Услышала велосипедный звонок и соседка. Открыла дверь кухни.
– Иди к нам Лена, – говорит она. – Познакомься с Иваном Михайловичем.
Иван Михайлович чистил там картошку.
– Ишь как ловко шурует! – с нежностью сказала старуха.
– Еще с армии приспособился, – ответил Иван Михайлович, – и быстро, и тоненько.
И он продемонстрировал длинный серпантин кожуры.
– Ух ты! – сказала Лена восхищенно.
В комнате же бабушки продолжается разговор.
– Господи! Да что у тебя случилось? На работе? Не так что-нибудь сделала?
– Успокойся! На работе у меня все в лучшем виде… У меня то, чего я никогда не могла себе представить… У других видела, про других знала – у себя не представляла…
– У тебя… болезнь? – едва выдохнула бабушка.
– Здоровая я. Успокойся.
Бабушка неумело мелко крестится.
– У меня… – Люба нервно смеется, вскакивает, садится. – Все что угодно могла вообразить. Но такое?.. У Сергея женщина. Только и всего… Ерунда, правда?
– Я, Леночка, – говорит из кухни старуха Лене, которая так, видимо, и не решилась подойти к соседке, а стоит растерянно посреди коридора, – самая счастливая старуха на земле, и Иван Михайлович тоже у меня будет счастливый, даже если нам осталось жить на этом свете три дня.
И соседка тряхнула седой головой.
– Господи! – говорит бабушка матери, как-то сразу рухнув на стул. – Господи. Да что же ему еще надо в жизни?
– Любви! – с издевкой, каким-то не своим голосом говорит мать. – Молодости! Разнообразия… Ладно… Я чего пришла? Я думала: смогу я сюда вернуться, под эту крышу? Поняла: не смогу! А была такая идея… Ленку в охапку и к тебе. Уйти из судей… Куда-нибудь юрисконсультом. А он пусть живет! Нет! Не могу. Я его люблю! Люблю, как в молодости не любила… Мне кажется, что я только сейчас это поняла…
– Боже мой! – шепчет бабушка. – Хочешь, я с ним поговорю? Да может, на него наговорили? Да может, он запутался? Мужчины же слабые, взяла его какая-то в оборот, ну а ты в другой возьми… Ты-то ее знаешь?
– Ленкина учительница музыки.
– Ой! – говорит бабушка. – И она знает? – Бабушка показывает на коридор.
– Еще чего! Убила бы, если бы кто ей сказал. Вот так меня разрезали. – Люба рукой делит себя пополам. – Вот так!
– Доченька ты моя! – шепчет бабушка. – Ты такая красивая, такая умная…
– Все! – сказала Люба. – Успокойся. Я успокоилась. Спасибо твоему чаю. А тебя прошу: не ходи к нам какое-то время. У нас тиф. Сыпняк. Карантин. Елена! – кричит Люба в коридор. – Домой идем!
– Но как же я буду знать? – спрашивает бабушка.
– Буду сама приходить. Пить чай… Я уже знаю, что делать. Не надо ничего делать. Зря я тебе сказала… Все будет о'кей, мама! Уверяю тебя. – Люба целует мать. – Я не отдам его, мама. Все стерплю, не отдам. – Потрясенно: – Сколько людей развела, а не знала, как это бывает…
В большом зеркале парикмахерской отражается преображенное новой прической лицо матери.
– Совсем другая женщина, – говорит ей молоденькая парикмахерша.
Мать выходит из лифта на площадку своей квартиры. В руках у нее яркий целлофановый пакет.
– Никто вас не выпишет из вашей квартиры, – громко повторяет она старушке в лифте, которая слушает ее жадно и держит дверь. – Никто! Нет такого закона. Это я вам говорю вполне официально. Можете на меня сослаться.
– А они говорят, – шепчет старушка, – что права у меня нет…
– Есть у вас право! Пришлите вашего сына ко мне, я объясню его права и обязанности.
– Спасибо, дорогая! Дай Бог тебе здоровья!
Уехал лифт. Вздохнула мать, подошла к своей двери. Открыла ее – и это уже сильная, даже слегка дерзкая женщина.
– Никакой отрицательной информации! – Люба говорит это с порога и, сбросив туфли, прямо в чулках бежит к телевизору. – Устала от трагедий!
Телевизор с каким-то стреляющим звуком выключается.
– Дурак громкий! – говорит она ему. – Помолчи!
Она нетерпеливо рвет пакет и достает красивый, прямо-таки вызывающий халат и тут же натягивает его на себя.
– Отец в ванной? – кричит она дочери.
– Где же еще быть отцу? – слышим мы голос Лены, а потом и она сама появляется на пороге.
– Вот это да! – говорит она, глядя на мать.
– А ты что думала? Отец давно в ванной?
– Месяца два, – отвечает Лена.
Мать смотрит на нее с иронией.
– Это что за ответ?
– Точный ответ.
– Постучи ему.
Лена подошла к ванной и ногой стучит в дверь.
– Я уже! – кричит отец.
Когда он выходит из ванной, к нему навстречу, как сюрприз, в красивом шелковом халате, в новой прическе является мать. С ворота на спину свисает ценник. Она хороша сейчас, только глаза, как она ни старается это скрыть, у нее немножко тревожные.
Лена тоже смотрит на отца и видит, что он не замечает ни прически, ни халата, хотя это трудно не увидеть. Ждущие глаза жены и дочери он воспринимает как осуждение.
– Ну что? – говорит он раздраженно. – На пять минут нельзя задержаться в ванной? Напор воды еле-еле…
Капрал обнюхивает пахнущий чем-то чужим халат. И тогда до отца доходит, что у жены и прическа, и обновка.
– Тебе идет, – говорит он без выражения. – Это твой цвет.
Лена подошла и ножницами отстригла ценник.
…Они так молча, отъединенно сидят за столом, что мать не выдержала, включила маленький приемник. Зазвучала музыка, та самая, которую Лена уже слышала. Именно ее играла Ольга Николаевна, когда Лена стояла под дверью. Девочка скривилась, как от боли.
– Ешь, не кривись, – машинально сказала мать, а потом, будто вспомнив, четко, бесстрастно добавила: – Кстати… Я оплатила музыку. Скажешь это Ольге Николаевне.
– Не пойду на музыку! – в отчаянии закричала Лена.
– Скажи ей ты! – говорит Люба отцу. – Скажи!
– Ольга Николаевна, – он с трудом произносит имя, – говорит, что у тебя способности… Ты пять лет занималась. Глупо бросать.
Он говорит это тускло, глядя в тарелку.
Ах, эта музыка, эта проклятая звучащая музыка. Лена с силой переключила диапазон. Четкий бесстрастный голос передавал какую-то цифровую сводку.
– Ну, знаешь, – сказала мать, – поверни обратно. Цифры мы не слышали.
Лена нажимает как попало на клавиши, и снова врывается та музыка.
– Я не хочу есть! – говорит Лена, отодвигая табуретку.
– Садись за пианино, – командует мать.
– Сказала же! – кричит Лена. – Сказала же! Не сяду! Не хочу! Не буду!
– Я на капризы твои сроду внимания не обращала, – сухо сказала мать. – Могла бы уже знать. Она не хочет! А чего ты вообще хочешь?
Лена выбежала в коридор. Нотная папка стояла на полу, прижавшись, к ящику с обувью. Она пнула ее ногой, потом решительно подошла к двери и вставила пальцы в притвор.
Отец и мать держат ее руку под холодной струей воды. Брызги летят во все стороны и на их лица, и уже не поймешь, у кого это брызги, а у кого слезы.
Потом оба сидят у Лениной кровати.
– Дурочка ты моя! – нежно говорит мать. – Ну не хочешь – не надо. Подумаешь, музыка… Не грамота. Правда, папа?
Лена смотрит на отца.
– Вопросов нет, – отвечает отец.
– Но я же способная, – говорит Лена, которой хочется ясности и правды во всем!
– О Господи! – уже заводится мать. – Тогда занимайся… Целы твои пальцы. Тут ведь, понимаешь, третьего не дано. Или – или. Все! Спи! У меня завтра сложное дело. Мне надо подготовиться.
Она выходит в коридор и долго смотрит на себя в зеркало. Со злостью стягивает с себя халат. И мы видим, что под ним она в костюме, том самом, в котором пришла с работы.
– Папа! – просит Лена. – Ты не уходи. Я люблю, когда ты дышишь рядом.
– Я не уйду, – сказал отец.
Лена взяла его руку, закрыла глаза.
– Ты о чем сейчас думаешь? – спросила она.
– О тебе, – ответил он.
– Только-только обо мне?
– Только-только, – ответил он.
– Я всегда знаю, когда вы с мамой говорите неправду… Тогда у нас в доме пахнет чем-то гадким…
– Ты фантазерка… – сказал отец и стал гладить ее руку.
– Вот сейчас ты на самом деле думаешь обо мне, у тебя рука мягкая и теплая… Папа! Думай обо мне. Пожалуйста, думай обо мне!
– Все время думаю. Спи…
Отец вышел из комнаты. В коридоре стояла мать и трогала притвор двери.
– Ты бы так смог? – спросила она.
– Боюсь, что нет, – ответил отец.
– Я бы смогла, – сказала мать. – Я бы дала отдавить себе руку, ногу, только чтоб с ней все было в порядке.
Отец шарит по всем карманам пижамы, плаща, костюма, ищет трубку. Мать протягивает ему ее – трубка лежала рядом, на телефонном столике.
– Спасибо, – сказал отец, закуривая, – вечно теряю.
– На здоровье, – ответила мать. – Больше не теряй. – И добавила почти спокойно: – За эти ее пальцы… Голову тебе мало отрезать.
Возле дома учительницы. Лена с завязанной рукой стоит и смотрит на светящиеся окна большого дома. К ней подходит пожилой милиционер.
– Ты стоишь уже больше часа, – добродушно говорит он.
– Ты стоишь уже больше часа, – добродушно говорит он.
– А что, нельзя? – дерзко отвечает Лена.
– Почему нельзя? Можно. А что у тебя с рукой? Если не секрет…
Из подъезда дома вышел отец. Посмотрел на часы и припустил почти бежать. Иди он медленно, он бы наверняка увидел и дочь, и милиционера. Но уж очень торопился. Пробежал, можно сказать, в двадцати метрах, неправильно пересекая улицу. Свистнул ему милиционер, да где там…
– Жить человеку надоело, – сказал он Лене и увидел, что она чуть не плачет. – Ты чего, а? Обиделась?
– Ничего! – закричала она и решительно ринулась в подъезд, из которого вышел отец.
В тамбуре Лена остановилась перед глухо закрытой дверью с зашифрованным кодом. Следом за ней вошел молодой парень в спортивном костюме и шапочке, с рапирой на плече.
– Ну, какие будем нажимать кнопки? – весело спрашивает парень.
Набрал код, распахнул дверь.
– Милости прошу! Я исключительно доверчив. Всем сообщаю код: 2-8-2. Запомнила?
Открылась дверь лифта. Но Лена не решается в нее войти.
– Ты боишься со мной ехать? – весело спросил парень. Лена молчала. – Тогда езжай сама!
Лена замотала головой. Парень вошел в лифт.
– Зря боишься. Меня зовут Володя. Фамилия моя Климов. Живу я на девятом этаже.
Тогда Лена решительно шагнула в лифт.
– Тебе тоже на девятый! Я знаю, к кому ты, – засмеялся Володя. – Ты едешь к Оле. К ней навалом ездит таких вот перепуганных девочек с нотами. Хочешь, лучше научу драться на рапирах?
– А что, может, и пригодится, – сказала Лена, полушутя.
Они вышли на площадку.
– Вот тут я живу, – сказал Володя, показывая на дверь. – В доме пионеров я по четвергам веду секцию мушкетеров. Милости прошу! – И он пошел к себе. – А рядом Ольга Николаевна!
Лена глубоко вздохнула и нажала кнопку соседней квартиры.
И вот она уже в комнате учительницы музыки Ольги Николаевны. Здесь, видимо, еще пахнет трубочным отцовским табаком. Лена ведет себя совершенно отчаянно: она увидела отцовскую трубку. Взяла в руку коробку табака.
– Вы курите трубку? – спросила она учительницу.
– Нет. Это мой друг, – виновато отвечает та.
– А сколько ему лет?
Звонок в дверь. Входит уже известный нам Володя.
– Слушай, – говорит он учительнице. – Я у тебя сейчас отбил ученицу. Вот эту! Я хочу, чтобы она ко мне непременно пришла в секцию. Она мне понравилась. Храбрая! Вошла в лифт с незнакомым мужчиной. Не побоялась! Нам такие девочки нужны.
Он подмигивает Лене.
Учительница чувствует себя спасенной.
– Вот это мой друг, – говорит она Лене. – Это он трубач… В смысле курит трубку… – Она делает Володе знаки, чтобы он взял ее. Володя берет трубку, набивает табак…
Лена подозрительно смотрит на происходящее.
– А почему вы не спрашиваете, что у меня с рукой? – вызывающе говорит Лена.
– Что у тебя с рукой? – покорно спрашивает Ольга Николаевна.
– Сейчас покажу, – говорит Лена и начинает разматывать бинт.
– Не надо! – кричит Ольга Николаевна.
– Я покажу, как я это сделала, – говорит Лена. Она развязала руку и подносит распухшие пальцы к притвору двери.
Ольга Николаевна висит у нее на руке.
– Я тебя умоляю! Слышишь, умоляю!
– Тогда пусть он закурит трубку, – отчаянно говорит Лена.
Володя, сочувственно глядя на обеих, демонстративно, но неумело закуривает. Ольга Николаевна, сцепив губы, стоит рядом. Лена вызывающе смотрит на них.
– Вы не умеете курить трубку, – сказала она Володе. – Табак вам не нужен. – И она спрятала коробку к себе в портфель.
– Она что, сумасшедшая? – спрашивает Володя.
– Нет, – говорит Ольга Николаевна. – Лена, у тебя все? Или ты еще чем-нибудь решила нас поразить?
– Да! Я еще вам сыграю.
Она стучит по клавишам распухшими пальцами какую-то резкую, вызывающую мелодию, хлопает крышкой и убегает.
– Я гадина, гадина, гадина! – говорит Ольга Николаевна, ничком падая на диван.
– Никакая ты не гадина!
Это говорит подруга Ольги Николаевны, они разговаривают, прихлебывая кофе возле изразцовой печи в раздевалке в музыкальной школе
– Сама не знаю, как это случилось, – говорит Ольга Николаевна. – Он приходил на родительские собрания… Всегда он, а не мать… Всегда – единственный мужчина, и матери ему строго наказывали: «Вы проводите Ольгу Николаевну». Он провожал, мы болтали… Он мне как-то сказал, что уже много лет просто так, вечером, не разговаривал с женщиной. Я спросила: а жена? Он засмеялся: «Так это же совсем другие разговоры. Это же почти как производство. Вода, свет, газ, хлеб, деньги, ботинки, колготки, воспитание ребенка. Муж-жена – категория производственная». Как-то шел дождь… Я позвала его зайти и взять у меня зонтик… Он вошел и сказал: «Можно, я никуда отсюда не уйду?» Удивительно! Он все замечал… Бантик какой-нибудь, сережки…
– Что ж теперь будет? – сочувственно спросила подруга. – Идиллия идиллией, а жена – женой… Да еще такая…
– Он говорит, что жена у него – александрийский нерушимый столп… Ее с ног не сбить… Она столько людей развела, что, не заметя, и себя разведет…
– Это он о ней так?
– Он о ней хорошо, – твердо сказала Ольга Николаевна. – Он ее уважает… Ему дочку жалко… Говорит: мать она прекрасная, но у нее перебор в твердом питании, все для крепости зубов… А я, говорит, мягкое питание…
– Что-то я его не пойму…
– А что тут понимать… Девочка догадалась… Мучается… Через это нам не перейти… Мы перед этой проблемой, как кони перед пропастью…
– Тебе бы уехать куда-нибудь, – сказала подруга. – Такие болезни лечат временем и расстоянием. Больше ничем… Правда, еще есть способ – клин клином… Найди себе клин… Ладно. Думай, я побегу, у меня урок…
Подруга убежала. Ольга Николаевна еще немного постояла у печи, поправила волосы у зеркала и тоже пошла.
Вошла в свой класс и увидела Лену.
– Леночка! – кинулась к ней. – Как я рада тебя видеть!
Лена молча перебирает ноты, молча ставит их на пюпитр.
– Сыграй мне что-нибудь из того, что любишь… Просто так. Не думая о руке… Она перестала болеть?
Лена молчит.
Ольга Николаевна теряется от Лениного молчания, не знает, как себя вести.
– Лена! – говорит она совсем тихо. – Я к тебе очень хорошо отношусь… – И совсем уже тихо: – Я сделаю для тебя все. Что ты хочешь? Скажи…
Лена молчит. Потом поднимает на Ольгу Николаевну глаза, в которых и слезы, и просьба, и отчаянье сразу.
– Чтоб вас не было, – тихо говорит она.
Ольга Николаевна вздрогнула, как от удара.
– Но я же есть, – робко сказала она.
– Я хочу, чтоб вас не было… Совсем… – повторяет Лена.
– Ты так говоришь, будто считаешь, – Ольга Николаевна нервно засмеялась, – что мне лучше умереть?
– Лучше, – ответила Лена.
– Тебе это покажется странным, но мне не хочется умирать, – невесело засмеялась Ольга Николаевна. – Мне всего двадцать шесть лет. Я еще даже моря не видела… Да что моря! Я в Эрмитаже не была! Я на Елену Образцову еще ни разу не попала!..
– Я видела море – вода, и все. Была в Эрмитаже – скучно. Вашу Образцову чуть не каждый день показывают по телевизору.
– Я поняла. Ты хочешь сказать – ради такого не живут… Лена! Я люблю твоего папу!
– Он всегда любил маму! Всегда! Он ей вот такие, – развела руками, – букеты приносил… Он давал ей свою кровь! А когда лифт сломался, он ее на руках поднимал по лестнице… При чем тут вы?
– Я понимаю, – тихо говорит Ольга Николаевна. – Я очень тебя понимаю. Но любовь… Она ведь и уходит…
– Куда? – кричит Лена. – Куда?
– Этого никто не знает, – отвечает Ольга Николаевна. – Она не спрашивает…
– Я знаю, – жестко говорит Лена. – Вам двадцать шесть лет, а замуж вас никто не берет. Вы не имеете права любить моего папу! Он не ваш! Он – наш!
– Хорошо, – сказала Ольга Николаевна, – хорошо! Давай спросим у него!
– Я сама у него спрошу! Сама! Без вас! – кричит Лена. – Вы не так спросите… Вы нарочно все сделаете…
Лена бежит из музыкальной школы, дорогу ей преграждает Митя.
– Пошли в кино? – предлагает он. – Название смешное. «Кукарача».
– Оставь меня в покое, – говорит Лена, – и иди своей дорогой…
– Ленка, почему ты такая, ходишь как перевернутая? Как будто тебя взболтали…
– Слушай… Иди, а? Ну по-хорошему… Не до тебя!
– Но я же за тобой ухаживаю, как ты не понимаешь?
– Понимаю. Но не хочу этого…
– Почему?
– Я это ненавижу.
– Как это можно ненавидеть? – Митя говорит это очень торжественно.
– Всем сердцем! Уходи! – жестко сказала Лена. – Иди за Веркой… Она давно тебе глазки строит.
Мимо них лениво, делая вид, что она никого не замечает, прошла Вера Кузнецова.
– Верка – глупая, – сказал Митя.
Лена стоит у института, где работает отец, ждет его. Высыпали сотрудники, растеклись в разные стороны. Отец вышел на высокое крыльцо один, и вид у него – как у человека, который не знает, куда ему идти.