мне такой, какая есть.
Одно плохо — стоило ей почувствовать свободу, как сеньорита начала дурить, показывая характер. Она оказалась той еще штучкой. Своенравной, упрямой, целеустремленной. И, чтоб я сдох, ничуть не менее властной, чем Иса!
Мог бы сразу догадаться по тому злополучному розыгрышу.
Пожалуй, меня даже забавляли ее попытки верховодить — то явно, то скрытно. Был какой-то азарт в том, чтобы подмечать их, делать вид, что поддаюсь, а в последний момент поворачивать все по-своему.
Но порой я уставал. Невозможно все время сражаться! А она, хитроумная моя радость, как нарочно выбирала моменты, когда я был расслаблен и доволен, или наоборот — слишком вымотан, чтобы спорить по-настоящему. В ход шла и лесть, и уговоры, и надутые губки с ненавидящими взглядами.
Надоело объяснять, что на меня это не действует. Иса десятки лет пыталась нащупать ниточки, за которые меня можно дергать, и не сказать, чтобы очень успешно. Если я не даю княгине командовать собой, то с какой радости стану подчиняться фамильяру? Смешно.
Пожалуй, герцог в чем-то был прав. Девчонку нужно было держать в узде. Возможно, он прав был даже насчет порки, как средства воспитания, но я помыслить не мог о том, чтобы ударить Франческу.
Так что в ответ на закидоны и попытки манипуляции я взял за привычку занимать ее трудотерапией. Ничего сложного, мелкая работа по дому наравне с брауни, но для потомственной аристократки, руки которой никогда не знали ничего тяжелее пяльцев, трудно придумать что-то более унизительное.
— Не понимаю вашего возмущения, леди. Неужели вы думаете, что если бы ваш побег с Лоренцо удался, вы бы избежали черной работы? Быть женой никому не известного живописца совсем не то же самое, что быть герцогской дочкой.
По молчаливой договоренности я не пользовался властью ошейника, а Франческа не пыталась сопротивляться таким приказам.
Впрочем, сказать, что сеньорита покорилась, было бы большим преувеличением. Пленница быстро нашла отдушину и издевалась в ответ, выполняя приказы уж слишком буквально или наоборот самым извращенным образом.
Как в тот раз, когда я велел ей вымыть посуду и обнаружил, что она сделала это в моей ванной. И ладно бы сделала нормально! Так нет, оставила пятна жира на полу, на стенах. И две чашки расколотила.
Стерва!
Я начал следить за формулировками, уточняя буквально каждое действие, но она все равно находила в них лазейки, заставлявшие меня восхищаться ее умом и упрямством.
Главным камнем преткновения меж нами оставался ошейник. Она всерьез переживала из-за украшения, которым я ее наградил. На мой взгляд, совершенно напрасно — штучка де Бриена смотрелась одновременно возбуждающе и пикантно. Ну, мне, по крайней мере, трудно было удержаться от мыслей определенного содержания, когда я останавливал на нем взгляд.
Он ее совершенно не портил. Напротив, придавал очарования. Приковывал взгляд к тонкой шее, подчеркивал бледность кожи. Делал сеньориту как-то уязвимее, мягче.
Но Франческа считала само существование ошейника неимоверно унизительным и постоянно просила снять. Намеками, жестами, взглядами…
Я бы снял, честное слово, раз это для нее так важно. Но она же тогда уйдет!
Или не уйдет. Не знаю. Главное — сможет уйти. Я не хотел рисковать.
Не мог потерять ее.
Дурак. Даже не дурак — идиот. Снова по тем же граблям. С разбегу. Не я ли любил повторять «Никаких привязанностей к человекам». И вот…
Я знал, чем все закончится. Люди слабы и смертны. Им отмерен ничтожно малый срок.
Еще было время. Десять, а то и двадцать лет до того, как она начнет стареть, как безупречная, сияющая кожа покроется сетью морщинок, сначала едва заметных, позже все более и более очевидных. Погрузнеет фигура, уйдет девичья прелесть и легкость…
Бессилие перед неизбежным финалом — одна из причин, по которым я не был настойчив в попытках сделать ее своей. Правильней всего было бы отпустить девчонку. Прервать эту мучительную для нее и обреченную для меня связь, пока не стало слишком поздно и слишком больно. Но я не хотел.
Боялся сближаться и не мог отпустить. Я нуждался в ней. Не как в воде или воздухе, но присутствие Франчески делало жизнь ярче. Я готов был расстаться с ней не больше, чем балованный ребенок, получивший новую, желанную игрушку.
Глава 7. Волчонок
Intermedius
Умберто Рино
— Забудь. Твоя сестра мертва.
Наследник мотнул лохматой головой, и на его лице, Умберто Рино, словно в зеркале, увидел выражение фамильного упрямства.
— Это не так, мой сеньор и отец. Поверенный, — юноша сверился с письмом в руке, — Бакерсон пишет из Рондомиона, что в городе видели девушку, похожую на Франческу.
Презрительное выражение лица Риккардо контрастировало с почтительным тоном.
«Ты отдал Франческу. Ты запер меня, не дал проститься с сестрой, но теперь ты не сможешь запретить мне искать ее», — говорил яростный взгляд юноши.
Герцог отвел глаза.
За прошедшие два месяца наследник Рино изменился как-то резко и сразу. Ушел, растворился в серой, полной пепла хмари, встрепанный птенец, мальчишка в теле взрослого. Вышел вместе с рыданиями по потерянной сестре.
Риккардо повзрослел в одночасье, утратив уважение и страх. Он больше не искал одобрения отца и не боялся спорить с ним, не стесняясь и посторонних.