— Вовсе нет! Ничего подобного, — возмущаюсь я.
Возмущаюсь потому, что он прав.
— С чего ты вообще решила, что я их ненавижу?
— Ты на них охотишься.
— Ну… если смотреть с этой точки зрения. Ненавидит ли охотник добычу?
— Значит, для развлечения? — не могу сдержать разочарования. Лучше бы история, которую я придумала, оказалась правдой.
Он вздыхает:
— Я дал зарок князю Церы. Но главное — мир точно станет лучше без этой мрази.
Разговор уходит от магии, от Изнанки и мира фэйри. Мы говорим о чем-то незначительном, но важном. Про то, что мы оба любим мягкий сыр и трагедии Уильяма Ардена. Про картину маэстро Антонисона в его комнате — ту самую, с демонами и адскими муками. Она ему нравится, потому что «Это же такая восхитительная гадость, Франческа! Как можно ее не любить?». Говорим про разеннские обычаи, про историю Древней Ирвы. И про то, как красив зимний Рондомион, маг обязательно покажет мне его, вот только выкроит хотя бы пару часов…
— А можно мне в город завтра? — робко прошу я. — Здесь так скучно.
— Нет, — слово бьет, как камень в витраж. Здоровенная, неподъемная каменюка, от которой гнется свинцовый оклад и разлетаются в мелкую крошку цветные стекла.
Так же разбивается вдребезги очарование вечера. Темнота больше не укрывает мягким пледом, она давит. Чужая комната, чужой город.
Я поджимаю губы и встаю:
— Я пойду. Не закончила с уборкой.
— К грискам уборку, — он снова удерживает меня за руку. — Не хочешь — не занимайся. Для чего нам брауни?
— Я хочу, — скучным тоном говорю я, все еще проживая внутри это резкое «нет». — Но ты всегда можешь приказать мне остаться.
Тяжелый вздох.
— Франческа, мир Изнанки действительно может быть опасен для новичка. Я покажу тебе его, обещаю. Но позже…
— Потому, что сейчас у тебя нет времени, — завершаю я за него фразу. — Знаю. Ты уже говорил.
Джанис ошибался. Бесполезно упрашивать и быть милой. Все равно все будет так, как решил маг, а ему удобно держать меня дома, словно вазочку на каминной полке.
Словно кошку.
Мужчины не меняют своих решений, и нет смысла попусту просить и унижаться. За столько лет рядом с отцом я могла бы выучить это.
— Если у вас нет времени, не стану отнимать его, — говорю я, вырываю руку и ухожу.
Элвин
Я сглупил дважды. Первый раз, когда пошел домой к Гарутти, порыться в его вещах, не озаботившись щитами. И второй, когда рефлекторно отшвырнул напавшего. Все бы ничего, но парень налетел на штырь для мяса у очага и обмяк. Три дюйма окровавленной заточенной стали, торчащие из сердца, намекали, что это тело допросить уже не получится. Все, что с ним можно было сделать — это зажарить.
При убийце не было бумаг или иных подсказок. Но я и без них не сомневался, что тот пришел передать привет от Найтвуда.
Пора заканчивать с лживой скотиной.
Поначалу боль почти не ощущалась. Лишь почувствовав, как по спине стекают липкие струйки, я понял, что дело серьезней, чем казалось.
Не стал обращаться к фэйри. Не хотел выглядеть слабаком и идиотом в глазах княгини. Рана казалась совсем ерундовой, а дома у меня как раз гостил Джанис.
Это было третьей глупостью. Я пересмотрел свое мнение уже в дороге. Несмотря на перевязку на скорую руку, кровь не хотела униматься, но возвращаться было поздно. От кровопотери начала кружится голова. Опираясь на стену, я добрался до третьего этажа только для того, чтобы убедиться, что брата нет в его покоях. Парад идиотизма продолжался, потому что я зачем-то потащился наверх. И только войдя в свою комнату вспомнил, что еще двенадцать лет назад перетащил всю эту хирургически-медицинскую мелочь в лабораторию, где был наложен сохраняющий от губительного действия времени контур.
Так что неожиданный приступ квартерианского сострадания со стороны Франчески пришелся весьма кстати.
Потом мы на удивление мило болтали, и я, наконец, понял, зачем вообще увез ее из Рино. Смешно, но мне просто хорошо с Франческой. Вот нравится с ней общаться. Она всегда так живо реагирует: восхищается, переживает, сочувствует. У девчонки отличное чувство юмора — куда она его прячет? И просто с ней интересно. Могу повторить подобное про очень небольшое число женщин. Да и мужчин тоже, если уж на то пошло.
Ладно, Черная с сексом, раз уж я ей так противен. Это задевает, но переживу, найти плотские утехи совсем не сложно. Найти человека или фэйри, с которым будешь на единой волне, куда более нетривиальная задача.
Итак, все было мило и замечательно. Ровно до того момента пока сеньориту опять не укусила очередная муха.
Женщины… они обожают создавать драмы на ровном месте.
Ну ладно — ушла и ушла. Я не сильно возражал. Как раз осталось время до прихода Джаниса посидеть над позаимствованной у культистов скрижалью.
Я разбирался с ней уже неделю, и все шло к тому, что без брата мне не справится.
Сам принцип действия заклинания я еще расколол, но к чему оно — так и не понял. Скрижаль была частью чего-то большего. Чем-то похоже на ту звезду Хаоса, что я деактивировал в Цере.
Никогда в жизни не работал серьезно с подобными вещами. Слишком сложно и непредсказуемо. Слишком велика вероятность ошибки. Месяцами сидеть с кропотливыми расчетами, выстраивать цепочки смыслов, проверять вектора силы, следить, чтобы все идеально сходилось к нужному результату без всяких неприятных последствий в виде отдачи? Нет, я могу. Но зачем?
Я — парень простой. Не люблю подобные игры разума и многотомные теоретические выкладки.
Надо было сразу позвать Джаниса. Гонор, чтоб его. Гонор и желание обставить умника на его же поле.
— Откуда ты это взял? — спросил он, нахмурившись, после того, как поработал над моей раной, и я показал ему скрижаль.
— Долго рассказывать.
— Я никуда не тороплюсь.
Я пожал плечами и выложил все подробности своей разеннской авантюры и гейса, данного Марцию Севрасу.
— И ты молчал? — потрясенно выдавил брат, когда я закончил.
— Как-то к слову не пришлось.
— Вопрос с культистами затрагивает всех Стражей.
— Да ладно! Это мой гейс и мои проблемы, если что. Ты сам-то веришь, что Эйприл или Мартин все бросят и побегут охотиться на последователей Черной? А Фергус? Он еще и свечку им подержит.
— Не преувеличивай, — брат оставался мрачным. — Погоди, мне надо подумать.
Он думал до утра, после завтрака пристал с сотней вопросов. Что было в Цере? Какова формула гейса? Что я успел узнать? Что собираюсь дальше делать?
Больше всего меня утомили расспросы про руны, которые были вписаны в звезду хаоса, и использованные для деактивации ключи.
— Хоть пытай — не помню. Прошло почти три месяца.
— Постарайся вспомнить, — его голос звучал умоляюще.
Я честно попробовал, но ни гриска не смог.
— Разве это так важно?
Достаточно было взглянуть на лицо Джаниса, чтобы понять — еще как важно.
— Ну ладно, — вздохнул он. — Что собираешься делать дальше?
— Повторить операцию с зеркалом. Надо вытащить Тильду. Она и так по моей милости провела там лишнюю неделю.
— Сегодня?
— Сегодня не получится, над ней будут измываться алхимики в лаборатории. Планировал завтра.
Брат посмотрел на меня с подозрением:
— Элвин, признайся честно: сколько раз ты запирал свою тень в зеркале?
— Ну…
— Честно!
— Три раза, — неохотно признался я.
— Это значит, в следующий раз у тебя будет… — он прикрыл глаза, проводя какие-то свои расчеты. — Максимум три часа.
— Знаю.
Это было какое-то фатальное невезение. Во второй раз в резиденции Ордена оказалась куча, просто куча народа. Толпились по коридорам, бегали из лаборатории в лабораторию. Где вся эта орда была несколькими днями раньше?
Вытащить тройку пленников при стольких свидетелях не стоило и пытаться. Я постарался провести время с пользой — пообщался с культистами, запомнил всех, кого смог, в лицо и по именам.
В третий раз клетка Тильды была пуста. Обнаружив это, я пережил несколько очень неприятных мгновений. Настолько неприятных, что рискнул спросить о фэйри у коротышки-монгрела в соседней клетке.
Пришлось признаться, что облик мейстера — всего лишь иллюзия, но дело того стоило. Монгрел, которого звали Ринглус, оказался неплохим парнем. Он успокоил меня, сказав, что Тильду просто увели в лабораторию.
У нас было не так много времени на болтовню, но я успел выяснить примерное расписание, по которому культисты проводили издевательства над пленниками. Так что, если все пойдет по плану, завтрашняя вылазка обещала стать удачной.
Вспомнить бы еще, когда в моей жизни хоть что-то шло по плану.
— Почему не войти туда с боем?
— О боги! Джанис, не ты ли мне на днях читал лекцию на тему изящных решений и нелинейных схем?
— О боги! Джанис, не ты ли мне на днях читал лекцию на тему изящных решений и нелинейных схем?
Это было тем же утром, как он приехал, за завтраком. Долгий и бессмысленный спор по поводу моих действий в Рино.
Он вздохнул:
— У меня и в мыслях не было поучать. Ты взрослый, и сам за себя отвечаешь.
— Спасибо и на этом.
— Но я по-прежнему считаю, что ты сглупил. Можно было добиться желаемого, не привлекая лишнего внимания к Стражам. И без убийства тридцати тысяч человек.
— Вот и пытаюсь действовать малой кровью.
— Иногда грубая сила бывает оправдана.
— Не тот случай, — с сожалением признал я. — Не забывай, что это — подвалы. Причем опоры укреплены магией — я проверял. Пиковый выброс магии вне лабораторий повредит контур заклинания, больница просто обрушится. Никакого приобщения к запретному знанию.
— Если я правильно понял формулу гейса, запретного знания от тебя и не требуется. Уничтожь резиденцию, и он будет снят.
— Тю, братец. Даже если забыть про фэйри, а я забывать про них не намерен, это не план, а туфта. Где твое любопытство? Неужели не интересно, что за конструкцию собирают хаосопоклонники, и зачем им фэйри в клетках?
Джанис снова уставился на пластину:
— Интересно, — медленно сказал он. — Но так рисковать… Ты понимаешь, чего можешь лишиться?
Я пожал плечами:
— Жить вообще опасно — можно случайно помереть. Я хочу выяснить, зачем культисты варят это рагу. И взглянуть в глаза лорду-командору.
Он молчал, что-то прикидывая про себя. Потом кивнул:
— Хорошо. Что именно ты успел узнать?
— Не так много. Проклятье, я не могу задавать им вопросы, на меня и так косятся. Понятия не имею, как Гарутти вел себя при жизни, но, похоже, у нас мало общего. Сейчас я знаю по именам и в лицо большую часть культистов. Из тех, кто регулярно бывает в резиденции. Это маги, Джанис. Даже те, кто занимается исключительно теорией, как Каррингтон. И я никогда не видел ничего подобного, впору от зависти сдохнуть — такое оснащение, такая работа. Откуда людям вообще известно про эмпирический метод Августы?
Он помялся:
— Похоже, это моя вина.
— Твоя?
— Да. Когда я работал над единой теорией магического поля, у меня было несколько учеников. Из особо одаренных человеческих магов.
Если бы он признался, что держал гарем с сотней наложниц-фэйри, я бы и то меньше удивился.
— Зачем?
— Некоторые эксперименты требовали помощников. Работать в команде проще.
— Час от часу не легче! Значит, это кто-то из твоих питомцев? Решил порадовать папочку? И ты еще меня упрекаешь в безответственности?
Я зря ерничал. Ни один из писаных или неписаных законов нашего сообщества не запрещает набирать учеников среди людей. Просто так никто не делает. Слишком обидно вкладывать усилия, чтобы через пару десятков лет хоронить того, кого помнишь еще мальчишкой.
Обидно и больно.
«Никаких привязанностей к людям» — здоровый девиз нормального Стража. Не влюбляться. Не дружить. Не заводить близких отношений. Только деловые. Люди слабы и смертны, и с этим ничего невозможно сделать.
Ши и фэйри — единственный разумный выбор для бессмертного. Пусть каждый из нас когда-то был человеком, ключевое слово здесь «был».
Потому большинство Стражей и живет на Изнанке. А те, кто остался на человеческой стороне реальности, как Мартин, держат людей за порогом души, никого не пуская слишком близко.
Мы все обжигались на этом. И многие — не один раз.
Джанис покачал головой:
— Прошло почти восемьдесят лет. Это ученики учеников. Знание разошлось по миру, Элвин. И, знаешь, я рад этому.
— Рад тому, что творят эти ублюдки?
— Речь не об Ордене. Знание — инструмент, который можно использовать для добрых и дурных дел. Жаль, что оно попало им в руки, и жаль, что они сумели им распорядиться. Но сам факт, что люди пытаются постичь и изменить мир… это дает надежду.
— На что?
В этот раз он молчал очень долго. Потом все-таки сказал:
— Ты мне не поверишь.
Вот терпеть не могу, когда он начинает так выступать.
— А ты попробуй рассказать, и увидим.
Еще одна долгая, театральная пауза. Видят боги, как меня раздражает, когда Джанис начинает прибегать к своим фокусам!
Я зевнул и уже собирался предложить идти заняться каждому своими делами, когда брат выдавил:
— Мир умирает.
Я скептично улыбнулся.
— С чего бы ему заниматься такой ерундой?
— Не веришь? Как хочешь, дело твое. Но я много лет изучаю вопрос и могу сказать точно: все к этому идет. Среди людей больше не рождается великих магов. Не создаются изобретения и артефакты, не строятся дворцы. Вспомни, ты же увлекался историей: раньше мир развивался, менялся. Сейчас мы застыли на одном месте, как муха в янтаре. Да что за примерами далеко ходить! Даже такая непостоянная вещь, как мода в одежде, ходит по кругу.
— И правда, трагедия. Мы все умрем без новых фасонов. Можно начинать паниковать?
— Я же говорил, что ты мне не поверишь.
— Ну, спору нет — мысль любопытная, хоть и не нова. Сколько себя помню, кликуши вопят, что грядет конец света, а свет и ныне там? — я откинулся в кресле, ухмыляясь. — Ты подобрал неудачные аргументы. Попробуй еще раз.
По-хорошему стоило прекратить этот разговор. То, что я насквозь вижу все штучки Джаниса по привлечению внимания, еще не значит, что они совсем на меня не действуют.
Он всегда носился со странными идеями и немного безумными теориями. Пожалуй, на этот раз я не свернул разговор лишь по одной причине.
Все его концепции рано или поздно оказывались близки к истине.
Отвратительная привычка быть всегда правым! Брат мог ошибаться в нюансах и даже отдельных допущениях, но идеи, с которыми он приходил, никогда не были совсем высосанной из пальца чушью.
Не хочется думать, что он и сейчас может оказаться прав.
Не хочется, но придется.
— Хорошо, — согласился он. — Если веками почти не меняющаяся мода для тебя не аргумент, то как насчет оружия? Моделей кораблей? Состояния медицины?
Здесь он попал в цель. Я достаточно интересовался историей, чтобы не признать, в его наблюдениях было нечто, заставляющее задуматься. Зерно истины, чтоб его. Из которого проклюнулся неслабый такой росток сомнений.
Не то, чтобы в мире все совсем не менялось. Менялось, но как-то… незначительно, что ли. В мелочах.
Если верить летописям, раньше было иначе.
— Продолжай.
— Другой пример — политика, — он кивнул на гобелен с картой. — Сам знаешь, на что сейчас похожи великие империи прошлого. Одни измельчали, другие еле держаться, а от третьих и вовсе осталась лишь пара упоминаний в рукописях.
— Это жизнь. Империи ничем не отличаются от людей, так же проживают молодость, зрелость, старость и смерть.
— Тогда где молодые волчата, готовые растерзать стариков? Кто придет на смену разеннскому волку? Толпы голозадых варваров?
Я удивился. Не припомню, чтобы Джанис когда-либо вещал с такой страстью. Он всегда словно плавает в прохладном спокойствии, поглядывая на все с легкой отстраненностью.
— Не подозревал в тебе преклонения перед имперским величием.
— Я говорю о тенденции! Мир умирает, а ты не желаешь видеть дальше юбки княгини Исы. К слову, Элвин, тебе стоит ее бросить. Ты вообще слишком много носишься со своими женщинами. Они тебя погубят.
— А тебе стоит заткнуться и не лезть в мои дела, — прошипел я, мгновенно наливаясь бешенством.
Он и вправду заткнулся. Потом выдохнул и развел руками:
— Прости, виноват. Не имел никакого права поучать тебя или говорить этих слов.
Что еще поразительно в Джанисе — его умение извиняться. Совершенно спокойно, рассудительно, не впадая в покаяние и самоуничижение, не спихивая вину на других.
— Ладно, проехали.
Мне тоже не стоило так реагировать. Но Иса… это Иса. Больная тема.
— Давай дальше. Мы остановились на приятной новости, что все умрут.
— Империи, мода — просто примеры. Возьми любую сферу жизни — искусство, быт, знания. Не создается НИЧЕГО нового.
— Хорошо, убедил. И какие выводы мы должны из этого сделать?
— Мир гибнет, Элвин. По моим прикидкам, это началось после гибели богов. Их смерть пошатнула равновесие.
Я вздохнул. Закат богов. Я помню…
Накануне мы приняли Оммаж. Позади были мучительные месяцы полные боли, унижений и безумия. Память сохранила их кусками, обрывками.
Тень вскрывает все худшее в человеке. Самые темные, самые гадкие подвалы души. Как нарывы, полные гноя. Вскрывает, чтобы выпустить наружу.
Вседозволенность и власть, что ставят на грань безумия.
Искус.
Кучка брошенных, обиженных детей, наделенных пьянящим, почти безграничным могуществом. На моих глазах ровесники сходили с ума в битве со своими желаниями, превращались в уродливых и злобных монстров — куда там Изабелле Вимано.