И вот началась гонка по южной автостраде: одна стрелка подходила к половине восьмого, вторая показывала сто шестьдесят километров в час. Машину я оставил у сторожа стоянки перед аэровокзалом. Извинившись перед приемщиком багажа за опоздание, я сунул ему свой чемодан и чаевые. Я мчался что было духу. У выхода на летное поле мне вручили «вашу» телефонограмму. Чтобы меня запомнили, я дал десять франков на чай. В «каравелле» у меня не спросили фамилию, но я под разными предлогами дважды повторил стюардессе, что меня зовут Коб, Морис Коб, и что я лечу в Вильнев-лез-Авиньон. Я выпил рюмку водки, взял предложенную мне газету. Лететь предстояло час с небольшим. Я принялся размышлять. Меня совершенно не волновало то, что я нисколько не похож на Коба. Среди такого количества пассажиров никто не запомнит, как выглядел один из них. Могут примерно запомнить фамилию, да еще может запасть в голову название города — Авиньон, — и этого достаточно. Вот как раз в это время, пока я летел и думал об Аните, о том, что ей тоже предстоит выдавать себя за другую, но у нее возникнут гораздо большие трудности, чем у меня, она должна будет оставить о себе абсолютно четкие воспоминания, вот тогда-то мне в голову и пришел трюк с забинтованной рукой. Это чисто рекламный трюк. Такие подробности запоминаются лучше всего: «Это была дама на «тендерберде», и у нее была забинтована рука». Я сразу же оценил, сколь выгодна будет эта инсценировка, тем более если забинтовать левую руку. В гостинице Анита сможет не заполнять карточку, поскольку вы левша. А так как сама она не левша, то ей повязка не помешает. Ваше самоубийство само по себе явится свидетельством вашей вины. А если у вас будет покалечена рука, никто не удивится, что вы не оставили никакой записки, которая бы пролила свет на ваш поступок.
В Марселе-Мариньян было уже темно. Получив свой чемодан, я купил в зале аэропорта все необходимое для повязки. Потом я сел в такси и поехал в Авиньон. По дороге я рассказывал шоферу о своей работе, выдавая себя за инженера-строителя. Поговорили мы и о бедняках, которые живут в трущобах. Потом я снова углубился в свои мысли. Мы остановились у ворот гаража Коти. Я щедро отвалил шоферу чаевые — восемьдесят километров он промчал за пятьдесят минут. Позже я подумал, что совершенно не помню его, даже не могу сказать, какого цвета были у него волосы. Что бы вам ни говорили, Дани, но это так: в действительности никто ни на кого не обращает внимания. Именно на это я рассчитывал, когда собирался обвести вокруг пальца тех, кому поручат вести следствие. И хотя бы в этом, мне кажется, я был прав.
В гараже были тишина и полумрак. У застекленной будки ко мне подошел мужчина. Я заплатил ему за ремонт «тендерберда». Он выдал мне счет. Я сказал, что у меня вилла Сен-Жан в Вильневе. «Тендерберд» стоял с поднятым верхом, только что вымытый. Мужчина подогнал его к воротам. Я сел за руль, лихорадочно думая, как же тронуть эту машину с места. Мне кажется, что я уехал, не вызвав никаких подозрений.
Мне пришлось спросить дорогу в Вильнев, который оказался гораздо ближе к Авиньону, чем я предполагал. Было десять часов пятнадцать минут, когда я раскрыл ворота виллы Сен-Жан. Едва войдя, я сразу достал из чемодана винчестер и сделал три выстрела. Две пули я пустил в раскрытое окно, одну в стену в большой комнате. Чтобы сбить с толку какого-нибудь дотошного эксперта, я подобрал пустые гильзы, а на пол, под стол, бросил те, что нашел в квартале Монморанси. В магазин вложил три новых патрона. После этого я стал вслушиваться в ночную тишину. Я уже заранее решил, что, если кто-нибудь появится, я скроюсь, оставив здесь костюм Коба, ваши вещи и машину. Но никто не появился. За четверть часа я сделал все что нужно. Большую фотографию, на которой вы сняты обнаженной, я нашел наклеенной на деревянный подрамник, наверху, в этой порнографической фотостудии. Я просмотрел все папки со снимками, вынул вещи — за исключением двух, которые вполне подходили для моего плана, — и Анитины, от которых хотелось выть. Вот Аниту снимали с ее полного согласия, Дани. Все это я разорвал, сунул в большой бумажный мешок и потом увез с собой. Я отыскал и нужные мне негативы — они оказались в ящике, пронумерованные и занесенные в каталог, как почтовые марки. Были там и рамки для контактной печати. Я снес вниз вашу большую фотографию и повесил ее на стену, взамен другой, на которой была изображена какая-то девица лет двадцати, не старше. Прежде чем снова подняться в мастерскую, я впервые вгляделся в ваше лицо. Я не могу вам объяснить, отчего, но у меня вдруг появилось такое чувство, что вы в нашем лагере, что вы тоже, как и я, преисполнены жалости к нам. Ваше лицо на этом снимке выражало нескрываемую нежность к той, что в ту секунду предавала вас, потакая гнусным порокам подонка, пользуясь тем, что вы полуслепая. Короче, на этом снимке был запечатлен момент, который поразительно предопределил все дальнейшее. Я оставил фотографию на стене, хотя прекрасно сознавал, что я мерзавец.
Я разложил в спальне ваши вещи, опрыскал вашими духами простыни, которые, быть может, еще хранили запах духов Аниты. Постель была в беспорядке. Я перенес в машину бумажный мешок, ваше белое пальто, коврик, в котором вы потом обнаружили труп Мориса Коба, и еще коробку с патронами и ружье. Дверь в дом я оставил открытой. Я двигался, как робот, но я сделал все, чтобы ввести в заблуждение следствие.
Включив дальний свет, я мчался на предельной скорости, сосредоточившись только на дороге, не обращая внимание на то, что слеплю встречные машины. К часу ночи я был около аэропорта Лион-Брон, оставалось двадцать минут до отправления самолета, которым я заранее решил лететь в Париж. Это был последний ночной рейс. Анита ждала меня не в назначенном месте, а немного дальше, на обочине шоссе. При свете фар я увидел, что она в белом костюме. Я открыл ей дверцу, и мы помчались обратно.
Оказывается, она ждала меня больше часа. Она все время дрожала от страха и холода. Я свернул с шоссе и остановился на проселочной дороге, под деревьями. Здесь я объяснил, что она должна сделать. Я отдал ей ваши водительские права, косынку, белое пальто. Наложил ей на левую руку повязку. Я вырвал из обложки неиспользованного аэробилета, который она купила на ваше имя до Марселя-Мариньян, внутренние листки, а обложку положил в карман вашего пальто вместе со счетом из авиньонского гаража и конвертом с премиальными. Из конверта я вынул часть денег — стоимость билета на самолет. На Аните был новый костюм, похожий на ваш. Она купила его, даже не примерив, в какой-то лавке в районе Этуаль, которая оказалась еще открытой. Она показала, как ей пришлось закатать и скрепить на талии двумя английскими булавками юбку, чтобы она держалась. Мы подъехали к аэропорту. Прежде чем уйти, я объяснил Аните, как управлять этой машиной. Расставаясь я долго целовал ее.
И она снова сказала, что любит меня.
Наше следующее свидание должно было состояться по телефону в половине пятого утра. Мы посмотрели на карту, которая оказалась в машине Коба, и высчитали, что к этому времени Анита будет в районе Аваллона. С бумажным мешком в руках я подбежал к кассе и купил билет на имя Луи Каролля. И снова час в воздухе на винтовом самолете, летевшем с Ближнего Востока. Я забылся в полудреме, и перед моими глазами несколько раз всплывала ваша фотография на фоне белой стены. В Орли я не воспользовался своей машиной, а взял такси и около трех часов уже был в квартале Монморанси. Пока я шел к дому Коба, я не видел ни одного освещенного окна. В доме Коба тоже было темно. Войдя, я громко заговорил, якобы обсуждая с Анитой этот скучный вечер. Я подошел к комнате, где вы должны были лечь, и тихо позвал вас. Вы не спали. Бутылки с вином в гостиной не оказалось, я обнаружил ее на кухне вместе с вашим прибором, который вы, к сожалению, вымыли. Пусть, все равно в этом доме останется достаточно других следов вашего пребывания, и я облегченно вздохнул, увидев по отметке, которую я сделал, что уровень вина в бутылке поубавился примерно на стакан. Видимо, доза снотворного была недостаточна, чтобы сразу свалить вас с ног, но я убедил себя, что надо немного подождать.
Я вышел в сад перед домом, так как во внутренний садик выходило ваше окно. Я курил и представлял себе Аниту за рулем «тендерберда», мчащуюся по шоссе среди ночи. Я мысленно перебрал каждый свой шаг после смерти Коба, проверяя, не ошибся ли где-нибудь, не забыл ли чего. Нет, кажется, я недурно сварганил это грязное дело. Часа в четыре я опять подошел к вашей комнате и тихонько окликнул вас. На этот раз вы не ответили. Я тихо вошел. Вы лежали на спине; рассеянный свет, проникавший из гостиной через раскрытую мною дверь, освещал на подушке ваш профиль. Глаза ваши были закрыты. Теперь, когда я удостоверился, что вы спите, мне надо было как можно скорее вернуться на авеню Мозар. И все же я не удержался и, хотя это было безрассудством, сделав несколько шагов, подошел к вам настолько близко, что услышал ваше дыхание. Я впервые увидел вас без очков, и вы показались мне еще более незнакомой, чем днем. Наверное, с минуту я рассматривал вас. И вот тут случилось такое, что у меня замерло сердце. Вы заговорили. Вы отчетливо, как наяву, произнесли несколько слов. Вы сказали в ритм своего дыхания: «Убейте меня, прошу вас, убейте». Не спуская с вас глаз, я медленно попятился к двери. Я ушел. До авеню Мозар я добрался пешком, неся в руках свой бумажный мешок.
Дома я разыграл ту же комедию, что и у Коба, на сей раз для прислуги, которая спит в задней комнате. Я громко разговаривал с Анитой, которая якобы была рядом. А она как раз в это время должна была позвонить. С минуты на минуту я ждал звонка в нашей спальне. У меня было еще много дел, но я заставил себя караулить у телефона, чтобы прервать звонок, как только он раздастся. Но вот уже часы показывали пять, сквозь шторы в комнату стал просачиваться утренний свет, я услышал первые звуки просыпающегося города. С Анитой что-то случилось. Чем больше проходило времени, тем яснее я понимал, насколько безумна была наша затея. И вдруг звякнул телефон, лишь едва нарушив тишину. Я схватил трубку и услышал в ней какое-то бульканье. Это была Анита, но далеко, так далеко от той жизни, которой я желал для нас, о которой я мечтал для нас, для Мишель. Она разыграла все, как я ей сказал на случай, если нас будут подслушивать. Она сказала, что говорит Дани Лонго, что она сейчас находится под Аваллоном на машине, и добавила условленную фразу, которая означала, что все идет по предусмотренному плану, а именно: «Мосье Каравай, ковер лежит у меня в багажнике». Она сказала также, что позвонила Бернару Торру, чтобы узнать от вашего имени, Дани, мой номер телефона. Я знаю, что это художник — самый близкий человек вам, если не считать того подражателя Гарри Купера, который, после того как вы забеременели, бросил вас.
Закончив разговор с Анитой, я сжег все разорванные в клочки фотографии и негативы, которые были у меня в бумажном мешке, и выбросил пепел в мусоропровод на кухне. Потом я торопливо сложил три чемодана, один для Мишель, другой для Аниты и третий для себя. Я запихнул туда те вещи, которые, на мой взгляд, могли понадобиться в первую очередь. В чемодан Аниты я сунул ее драгоценности и чек на все деньги, которые лежат у меня в парижском банке. Основная часть моего состояния находится в швейцарском банке, там же оформлены доверенности на Аниту. Я думаю, что тех денег и ценных бумаг, которые у меня есть, достаточно для того, чтобы в случае самого печального исхода дела обеспечить моей дочери жизнь принцессы. Кроме того, Анита будет яростно защищать оставленное мною богатство. В тот момент, когда я уже собирался уехать, из своей комнаты в халате вышла Мария, наша горничная, испанка. На своем ломаном французском языке она писклявым голосом спросила, не нужна ли мне. Я ответил, что мы с женой уезжаем на праздники в Швейцарию, и, извинившись, отослал ее спать.
Я взял два чемодана в одну руку, в другую — третий и пешком вернулся в дом Коба. Было уже светло. Официанты кафе, не жалея воды, мыли тротуар около своего заведения. Мне хотелось и пить и есть, но я не стал задерживаться. Подойдя к двери вашей комнаты, я прислушался, но там царила абсолютная тишина. Видимо, вы еще спали. Я отнес чемоданы на второй этаж и устроился в кресле, чтобы немного подремать. Я боялся, что если лягу, то крепко засну. В половине восьмого на первом этаже по-прежнему было тихо. Я разделся и ополоснул над умывальником лицо и руки, потом достав из чемодана халат, надел его и спустился вниз. Я приготовил кофе на кухне, выпил две чашки сам, отнес чашку вам. Стрелки часов показывали восемь, утро было ясным. Пусть даже Анита запаздывает по сравнению с моим планом, все равно сейчас она уже едет по южной автостраде. Через час, не позже, она должна быть здесь. Я очень тревожился, так как сам чувствовал большую усталость и понимал, что она, наверное, устала еще больше. Я вышел раскрыть ворота и гараж, чтобы Анита могла сразу въехать. Потом я постучался к вам, и вы мне ответили.
Было больше половицы десятого, когда появилась Анита на «тендерберде». Вы уже давно снова сидели за машинкой. Я направился к вам, чтобы отвлечь ваше внимание от сада. Анита вошла в дом. Поднявшись на второй этаж, я увидел ее сидящей на краю ванны, в которой оба крана были открыты. Анита, естественно, осунулась, но выглядела гораздо менее утомленной, чем я ожидал. Повязку и черные очки она уже сняла. У нее было одно желание — помыться. Она говорила: «Смыть с себя все это». Глаза ее были широко раскрыты, взгляд застыл в неподвижности. Все время, что она рассказывала о своей поездке, которая длилась восемь часов, она не выпускала мою руку. Анита оставила следы «вашего» пребывания в Маконе, Турсюне, Шалоне-сюр-Сон, Аваллоне и еще у въезда на южную автостраду, где заправляла машину. Единственным событием, которого не предусматривал мой план, была встреча с жандармом на мотоцикле, остановившем ее за неисправность заднего фонаря. Я помог ей раздеться и, пока она принимала ванну, заставил ее повторить весь рассказ. В Шалоне, в гостинице, она сняла номер на ваше имя, оплатила его вперед и через полчаса незаметно выбралась на улицу и уехала. Непредвиденная встреча с жандармом произошла километрах в ста от Шалона, по дороге в Париж, возле Солье. Анита сказала, что нервы у нее были настолько напряжены — да еще она знала, что в багажнике у нее лежит винчестер, — что она наверняка выстрелила бы в жандарма, если б он захотел осмотреть машину. Даже в тот момент, вспоминая об этом, она вздрогнула. И я тоже. Бернару Торру, а затем и мне она звонила из деревенского бистро, пока чинили фонарь на «тендерберде», там же она оставила и ваше пальто. В общем, из ее слов я понял, что она разыграла свою роль отлично.
Я вынул из чемодана Аниты махровое полотенце и чистое белье и вытер ей спину. Стоя в белой комбинации, она попросила у меня сигарету. Она несколько часов не курила. Мы спустились на первый этаж. Воспользовавшись тем, что она разговаривает с вами, я положил в вашу сумочку все, что достал оттуда. Затем вышел в сад. В гараже я старательно протер сиденья «тендерберда». Коврик из Вильнева, ружье и коробку с патронами я отнес в подвал. Потом я вернулся в дом, поднялся на второй этаж, побрился, надел чистую рубашку, костюм и поехал на такси в агентство. Там, в пустынной мастерской, я отыскал папку со старыми макетами реклам для фирмы Милкаби, затем прошел в бухгалтерию и заполнил на ваше имя конверт для жалованья, вложив туда премиальные и еще триста франков, обещанных мною за срочную работу. Я позвонил нескольким коллегам, чтобы обменяться с ними впечатлениями о вчерашнем фестивале во дворце Шайо. Перед тем как вернуться в квартал Монморанси, я поехал к вам, на улицу Гренель. Я поднялся наверх и на двери вашей квартиры, на видном месте, прикрепил записку, в которой вы сообщали, что улетаете. В Отее в каком-то кафе, куда я приехал уже на другом такси, я съел сандвич, выпил еще две чашки черного кофе и рюмку коньяку. Мне показалось, что конец моим мытарствам близок. Я считал, что уже одержал победу
Было немногим больше одиннадцати, когда я вернулся в дом Коба. Анита была готова к отъезду, вы закончили работу. Я дал вам конверт с деньгами, рассчитывая его у вас позже, когда вы вернетесь на «тендерберде» обратно забрать. Мне совершенно необходимо было посадить вас за руль этой машины, иначе весь мой план, так удачно воплощаемый до сих пор, рухнет. Следователи прежде всего тщательнейшим образом осмотрят «тендерберд». Не знаю, какие у них есть приспособления для этого, но думаю, что весьма эффективные. И мой план рухнет потому, что вы не могли проехать в машине около семисот километров, ничего не оставив в ней — ни отпечатка пальцев, ни ворсинки от вашего белого костюма, ни волоска. И в то же время, хотя я и почистил сиденья машины, я сделал это наспех, и они могли обнаружить там следы другой женщины. Далее, обследовав ваш труп, они могли легко убедиться, что на вас нет даже пылинки из машины, что вы в машине не были. Мне с трудом удалось убедить вас сесть за руль, Дани. И вообще, когда я разговаривал с вами, я заколебался, мне даже кажется, что было мгновение, когда у меня вдруг пропала охота продолжать игру. Я не знал, откуда я возьму силы, чтобы вернуться сюда вслед за вами, покалечить вам руку, заставить вас выпить пузырек дигиталиса и — главное — выдержать те несколько минут, когда вы, ничего не понимая, обезумев от ужаса, будете умирать. И все же я не остановился. В Орли мы оставили вас в «тендерберде». Вам я сказал, что наш самолет улетает в полдень, но в действительности у меня было еще два часа на то, чтобы поехать вслед за вами, убить вас, навести порядок в доме Коба, а затем встретиться с Анитой и Мишель в ресторане аэровокзала.
Я сдал наши вещи в багаж. До тех пор, до той минуты, когда я прощался с Анитой в переполненном зале, она не знала, что я вас убью. Если же ей и приходила в голову такая мысль, то она убеждала себя, что придумывает бог знает какой бред, что у меня другой план. А там она спросила, что я собираюсь сделать. Узнав, что вы должны погибнуть, она молча замотала головой, держа на руках нашу девочку, и вдруг из ее глаз брызнули слезы. Я сказал, чтобы она ждала меня в ресторане до двух часов, если же я не вернусь к тому времени, то пусть она с Мишель улетает в Женеву. Я к ним прилечу. Она все мотала и мотала головой. Я ушел. В этот момент я увидел, что вы тронулись с места. Я поспешил на стоянку за своей машиной. Сначала я потерял вас из виду, но вскоре вы вдруг оказались метрах в пятидесяти впереди меня. Вы просто поставили «тендерберд» на новое место. Я видел, как вы вышли из машины, пересекли проезд перед зданием аэропорта и вошли в вокзал. Я ничего не понимал. Впервые я растерялся, Дани.