Не будет уже путешествий на белом теплоходе по волжским просторам, не будет прогулки по узким улочкам Вечного города Иерусалима, ни веселых застолий и серьезных, подчас до грусти, разговоров, но встречи будут, обязательно будут, надо только ждать их. И однажды я (да и не только я, а и тысячи телезрителей!) такой встречи дождались: четыре вечера подряд на Московском канале телевидения Зиновий Гердт читал стихи Бориса Пастернака.
Запись эта, сделанная минувшей весной, была показана впервые.
Передачи назывались просто: «Гердт читает Пастернака». Он сидел в саду на скамейке, в такой знакомой домашней куртке, и под звуки веселой весенней капели (последней в его жизни) читал так, как всегда читал стихи своим друзьям, вдруг перебивая сам себя воспоминаниями, рассказами, читал, наслаждаясь каждой строчкой, каждым поэтическим звуком. Нет, написать об этом гениальном чтении невозможно, где найти такие слова?
Но если такая встреча состоялась, я верю: значит, будут и другие.
Мы Вас очень любим, Зиновий Ефимович, слышите нас?..
Автограф через тридцать шесть лет…
Вот она лежит передо мной, серо-голубая маленькая книжка: «Евг. Долматовский. Стихи и поэмы. /1936—1937/ С. П., 1938», купленная мною шесть десятилетий назад на Тверском бульваре, в День печати, на книжном базаре, проводившемся здесь ежегодно 5 мая.
Каким чудом уцелела она, пройдя со мной сквозь бурные десятилетия нашего столетия, исполненные стольких событий – и общественных, и личных?!
В тот далекий солнечный майский день поэты самых разных поколений читали свои стихи возле книжных развалов, где можно было купить их книги и даже получить автограф, а мы, школьники, влюбленные в поэзию и сами (конечно же, тайно!) пишущие стихи, восторженно слушали их. Современная поэзия была неотъемлемой частью жизни нашего поколения. Мы знали и любили и стихи Маяковского, и «Гренаду» Светлова, и «Гармонь» Жарова, и «Повесть о рыжем Мотеле» Уткина, и «Курсантскую венгерку» Луговского, и «Смерть пионерки» Багрицкого, и «Уляляевщину» Сельвинского, и виртуозные переливы кирсановской лирики, и многие-многие другие стихи советских поэтов, знали наизусть, читали их друг другу во время бесконечных ночных прогулок по заснувшим переулкам нашей Москвы. Но все эти стихи рассказывали о чем-то нами НЕ пережитом, они были как бы отблеском пусть недавних, но уже ставших историей событий. Это были стихи не о нас, а о наших отцах и дедах…
писал Борис Пастернак о своих старших, и, наверное, люди всех поколений могут подписаться под этими строчками. А нам так хотелось услышать стихи о нас, о нашем сегодняшнем дне!
И вот они вдруг появились, эти поэты, почти наши ровесники, ну пусть немного старше нас, но уже, как мы, не знавшие иного мира, кроме того, что нас окружал. А мы – зачем теперь скрывать, зачем отрекаться? – любили этот мир, гордились им, он был нашей жизнью, нашей юностью. Поэты эти пришли в литературу целой группой и на первых порах были для нас неразделимы: Маргарита Алигер, Константин Симонов, Евгений Долматовский, Михаил Матусовский. Мы бегали на их вечера, покупали их тоненькие книжечки, заучивали их стихи наизусть, стихи про нас, про нас!..
Вот и сейчас я листаю маленькую серо-голубую книжку стихов Евгения Долматовского, и мне кажется, что я снова в той далекой вздыбленной Москве тридцатых годов, когда всё вокруг стремительно менялось (пусть не всегда к лучшему, но это будет понято куда позже!), когда на улицах, площадях и в переулках потянулись к облакам строительные краны, дома сдвинулись с места, недра московской земли раскрылись, чтобы воздвигнуть там мраморные дворцы метрополитена.
Ну конечно же, это наш дом! Наш дом в Воротниковском переулке, которого уже нет и фотографию которого я бережно храню.
Или это:
Мало тогда было в Москве личных телефонов, и сколько же часов мы проводили в коридорах коммуналок, дожидаясь желанных звонков наших мальчиков, мысленно понося соседей, занимавших аппарат своими казавшимися нам бессмысленными разговорами. А дождавшись звонка, такие счастливые, бежали к назначенному месту свидания! Кто теперь помнит об этом? А стихи Долматовского помнят..
Ну а эти строчки уж точно про нас, только про нас:
Так мы входили во взрослую жизнь – с верой в дружбу, в любовь, с надеждой на счастье.
Листаю книжку и хочется цитировать ее без конца, ведь многие стихи так давно не переиздавались! Хочется цитировать и отрывки из поэмы «Мальчик». Он отправился на Север, чтобы построить новый город:
Ох, сколько «странностей земли» предстояло пережить на своем веку нашим самозабвенным мальчикам!
А как не вспомнить строки Долматовского, которые стали как бы девизом многих из нас:
Ведь это достойно стать поэтической формулой нашего беспокойного существования…
Мы сразу полюбили их всех, этих молодых поэтов. И тщедушную Маргариту Алигер, которая, хоть и громогласно самоутверждаясь, заявляла во всеуслышанье:
однако даже эти строчки не могли изменить впечатления от ее хрупкости. И вальяжного Константина Симонова с его невыговариваемыми «р» и «л». И Михаила Матусовского, который хоть тогда и был еще худой, но уже медвежевато-тяжелый и степенно читал с эстрады стихи о любви:
Но, конечно же, все девчонки моего поколения были тайно (а некоторые и явно) влюблены в Евгения Долматовского. И неслучайно. Какой он был красивый, с огромными серыми глазами, тонким профилем, мягко вьющимися светло-каштановыми волосами – вот уж поистине воплощение поэтической внешности! А когда весной 1940 года он вернулся с Финской войны, раненый, побледневший – бледность придавала байроновскую одухотворенность его лицу, – с рукой на перевязи, и читал новые стихи о «той войне незнаменитой», его встречали и провожали бурными овациями.
А потом пришла большая война – Великая Отечественная, и Евгений Долматовский с первых же ее дней ушел на фронт.
Эти строки, как и многие другие песни на слова Евгения Долматовского, пела тогда вся страна. Меня могут упрекнуть, что я не пишу здесь о его песнях, которые сопровождают уже жизнь не одного поколения. Конечно же, эти песни были и нами любимы, но они звучат и сейчас, их помнят и любят уже наши дети и внуки, а мне хотелось напомнить о ранних стихах Долматовского, которые вспоминают, увы, реже… Так пусть о песнях расскажут музыканты, которым посчастливилось работать с его текстами.
Осенью 1941 года пришла в Москву тревожная весть: Евгений Долматовский пропал без вести. К счастью, весть эта не подтвердилась, о чем мы вскоре узнали из его новой поэмы «Пропал без вести», опубликованной, если мне не изменяет память, в журнале «Знамя». В поэме этой Евгений Долматовский со свойственной ему предельной поэтической открытостью рассказал о своем нелегком фронтовом пути.
Шли годы. Мы давно уже познакомились, называли друг друга по именам, часто встречались у общих знакомых, а какие-то годы даже жили в одном доме. Веселый, остроумный, умевший любить жизнь во всех ее проявлениях – не припомню, чтобы он когда-нибудь на что-нибудь жаловался, – Женя с годами почти не менялся, был всё так же красив, молод, подтянут, неугомонен.
Однажды мы должны были вместе записываться на радио в передаче, посвященной памяти Михаила Светлова. Зная, что я увижу Долматовского, я захватила с собой его книжку, купленную весной 1938 года. Когда мы встретились, я показала ему книжку и сказала:
– Женя, в тот далекий майский день я так робела перед тобой, что не решилась подойти и попросить автограф. Может, наверстаем упущенное?
Однажды мы должны были вместе записываться на радио в передаче, посвященной памяти Михаила Светлова. Зная, что я увижу Долматовского, я захватила с собой его книжку, купленную весной 1938 года. Когда мы встретились, я показала ему книжку и сказала:
– Женя, в тот далекий майский день я так робела перед тобой, что не решилась подойти и попросить автограф. Может, наверстаем упущенное?
Увидев книжку, он удивился и обрадовался, долго вертел ее в руках, а потом написал на форзаце черным фломастером:
...Что ж, я могу только повторить за тобой, Женя:
С любовью, ей-богу!
Таинственная история
Имена героев этой таинственной истории хорошо знакомы всем, кто знает и любит современную русскую поэзию.
Давно это случилось – в самом начале тридцатых годов. Молодые поэты – Маргарита Алигер и Ярослав Смеляков, – обоим было едва за двадцать, полюбили друг друга. Завязался классический юношеский роман – с бесконечными прогулками по Москве, чтением стихов, объяснениями в любви, выяснением отношений и даже ссорами… Увы, ссоры эти случались всё чаще, и то ли предчувствуя разрыв, то ли желая доставить радость любимой, незадолго до того, как они расстались, Ярослав Смеляков подарил Маргарите кольцо, серебряное, массивное, с масонской символикой – череп и две скрещенные кости. И, надевая ей кольцо на палец, сказал не то шутя, не то серьезно:
– Помни, пока будешь носить кольцо, у меня всё будет хорошо…
Расставались они трудно.
напишет в стихах Маргарита Алигер.
Но молодость берет свое, прошло какое-то время, и Маргарита Алигер вышла замуж за композитора Константина Макарова, сняла с руки кольцо, чтобы не напоминало о прошлой любви, и спрятала его куда-то. А через несколько месяцев узнала, что Смеляков арестован. Она сразу вспомнила о кольце, стала его искать, но не могла вспомнить, куда его положила, так и не нашла и вскоре забыла о нем. Прошло четыре года, и вдруг, роясь в ящиках письменного стола, среди бумаг неожиданно увидела кольцо. А увидев, немедленно надела на палец.
То ли кольцо помогло, то ли сроки подошли, но Смеляков вскоре вернулся из ссылки.
Началась война, сначала Финская, потом Отечественная. Смеляков находился в армии, Финскую войну он прошел благополучно. Маргарита проводила мужа на фронт и в октябре 1941 года собралась уезжать в Чистополь, куда уже были эвакуированы ее мать и годовалая дочка.
Перед отъездом она зашла в ванную комнату, сняла кольцо, чтобы принять душ, а когда стала одеваться, то обнаружила, что кольцо исчезло.
Она искала его везде, под умывальником, под ванной, несколько раз тщательно подметала пол во всей квартире – всё безуспешно. Так и уехала она в Чистополь, в эвакуацию.
…Помню, как поздней осенью 1941 года пришла в Москву горькая весть: одни говорили, что Ярослав Смеляков пропал без вести, другие – что он погиб на фронте. Евгений Долматовский посвятил его памяти трагические стихи.
Зимой 1942 года Маргариту вызвали в Москву, под Вязьмой смертью храбрых погиб ее муж Константин Макаров. Возвращаться в Чистополь не было душевных сил, чтобы справиться с тяжелым горем, надо было что-то делать, действовать, и она обратилась в Союз писателей помочь ей уехать на фронт военным журналистом. Ей предложили поехать сначала в блокадный Ленинград, потом на Западный фронт.
В Москве она пробыла всего несколько дней. Но перед отъездом решила хоть немного прибрать квартиру, простоявшую несколько месяцев без хозяев. Она вошла в ванную комнату, надела висевший там на вешалке для полотенец старенький ситцевый халатик, сунула руку в карман и – о чудо! – в ее руке оказалось кольцо.
– Я поняла, – рассказывала она потом, – сразу поняла, что Ярослав жив!
И действительно, через некоторое время стало известно, что Ярослав, тяжело раненный, попал в плен к немцам, был освобожден нашими войсками, но как военнопленный отправлен в «наш родной советский лагерь».
За него хлопотали, и в конце концов, вскоре после окончания войны, он вернулся в Москву.
Мирная жизнь входила в свою колею, Маргарита Алигер уже не снимала кольцо ни днем, ни ночью. Лето 1949 года она проводила с дочками в Коктебеле. Море, солнце, две веселые красивые девочки – казалось, счастье снова улыбается ей.
Наступил день отъезда. Из Коктебеля до Феодосии нужно было добираться на грузовике. Девочки уже сидели в кузове, Маргарита замешкалась, водитель сердился, что она всех задерживает, и она торопливо схватилась за борт грузовика, подтянулась на руках и вдруг услышала звук хрустнувшего металла – кольца на руке не было. Она соскочила на землю и, несмотря на воркотню шофера, долго искала в приморской гальке злополучное кольцо. И нашла. Только кольцо во внутренней его части было разломано пополам.
А приехав в Москву, Маргарита узнала, что Смеляков снова арестован, – была в разгаре «космополитская» кампания, и шла новая волна арестов.
Маргарита положила кольцо в ящик стола и дала себе слово больше никогда к нему не прикасаться.
…27 ноября 1972 года, не дожив месяца до своего шестидесятилетия, умер Ярослав Смеляков. Мы с Маргаритой Алигер были на его похоронах, заехали на поминки к его вдове и вернулись домой. Маргарита попросила меня подняться к ней, благо жили мы в одном доме.
Мы грустно пили чай на кухне, говорили о Ярославе, которого обе очень любили, вспоминали его стихи, и тогда-то она рассказала мне эту историю.
– А где сейчас это кольцо? – спросила я.
– Так и лежит в ящике… – печально проговорила Маргарита.
– Покажите его… – попросила я.
Она пошла в кабинет, слышно было, как она открывает ящик, шуршит бумагами, и вдруг раздался громкий отчаянный крик. Я бросилась в комнату. Маргарита стояла на пороге, бледная, как полотно, в руках она держала кольцо и, еле шевеля губами, повторяла:
– Целое, оно целое, Лида!..
Я взяла у нее из рук кольцо. Оно и вправду было совершенно целое – никаких следов починки, спайки. Мне тоже стало не по себе.
– Может, вы все-таки отдавали его в ремонт? Может, забыли об этом? – настойчиво спрашивала я.
– Нет, нет, клянусь вам, я не видела его с того дня, как вернулась из Коктебеля, и никогда никому о нем не говорила! Видно, замкнулась жизнь, и замкнулось кольцо…
С тех пор она много раз рассказывала эту таинственную историю друзьям и всегда призывала меня в свидетели.
Может, кто-нибудь из читателей поможет приоткрыть завесу над этой мистической тайной?..
Вместо послесловия
«Зеленая лампа» – это книга о Прошлом. Провидение мудро скрыло от нас Будущее. Но оно неизбежно. И единственная реальность Будущего, доступная нам, – это наши дети, внуки и правнуки.
Так предоставим же им завершающее книгу слово…
Записки бабушки
Давно-давно, когда еще пятеро моих детей были маленькими (а ныне некоторые из них уже стали бабушками), Корней Иванович Чуковский в одном из писем ко мне писал: «Как я Вам завидую, что Вы можете каждый день слушать детскую речь! Слушайте, запоминайте, а еще лучше – записывайте!..»
Увы, тогда я не воспользовалась его мудрым советом, то ли времени не хватало, то ли по легкомыслию, а вот когда стали подрастать внуки – а их у меня сейчас четырнадцать, а потом и правнуки, их тоже немало: Великолепная Десятка (пока!), – времени стало больше и легкомыслия поубавилось, я стала понемногу записывать то, что мне казалось забавным, а порой и мудрым в их разговорах и рассуждениях. Так и возникли эти записки то ли Бабушки, то ли Прабабушки – это уж кому что больше нравится.
Мне хочется, чтобы, читая их, вы, дорогие мои читатели, улыбнулись, ведь, как мудро сказал Марк Твен, морщины должны быть следами былых улыбок.
1
Дети на даче играют в больницу. Кто-то лежит с перевязанной ногой, кто-то разевает рот, показывая горло. Варя и Антон ведут прием больных. Тане десять месяцев, она стоит возле играющих на табуретке.
Долго наблюдаю за ними, потом спрашиваю:
– А Таня что здесь делает?
– Она ничего не делает. Она – заведующая!
2
Юре исполнилось семь лет. Утром он просыпается, потягивается и с гордостью говорит:
– У меня сегодня день рождения! Я теперь толстый, здоровый и умный. Осенью я буду первоклассник, а весной – второгодник!
Вечером, когда разошлись его маленькие приятели, он попросил разрешения посмотреть по телевизору комедию «Кавказская пленница». На него большое впечатление произвели куплеты, которые исполнял Юрий Никулин, о том, что если бы он был султан, то у него было бы три жены-красавицы и он купался бы в тройной красоте.
Юра подходит ко мне и доверительно шепчет:
– Бабушка, я очень волнуюсь!
– А что случилось?