После праздничной линейки, кое-как растасовав по классам своих, жужжащих, как шмели, учеников, преподаватели закрыли двери, и начались уроки.
На уроке истории восьмой «Б» ожидал сюрприз.
— Сегодня мы, согласно учебному плану, идем в музей, — сказала Евгения Арнольдовна.
Девочки скромно промолчали, не представляя пока, что им принесет данное мероприятие, пацаны же начали радостно шуметь — не музей их вдохновил, а возможность покинуть класс на законных основаниях.
Музей находился в центре города и представляло собой громоздкое, как первый английский танк, и мрачное, как камикадзе перед заданием, сооружение. Если бы у этого здания была душа, то она была бы холодной и унылой, как у кладбищенского сторожа.
В музей Гош и его друзья попали впервые, и, надо сказать, он произвел на них впечатление. Некое чувство сопричастности, возникающее при посещении секретных лабораторий, космодромов и тайных игорных домов, было для ребят в новинку и потому понравилось.
Все эти залы с хранящимися под стеклом полуистлевшими предметами, посланцами прошедших веков, напоминали стол находок, только наоборот — вещи потеряли хозяев и потеряли, к сожалению, навсегда.
Для человека, обладающего более-менее развитым воображением, посещение музея сродни поездке в машине времени. Тишина и помпезность, тематическая направленность, реалистичность компоновки предметов, все это способствует погружению в седые глубины прошедших веков.
Здесь острее, чем на кладбище, понимаешь, как мимолетно бытие и тленно все сущее.
После зала рабовладельческого строя школьники попали в атмосферу средних веков. Гош немного отстал от класса и стал с интересом рассматривать чучела немецких рыцарей.
Неизвестно как оказавшаяся рядом Евгения Арнольдовна громким шепотом вернула его к действительности:
— Перов, ты почему записи не ведешь? У нас же контрольная по этой теме будет. Немедленно начинай писать!
«Запарила!», — подумал Гош и нехотя достал из папки тетрадь. Потом полез во внутренний карман за ручкой, которую он всегда старался спрятать подальше — она у него была особенная. Он ее выменял на октябрятский значок у итальянского моряка с сухогруза, стоящего в нефтяной гавани. В верхней части ручки было фото красивой женщины в купальнике. Если ручку перевернуть, то купальник медленно сползал, и на суд зрителя являлось великолепное молодое тело современной Евы.
Пока Гош производил свои манипуляции, экскурсовод, ученики и Евгения Арнольдовна уже перешли в зал капитализма.
Достав ручку, Гош приготовился писать, но тут произошло событие настолько необычное, неожиданное, не укладывающееся ни в какие рамки, как тригонометрия в представления папуаса, что мы вынуждены прервать на время описание жизненных коллизий советского пионера и переключиться на времена значительно более ранние…
Магир
В давние-давние времена стонала и мучилась Русь под татаро-монгольским игом? Достал ее азиатский рэкет по самое «немогу». А тут еще немцы какие-то с Запада поперли. Но с татарами да монголами еще хоть как-то договориться можно было, дань заплатить, ярлык там получить, то да се, а этих оборзевших арийских отморозков гнать надо было однозначно. Возник сразу же вопрос: «Как?» Они ведь, не в пример коннице кочевников, все в железо одеты с ног до головы, словно роботы еще неизобретенные. Решали, решали и решили (благо, зима на дворе была): заманить супостата на Чудское озеро, на лед подпиленный, а там, глядишь, будет ракам подкормка на долгие годы.
Так, в общем-то, все как задумывали и получилось, что, честно сказать, редко у русских случается. Под тяжестью железных доспехов, без спасательных жилетов, потонули псы-рыцари, как тонет наковальня, брошенная с моста — сразу и навсегда. Единицы выжили. Может дельфины спасли, а может еще как, поди теперь разбери. Но спасшиеся были, это факт. Был, кстати, среди счастливчиков и барон один. Магир фон Бышовский звали его. Недалекого ума был барон. Но одно он смекнул, когда после зимних купаний благополучно домой добрался: чтобы не захлебнуться, если вдруг еще раз придется в контакт с водой вступать, костюмчик железный герметичным должен быть. Мысль, в принципе, здравая, но она его впоследствии и подвела.
Изготовили ему латы по спецзаказу — шовчик к шовчику. Из ведер его водой окатывали — хоть бы капелька просочилась. Рад фон Бышовский безмерно, подводной лодкой себя чувствует, только что со стапелей спущенной. Дает команду снимать с него металлическое одеяние после испытания. Вот тут-то первая неприятность и приключилась. Слишком хорошо отдельные детали пригнаны были, и не смогли слуги верные ни забрало открыть, ни кирасу снять. А тут и вторая неприятность подоспела. Предварить ее придется рассказом небольшим.
Хотя и завершал барон свой третий десяток, был он еще девственником. Стеснялся он очень уж женского пола, а если еще барышня красивая, так вообще столбняк на него нападал.
Был он так же туп, как угол развернутый, чем неизменно пользовались охочие до розыгрышей веселые люди. И вот как-то, как раз накануне испытания чудо-костюма защитного, намекнул ему один граф, сосед его, что горох, съеденный в большом количестве, поднимает боевой дух, да и с дамами помогает. В шутку, конечно, сказал. Мысль была такая, что придет барон к даме, гороха наевшись, сядет к ней поближе, чтобы разговоры разные вести, вот тут-то все самое интересное и начнется. В смысле, запахи пойдут, беседе не способствующие.
Однако случилось все так, как граф-шутник и не предполагал. Когда одежонку металлическую заклинило, тут-то аккурат внутренние процессы и начались. Газообразный продукт заполнил все пространство между телом и сталью, после чего наступила у барона смерть от удушья. Подрыгался, подрыгался бедняга, да и помер. Когда все ж таки вскрыли забрало, на лице Магира навеки была запечатлена смесь удивления и отвращения.
Немецкий королек какой-то, чьим вассалом был фон Бышовский, узнав об этом забавном случае, долго смеялся, а потом приказал тело бедного барона забальзамировать и выставить в музее на всеобщее обозрение, как человека, погибшего самой глупой смертью.
Так и простоял он там до самого 45-го года двадцатого века. Войска наши советские, гоня немчуру поганую в очередной раз, захватили и тот музей заодно. Присмотрел полковник один мумию со взглядом необычным, да и забрал с собой. А был он из южных мест. Потом в музей краеведческий отдал этого фон Бышовского — тесно с ним было в квартире однокомнатной. Теперь вот стоит тут, музейным экспонатом является. Небось, при жизни и не думал, что судьба такая ему выйдет.
Пургин
Любите ли вы осень? Сложный вопрос, согласен. Казалось бы, за что ее любить? Дождь, слякоть, лужи, грязь, промозглый ветер, холодные ночи. Нос другой стороны: волшебные краски леса и городских парков, желто-красно-зеленая палитра со множеством оттенков и полутонов, мягкое тепло дня вместо изнуряющей жары лета, прозрачный воздух и какое-то особое, с небольшой горчинкой, осеннее настроение. Именно осенью легко пишется и думается, легко дышится и живется. Осенью родилось большинство жителей нашей планеты. Наверное, это неспроста…
Шел октябрь. Директор городского музея Анна Викторовна Скружалина, закончив писать отчет, убрала документы в стол, выключила настольную лампу, взяла с вешалки плащ, вышла в коридор и закрыла кабинет. Проходя мимо комнатки сторожа, она остановилась и постучала.
— Иваныч, ты не спишь?
За дверью послышалось сопение, потом шумная возня, словно в медвежьей берлоге отрабатывали приемы борцы вольного стиля. Затем дверь немного приоткрылась, и в образовавшейся щели появилась голова с взлохмаченными волосами и удивленно-заспанными глазами. Могло показаться, если судить по физиономии, что сторожа слегка шарахнула током собственная подушка.
— Не сплю я, Викторовна.
— Да я вижу! Ты, Иваныч, в зал средних веков пройдись попозже. Там, кажется, форточку не закрыли. Дождь на улице, накапать на экспонаты может.
— Будет сделано, не беспокойтесь!
Проводив директора к выходу, сторож вернулся в свою комнатку и опять завалился спать.
Михаил Иванович, по фамилии Пургин, сторожил музей с давних пор, чуть ли не с основания самого музея. Стар был дед настолько, что того кислорода, который он перекачал за свою жизнь через легкие, хватило бы, что бы создать атмосферу какому-нибудь из спутников Марса. Личностью в городе он был известной. Небольшого роста, вечно лохматый, очень подвижный и необычайно любознательный. Веселые глаза практически никогда не смотрели в одну точку, они вечно перемещались в пределах, ограниченных возможностями организма. Дед Михайло, как его часто называли, встретил войну уже престарелым человеком и поэтому попал служить в обоз. Зимой 1945 года, когда его часть находилась в Польше, он вез на передовую бидоны с молоком. Начался артобстрел и один из снарядов упал недалеко от повозки. Лошадь шарахнулась в сторону и провалилась в яму. Михаил Иванович вывалился из телеги и сильно ушиб ногу. Грубо нарушая инструкцию и неписанные правила обращения с животными, он подошел к лошади сзади и попытался ей помочь выбраться. Кобыла неверно оценила действия возницы и, припомнив некоторые, особо некорректные, удары кнутом, резко и хлестко врезала копытом по бесшабашной голове рядового Пургина. Звездочки, не дожидаясь 9 Мая, салютами посыпались из глаз неосторожного коневода. Без сознания он пролежал до вечера. Ехавшая в тыл санитарная машина подобрала его.
В госпитале Миша-носорог (так его прозвали за огромную шишку на лбу) пролежал две недели. Добрый характер, веселые глаза и озорная улыбка расположили к нему весь медперсонал и раненых. Случай с лошадью, конечно же, вспоминали, но смеялись по-доброму.
Почти под самую его выписку случилась еще одна забавная история. В госпиталь приехал генерал из Москвы вручать раненым бойцам правительственные награды. Собрали всех в просторном вестибюле, поставили трибуну, посадили президиум — все как положено. Московский посланник куда-то спешил, поэтому процедура награждения шла бойко. Сюрприз случился в конце.
— Рядовой Пургин, ко мне!
— Есть, — еле слышно сказал Миша-носорог и, недоверчиво озираясь, пошел к трибуне.
— Награждается медалью «За отвагу», — торжественно прочел генерал.
— Пургин Михаил Иванович? — недоверчиво переспросил пострадавший от лошади.
— Да! Получите награду Родины!
В помещении повисла напряженная тишина. Чей-то веселый голос негромко сказал: «За отвагу под копытом». Зал грохнул, как медные тарелки, и полился смехом и аплодисментами. У самого награждаемого был такой вид, как у того самурая, который, делая харакири, случайно, сам себе аппендицит вырезал.
Позже ошибку выявили, но медаль Михаилу оставили. «Это тебе авансом. Теперь с тебя подвиг», — сказали в штабе. До конца войны еще оставалось время и рядовой Пургин успел отработать выданный ему аванс с лихвой.
Вернувшись после демобилизации в родной город, он почти сразу же получил прозвище Михаил Копытыч, которое и проносил почти 20 лет, пока не попал в более забавную историю.
Как-то Гош, Витя Ленский, Андрианов, Коля Скрябин, Кудя и Леня Голиков поехали на мотоциклах на рыбалку. Из разряда детей они уже перешли в беспокойный разряд подростков и поэтому взяли с собой пять бутылок дешевого вина «Алиготе». Рыбалка как-то не пошла, и принялись они за виноградный напиток. А потом под вечер пошли у них молодецкие забавы — мотородео в русском варианте. Гош, как вожак стаи, должен был совершить самый головоломный трюк. Недолго думая, он решил разогнаться на мотоцикле и прыгнуть с небольшого утеса в реку. Отъехав подальше для разгона, Гош остановился, собираясь с духом и мыслями. А тут мимо проходил Михаил Копытыч. Он был в гостях у товарища, жившего в пригороде, и теперь возвращался домой.
— Игорек, ты не в город, случаем, едешь?
— В город, дед, в город! Садись, подвезу, — радости Гоша не было предела — такого прикола местное население еще не знало, как же упустить такой случай.
Дед сел, крепко обхватил водителя за талию, и сказал:
— Ну, с богом! Поехали!
— Держись крепче, Иваныч!
Когда пацаны увидели приближающегося на огромной скорости мотоцикл с Гошем и дико орущим, словно рожающая слониха, сторожем, они лишь смогли удивленно раскрыть рты.
Полет был не долог, но ярок. Наверное, даже Гагарин не испытал таких чувств, какие испытал Михаил Иванович. Мокрого и трясущегося извлекли его из речки ребята. Гош уже не мог смеяться, только икал. Дед, немного отойдя и выпив «Алиготе», слезливо спросил:
— А ты чего туда поехал? Там же моста нет!
После этого случая Михаил Копытыч был переименован в Мотоцикла Ивановича.
Побег
Покрутился, повертелся на своей койке в сторожке музея Пургин, бурча себе под нос легкие ругательства, да и встал — не спалось.
«Пойду по объекту пройдусь, может сон нагуляю».
Михаил Иванович работал здесь уже давно и поэтому сам музей и все его экспонаты стали ему как бы родственниками, настолько он с ними свыкся, видя их изо дня в день. Каждому залу он дал свое название, многие, особо любимым экспонаты, тоже имели имена собственные. Он с ними, не имея других собеседников, часто разговаривал долгими зимними вечерами.
Кряхтя и шаркая ногами, Иваныч дошел до зала средних веков, который он называл «фидальный».
«Где тут Викторовна сказала форточку закрыть?»
Он повернулся к окну и довольно быстро понял, что что-то не так.
— А Железяка-то где? — задал он сам себе шепотом вопрос.
«Железякой» он называл чучело немецкого рыцаря Магира фон Бышовского.
— Вчерась здесь был. Куда это он делся? Может, на ремонт куда унесли? — Пургин растерялся, как чукча на Красной площади.
Закрыв форточку, он еще раз прошелся возле места, где раньше стоял экспонат, покачал головой и пошел спать.
Утром чуть свет сторож проснулся. Нехорошее предчувствие вошло в мозг вместе с осознанием пробуждения. Торопливо выскочив из под одеяла, накинул куртку и посеменил в «фидальный». Магир стоял на месте!
Да что ж это такое творится? Да зачем мне такие фокусы на старости лет? — запричитал дед.
«Железяка» недоумевающими стеклянными глазами сверлил Иваныча.
— Где ж ты, поганец, всю ночь был? Где тебя, немчуру, носило? — произошедшее произвело на деда сильное впечатление.
В 9 утра пришла в музей директор Анна Викторовна. Прошедшую ночь, как и многие предыдущие, эта «дама, слегка за сорок» провела одна, что, разумеется, не добавило сейчас радости ей лично и ее подчиненным впоследствии. Первый попался Пургин.
— Ты форточку закрыл? Ночью дождь был!
— Викторовны! Какая форточка! У нас побег был!
— Какой побег? У нас не тюрьма и заключенных нет!
— Да, рыцарь сбежал. А утром вернулся.
— Так, старый, еще одна пьянка на рабочем месте и я тебя уволю! Ясно?
— Молодая еще на меня орать! — взвизгнул дед, плюнул на пол, развернулся и пошел в свою коморку.
«Ну не пил же я, не пил ни грамма! Факт? Факт! Так что же это было?»
Позже об этом случае узнали и другие работники музея. Посмеялись, посмеялись, да и забыли.
Веревкин
Следователь городской прокуратуры Веревкин Вячеслав Ефграфович сидел за рабочим столом и ковырялся в носу. Делал он это не с целью извлечь какую-либо субстанцию, мешающую поступлению кислорода в организм, а, скорее, совершая ритуал, призванный запустить умственные ресурсы в связи с началом рабочего дня. Выполнял он это свое упражнение настолько азартно и энергично, что возникало ощущение, будто он заводит, неизвестно как попавшие в носовые пазухи, часы. Не будем отвлекать следователя от столь важного и ответственного дела и заглянем так, для знакомства, в его личное дело, хранящееся в несгораемом сейфе отдела кадров на первом этаже:
«Семейное положение — холост.
Партийность — член КПСС.
Место рождения — д. Нелюдово, Ленинского района, Вологодской обл.
Особые приметы — шрам на левой щеке, татуировка на кисти правой руки в виде восходящего солнца».
С фотографии в левом верхнем углу анкеты на нас смотрит лысоватый мужчина средних лет с кривой улыбкой и довольно-таки заметными ушами. Цвет оставшихся волос — каштановый. Нос — пуговкой, губы — в меру упитанные. Глаза серые, взгляд… Вы видели когда-нибудь, как крокодил пожирает пингвина? Или как белый медведь охотится на попугая? И я — нет! А вот Вячеслав Ефграфович, судя по выражению его глаз, видел. И не раз!
Стук в дверь отвлек нас от изучения личного дела, а Веревкина — от утренних мыслей и упражнений. Он медленно выудил палец из носа, удивленно на него посмотрел, вытер о штанину и сказал:
— Ну кто там еще? Зайди!
В кабинет, осторожно ступая, словно между луж во время дождя, вошла немолодая женщина в строгом костюме. Властный подбородок в сочетании с бегающим взглядом и подвижными губами выдавали род ее занятий с потрохами. «Учительница», — не ошибся следователь. Не здороваясь, она осмотрела кабинет, подошла к стулу для посетителей, привычным движением провела по сидению рукой (нет ли кнопки?), присела, глубоко вздохнула, поправила прическу и сказала:
— Я к вам вот по какому делу…
— Простите, пожалуйста! Но для начала представьтесь, покажите повестку, чтобы я знал, о чем идет речь.
— Дело в том, что вы меня не вызывали. Я сама, так сказать…
— Да? И что же вас привело к нам?
— Я учитель истории, школа № 3, Евгения Арнольдовна. Я долго думала, прежде чем прийти… Но все-таки решилась…
Женщина поправила очки с толстыми линзами, делающими ее глаза неестественно большими, потом потрогала волосы, уложенные огромным, как арбуз, шаром, покусала пухлые губы и добавила:
— Я его видела. Это точно. Ошибки не может быть. Я ведь историк и знаю, о чем говорю.
— Скорей всего, сами себя вы понимаете. Только я вот вас — нет. Так что давайте с самого начала и поподробнее. А я все запишу.
— Может быть это… Не надо пока записывать? Все это как-то странно… Да и вообще…
— Хорошо. Пока записывать не буду. Итак, слушаю.
Женщина встала, прошлась по комнате и с высоты своего гренадерского роста пристально посмотрела на Веревкина.