Брат же хотел купить «Ха-Шита ха-мекубецет»{175} с комментариями на трактаты «Бава Кама», «Бава Мециа» и «Бава Батра»{176}; и «Мло ха-роим»{177} р. Яакова-Цви Йолеса. И когда мы купили в качестве компромисса «Хронику поколений» и «Ха-Шита ха-мекубецет», у нас возникли разногласия: будут ли эти книги нашей общей собственностью или их надо разделить между нами; но ведь «Ха-Шита ха-мекубецет» в три раза дороже «Хроники поколений»! Как же тогда приобретать «общие» книги? Мы решили, что общими книгами у нас будут настоящие галахические книги… С тех времен у меня сохранилась надпись на книге «Сефер хаманхиг»{178}: «Эта книга принадлежит Цви-Яакову и Бен-Циону, сыновьям р. Шнеура-Залмана-Ицхака ха-Леви Динабурга; 5655-й год».
Наши мнения расходились еще и потому, что я много использовал Масорет ха-Шас, тогда как для брата подобный способ совмещать различные листы Гемары и витать между мирами отнюдь не казался разумным: ибо не следует учить одновременно несколько трактатов! Кроме этих жалоб «духовного» рода были также и другие претензии. Мой брат был экономен, умел беречь каждый грош, а я представлял собой обратную картину. Обычно родственники давали мне большую часть карманных денег, а потом уже я передавал брату его долю. Сначала у нас была общая касса. Но брат стал говорить, что у него нет желания беречь деньги лишь для того, чтоб я их растрачивал. И мы решили: у нас будет раздельный бюджет! Правда, брат утверждал, что ему как первенцу полагается вдвое больше, так как, по его мнению, деньги, получаемые от родственников, надо рассматривать как наследство; во всяком случае так предписывает хасидская традиция… Мы стали делить деньги поровну, и в итоге в кармане моего брата оставалось 15 рублей наличными, а у меня не было денег даже на то, чтобы купить билет на поезд в Хорал… Короче, я решил отделиться от брата.
Итак, сразу после Песаха я ехал из дома в Кременчуг, а на следующий день мы с моим другом Зейдлом поехали в Корсунь. На этот раз у нас не было никаких рекомендаций, за исключением письма от «Великого», которое тот вручил мне перед поездкой домой, и в нем было написано про меня, что «это юноша нежного возраста, который еще не достиг возраста бар-мицвы», «его чрево наполнено многими сотнями листов Гемары» и «по завязи тыквы видно, что из нее вырастет» (фраза из Талмуда, означающая: умного человека видно с детства). Рекомендательное письмо «Великого» и рассказы Зейдла обо мне очень помогли: меня приняли весьма приветливо.
В корсуньской йешиве было два главы: р. Давид и р. Довидл; р. Давид вел занятия в первом и втором классах, а р. Довидл – во втором и третьем. Соответственно, во втором классе преподавали оба главы йешивы. Надзирателем был р. Цви-Гирш Шлез, пожилой еврей, широкоплечий, высокого роста, даже в жаркие дни кутавшийся в пальто, немного нескладный, с озорными сверкающими глазами, которые подкупали своей теплотой. Говорил он тихо и сдержанно. Р. Давида не было среди экзаменаторов. Его дочь в первый день Песаха утонула в реке Рось – ее унесло потоком воды; р. Давид был совершенно подавлен и сломлен и еще не вышел из траура. Р. Довидл выглядел лет на двадцать пять, даже моложе, высокий, энергичный и остроумный, веселый и простодушный, вместо бороды у него был только пушок. Экзамен был коротким: вопрос – ответ, вопрос – ответ. Вопрос на эрудицию – вопрос на сообразительность, утверждение – возражение. Р. Довидл сразу сказал: «Он пойдет в третий класс», а р. Цви-Гирш Шлез начал выяснять, что я знаю об истории поколений (это был его конек), и после проверки моих знаний сказал, что я – нежданная «находка» для их йешивы. Устроили меня хорошо; выделили мне комнату в доме плотника Шимшона, рядом с йешивой, и пособие – семь копеек в день, т. е. около двух рублей в месяц. Еще два рубля в месяц я буду получать от моего друга Зейдла – и смогу жить просто по-царски.
В третьем классе учили трактаты «Бейца»{179} и «Хулин», а также «Йоре деа»{180}(законы кашрута о смешивании). Я обрадовался тому, что учат сразу два трактата (трактат «Бейца» учили и во втором, и в третьем классе) и один из них входит в раздел «Моэд», так что если я буду учить еще трактат «Сукка»{181}, то завершу весь раздел «Моэд» к бар-мицве. Правда, в трактате «Эйрувин» я плохо ориентировался; некоторые части трактата я не учил вовсе, а некоторые мне были непонятны. В йешиве было еще два «дарования», превосходящих меня по возрасту: юноша из Каменки и юноша из Таращи. Юноша из Каменки был статен, краснощек и черноволос, с черными блестящими глазами и красивым голосом. Когда он заучивал вслух, я – да и все остальные – бывали просто очарованы звучанием его голоса. Кроме того, он был смышлен и остроумен, чуток и отзывчив; и мы очень подружились. Он был старше меня на два года. У юноши из Таращи были светлые волосы, он был медлителен, говорил тихим задумчивым голосом, а с уст его не сходила кривоватая усмешка. У него было слабое зрение и практически невозможно было различить, какого цвета его глаза: говоря с собеседником, он их наполовину прикрывал, и казалось, будто от него можно ожидать какого-то подвоха. Юношу из Каменки любили все, юношу из Таращи – р. Довидл, а меня – только р. Цви-Гирш Шлез. Мои отношения с руководством йешивы были напряженными. Главной причиной тому была река Рось. Меня притягивала река, ее чистая вода – в ней можно было разглядеть все, что происходит на дне. Течение было очень быстрым, и мне доставляло огромную радость купаться в ее водах. Вся река была усеяна скалами и утесами, отмелями и островками – и таила в себе немалую угрозу. Опасения особенно усилились с тех пор, как утонула дочь главы йешивы р. Давида, и было запрещено купаться в реке, за исключением установленных дней и часов. Пару раз я нарушил этот запрет, один раз открыто, другой раз тайно. Меня предупредили и даже «наказали»: перевели во второй класс за то, что я веду себя как «маленький ребенок» и своим упрямством роняю честь класса… Однако стараниями двух моих друзей, которые стали грозиться, что тоже перейдут со мной во второй класс, и хлопотами р. Цви-Гирша Шлеза наказание отменили; но мои отношения с р. Довидлом испортились. Основным поводом для этого стало, вероятно, мое недовольство своей учебной программой. В Корсуне я был очень усердным учеником. Может быть, даже самым усердным в йешиве. Участвовал в уроках и иногда дискутировал с ребе Довидлом, но в целом занимался по своей учебной программе. При изучении Талмуда я обычно, после того как заканчивал тему, обращался к сочинениям законоучителей по указателю «Эйн мишпат»{182} (находившемуся по краям страницы), читал Рамбама и Тура{183}. Подобным же образом я учил трактат «Бейца» с комментариями Роша{184}. Было заметно, что я игнорирую «обновления» и «уточнения» Махарша{185}, в которых р. Довидл большой специалист, – и р. Довидл как-то раз даже сказал: «Ты обращаешься к ришоним! Тебе надо ехать в йешиву Тельши{186}, они тоже не изучают Махарша, они изучают только ришоним и «самых позднейших». Мы же занимаемся именно уточнениями у Махарша, и пока ты здесь – ты должен учиться по нашей системе! Ты ведь и вправду «литвак до мозга костей», который просто случайно попал в наши места!» – добавил он с деланным смехом.
Ухудшению отношений с р. Довидлом способствовало также мое резкое замечание про р. Йосефа Теумим{187} (р. Йосеф Теумим, автор книги комментариев к «Шулхан аруху»{188} под названием «При мегадим»{189}), которое я высказал как-то после одного из уроков по «Йоре деа»; мы учили законы кашрута мясной и молочной пищи (Йоре деа, 87): раздел, в котором говорится, что не запрещено есть рыбу в молоке. И вот Таз (р. Давид ха-Леви{190}) говорит об этом: «…во всяком случае не следует есть рыбу с молоком, так как это опасно». А Шах (р. Шабтай Кохен){191} пишет, что это ошибка и что речь идет об опасности смешивания мяса и рыбы. Ибо «заведено ежедневно варить рыбу в молоке и есть». Вообще-то это было для меня совершеннейшей новостью, так как я никогда не слышал и не видел, чтобы у нас варили рыбу в молоке. Но доказательство Шаха было очевидным: так как Таз опирается на «Орех хаим»{192} и цитирует его, а там написано: мясо и рыба. Однако «При мегадим» пишет: «несмотря на это, все равно, если Таз написал – запрещено, значит, запрещено… ибо эта ошибка – ошибка великого ума». Я шепнул другу: «Вот он – подход учителя младенцев!» Р. Довидл услышал – и рассердился! «Что? „При мегадим“ – учитель младенцев? Что вы такое говорите, маленький наглый литвак?»
Я ответил:
– «При мегадим» был детским меламедом! Он пишет об этом в предисловии к своей книге!
Ухудшению отношений с р. Довидлом способствовало также мое резкое замечание про р. Йосефа Теумим{187} (р. Йосеф Теумим, автор книги комментариев к «Шулхан аруху»{188} под названием «При мегадим»{189}), которое я высказал как-то после одного из уроков по «Йоре деа»; мы учили законы кашрута мясной и молочной пищи (Йоре деа, 87): раздел, в котором говорится, что не запрещено есть рыбу в молоке. И вот Таз (р. Давид ха-Леви{190}) говорит об этом: «…во всяком случае не следует есть рыбу с молоком, так как это опасно». А Шах (р. Шабтай Кохен){191} пишет, что это ошибка и что речь идет об опасности смешивания мяса и рыбы. Ибо «заведено ежедневно варить рыбу в молоке и есть». Вообще-то это было для меня совершеннейшей новостью, так как я никогда не слышал и не видел, чтобы у нас варили рыбу в молоке. Но доказательство Шаха было очевидным: так как Таз опирается на «Орех хаим»{192} и цитирует его, а там написано: мясо и рыба. Однако «При мегадим» пишет: «несмотря на это, все равно, если Таз написал – запрещено, значит, запрещено… ибо эта ошибка – ошибка великого ума». Я шепнул другу: «Вот он – подход учителя младенцев!» Р. Довидл услышал – и рассердился! «Что? „При мегадим“ – учитель младенцев? Что вы такое говорите, маленький наглый литвак?»
Я ответил:
– «При мегадим» был детским меламедом! Он пишет об этом в предисловии к своей книге!
– Он был крупнейшим светилом во Франкфурте! Великий мудрец и гаон!
– А до того?
– До того?! Что с тобой будет после того? Замолчи!
С того самого момента меня начали подозревать в том, что я отношусь к тем, кто «заглянул в неведомое и повредился в рассудке». За мной начали следить. И, видимо, наговорили что-то моему квартирному хозяину, плотнику Шимшону. Вскоре он пришел с жалобой на меня. Вот как было дело.
В один прекрасный день в Корсунь приехал книготорговец, поставил прилавок во дворе бейт-мидраша и расположил на нем книги. Среди всего прочего там была книга Ицхака Румша{193} «Горнило страдания» (переложение «Робинзона Крузо»). Я взял в руки книгу – и не смог от нее оторваться. Продавец книг согласился дать мне ее почитать до вечера: он надеялся так продать ее. Взять книгу на день стоило десять копеек; я отдал ему десять копеек и поспешил домой. Шли часы учебных занятий. Я положил книжку в ящик, где хранились мои вещи (вместо чемодана), засунул туда голову и целый час читал, а затем вернулся и читал целый день; книгу дочитать не успел, но успел услышать то, что плотник сказал жене: «Так что, значит, парень до сих пор сидит с головой в этом своем ящике; еще не закончил читать свою дурную книгу?» И действительно, в тот же день он рассказал об этом р. Довидлу.
Меня не вызвали к руководству и не отругали – что правда, то правда, – но я чувствовал, что тучи вокруг меня сгустились до крайности. Кое-кто из друзей охладел ко мне, а некоторые стали более близкими. Спустя примерно неделю в Корсунь приехал один из сыновей ребе Йоханчи из Ротмистровки{194}, р. Велвеле (Зеев) Тверский{195} – я познакомился с ним, когда он приезжал в Кременчуг, он жил там в доме р. Бера Гурарье. Мой друг Зейдл был другом его семьи. И вот, ребе велел ему перестать дружить со мной…
К счастью, в тот год имелся свободный импорт изюма-коринки из Греции, и фунт черного изюма стоил одну копейку-мы с другом покупали каждый день коринку, хорошенько мыли, так как изюм был наполовину смешан с землей и грязью, а затем варили. Этот «суп» мы ели утром, днем и вечером в разном виде: жидкий суп, густой суп, а также – нечто среднее между кашей и пирогом… Что же касается чая… Ребе Цви-Гирш Шлез говорил: «Пьют холодную воду с кусочком сахара, потом нагревают живот и говорят: «вот, как будто и чаю попил» – так и обходятся без чая…»
Так или иначе, в начале элула я заболел расстройством желудка и пролежал неделю. Друзья ухаживали за мной, р. Цви-Гирш Шлез навещал меня и даже прислал ко мне врача, но р. Довидл даже не осведомился о моем здоровье…
Когда я выздоровел, я решил немедленно собираться ехать домой. У меня не было денег на дорогу, поэтому я продал часть своих книг и вознамерился добираться на корабле по Днепру. Так было дешевле – у пароходных компаний была большая конкуренция. Поездка из Канева (городка в окрестностях Корсуня) в Кременчуг стоила десять копеек. Между Корсунем и Каневом было постоянное сообщение с помощью дилижанса. Я получил огромное удовольствие от той поездки. Всю дорогу я стоял на палубе корабля, наслаждался красивым видом – фруктовые сады, стога, опрятные домики по берегам – и думал про Сион и Иерусалим: во время болезни я прочел «Любовь к Сиону» Авраама Мапу{196}…
Дома меня встретили неожиданно радостно. Мама даже плакала от избытка чувств. Я не понимал, почему все так радуются. Оказалось, мама видела сон, что я тяжело заболел! И бабушка Фрида, которая тогда жила у нас, видела тот же сон! Все были уверены, что со мной случилось что-то плохое. Написали письмо в Корсунь р. Цви-Гиршу Шлезу, но ответа не получили. А я взял и вернулся: хоть бледный и слабый, но живой и здоровый.
Глава 8. Два года в тельшайской йешиве (5657 (1897) – 5658 (1898) годы)
По возвращении домой я застал «миньян»: отец устроил семидневный траур по своей матери Хане, жившей в Гадяче, что под Полтавой, и внезапно скончавшейся за день до моего приезда. В этом же городе проживали мои дядья: высланный из Москвы дядя Лейб Динабург и р. Йосеф-Хаим Мадиевский, казенный раввин города. О том, что я собираюсь поехать в Тельши, я рассказал отцу только после окончания траурного срока, и эта идея пришлась ему по душе. Мать, правда, беспокоилась, что мне предстоит поездка «за темные леса», но в итоге смирилась и она. Как водится, новый план был доведен до сведения всей семьи, и прежде всего дядьев. Дядя-раввин не только поддержал мой план, но даже решил отправить с нами в тельшайскую йешиву своего сына Лейба, который был старше меня на три года. Было решено, что мы все отправимся в путь сразу после Суккота{197}. После Судного дня{198} отец отправился в Гадяч решать дела о бабушкином наследстве и взял с собою меня. Мы остановились у дяди Лейба, где мне устроили очередной «экзамен». В комиссию входили: р. Элия Цифрин, домовладелец и знаток Торы (он приходился дядей д-ру А. Цифрони{199}); городской раввин р. Йосеф (известный своей чудачествами) и р. Хешель, который претендовал на звание раввина и отличался ученостью и проницательностью. Слух обо мне прошел по всему городу, и когда я шел по улицам, мальчишки бежали вслед за мной с криком: «Вот он! Вот он идет!», что причиняло мне массу неудобств. Однако моему дяде все эти восторги были не по душе (раввин написал обо мне, что я – «единственный в своем поколении»). Дядя подозревал, что это не более чем попытка подкупить моих родственников, людей зажиточных и обладавших в городе немалым влиянием и авторитетом. В любом случае, текст рекомендательного письма, предоставленного мне раввином, показался дяде сильным преувеличением. Он предложил мне отправиться в Ромны к р. Лейзеру Арлозорову{200}, который еще раз проверит мои знания и напишет мне рекомендательное письмо в тельшайскую йешиву. Мы слышали, что без рекомендательного письма попасть в тельшайскую йешиву будет сложно. У брата было рекомендательное письмо от «Великого». Спешный отъезд из Корсуня помешал мне заручиться солидной рекомендацией, в итоге было решено, что в промежуточные дни праздника Суккот я съезжу в Ромны.
Зять моего дяди Йоси (Мадиевского), Миша Рутенберг (дядя Пинхаса Рутенберга{201}), был родом из Ромен и к тому времени окончил медицинский факультет. Он отнесся ко мне с большой симпатией и взял с собою в Ромны. (Дело происходило во второй будний день Суккота.) Он же привел меня к раввину р. Лейзеру (моему дяде Пинхасу Островскому почему-то не понравилась вся эта затея). Раввин в течение двух часов проверял меня на знание раздела «Моэд» и трактатов «Бава Кама» и «Йоре деа». В итоге он дал мне письмо, в котором горячо рекомендовал меня. Хоть он и не назвал меня «единственным в поколении», его рекомендация была не хуже той, что дал мне раввин из Гадяча.
Мой дядя, р. Элиэзер-Моше, был хорошо знаком с р. Элиэзером Гордоном{202}, главой тельшайской йешивы. Он рассказывал, что познакомился с ним в Варшаве: они жили в одной гостинице. Само собой разумеется, что он дал нам – мне и своему сыну – личное письмо к р. Элиэзеру Гордону. Из наследства, которое получил мой отец, мне и моему брату были выданы деньги на дорожные расходы, и 24 тишрея мы выехали в Тельши. Дядя проводил нас до поезда и очень тепло попрощался с нами. Поезд шел прямо из Хорала до Мажейкяя (Муравьева), станции, от которой можно было на подводе добраться до Тельши. Мы проехали Ромны, Гомель, Бобруйск, Минск, Сморгонь, Вильно – все эти города я знал, считал все остановки, большие и маленькие, и их оказалось ровно восемьдесят шесть… Мы выехали в час пополудни во вторник, а приехали в четверг рано утром. Долгая дорога, смена ландшафта, погоды и даже внешнего вида железнодорожных станций и пассажиров явились для меня глубоким переживанием.