Кристи Агата Последний сеанс
Рауль Добрюль перешёл по мосту через Сену, насвистывая себе под нос. Это был молодой французский инженер приятной наружности, со свежим лицом и тонкими тёмными усиками. Вскоре он добрался до Кардоне и свернул к двери дома под номером 17. Консьержка высунулась из своего логова, сердито обронив «доброе утро», и Рауль ответил ей жизнерадостным приветствием. Затем он поднялся по лестнице на третий этаж. Стоя под дверью в ожидании ответа на свой звонок, он ещё раз просвистел полюбившуюся мелодию. Нынче утром Рауль Добрюль пребывал в особенно приподнятом настроении.
Дверь открыла пожилая француженка. Её испещрённое сеточкой морщин лицо расплылось в улыбке, когда она увидела, кто пришёл.
— Доброе утро, месье!
— С добрым утром, Элиза, — поздоровался Рауль, входя в переднюю и стягивая перчатки. — Госпожа ждёт меня, не правда ли? — бросил он через плечо.
— О, да, разумеется, месье, — Элиза прикрыла дверь и повернулась к гостю. — Если месье пройдёт в малую гостиную, госпожа через несколько минут выйдет к нему. Она прилегла.
— Ей нехорошо? — Рауль поднял глаза.
— «Нехорошо»?! — Элиза негодующе фыркнула. Она распахнула перед Раулем дверь малой гостиной. Он шагнул внутрь, и служанка вошла следом за ним.
— «Нехорошо»? — повторила она. — Как же она, бедняжка, может чувствовать себя хорошо? Вечно эти сеансы! Это никуда не годится, это противоестественно! Разве такое предназначение уготовил нам милостивый Господь? Не знаю, как вы, но я прямо скажу: всё это — общение с лукавым!
Рауль успокаивающе похлопал её по плечу.
— Полноте, Элиза, — увещевающим тоном проговорил он. — Не заводитесь. Слишком уж вы склонны видеть происки дьявола во всём, чего не в силах постичь умом.
— Ладно уж, — Элиза с сомнением покачала головой. — Что бы там ни говорил месье, а не по нутру мне всё это. Взгляните на госпожу! День ото дня она всё больше бледнеет и худеет. А эти её головные боли! — Элиза взмахнула руками. — Ох, не к добру он, спиритизм этот. Духи — поди ж ты! Все добрые духи давно уже пребывают на небесах, а остальные — в преисподней!
— Ваш взгляд на загробную жизнь прост до безмятежности, — заметил Рауль, опускаясь на стул.
— Я добрая католичка, месье, только и всего, — женщина расправила плечи. Она осенила себя крестным знамением и двинулась к двери. Взявшись за ручку, Элиза остановилась. — Месье, — с мольбой обратилась она к Раулю, — ведь всё это прекратится после вашей свадьбы?
Рауль слабо улыбнулся в ответ.
— Вы — славное и верное существо, Элиза, и вы преданы своей хозяйке. Не опасайтесь: после того как госпожа станет моей женой, всем этим «спиритическим делишкам», как вы их называете, придёт конец. У мадам Добрюль не будет никаких сеансов.
Элиза просияла.
— Честное слово?
Её собеседник кивнул с серьёзным видом.
— Да, — отвечал он, обращаясь скорее к самому себе, нежели к ней, — да, пора с этим кончать. Симонэ наделена дивным даром, которым вольна пользоваться по собственному усмотрению, но она уже сыграла свою роль! Как вы только что заметили, Элиза, госпожа чахнет и бледнеет не по дням, а по часам. Самое трудное и мучительное в жизни медиума — страшное нервное напряжение. Вместе с тем, Элиза, ваша хозяйка — лучший медиум в Париже, если не во всей Франции. К Симонэ стремятся попасть люди со всего света, ибо знают, что с ней можно не опасаться ни ловкого надувательства, ни шарлатанства.
— «Надувательства»! — презрительно процедила Элиза. — Ещё чего! Мадам не способна провести и младенца, даже пожелай она этого!
— Она — сущий ангел! — пылко воскликнул молодой француз. — И я… я сделаю всё, что в силах сделать мужчина, чтобы дать ей счастье. Вы мне верите?
Элиза расправила плечи и заговорила просто, но с некоторым достоинством:
— Я служу у госпожи не первый год, месье, и не кривя душой могу сказать, что люблю её. Если б я не верила, что вы обожаете её, как она того достойна, я бы разорвала вас в клочья!
— Браво, Элиза! — Рауль рассмеялся. — Вы — настоящий друг и, должно быть, одобрите моё решение настоять, чтобы ваша хозяйка бросила всех этих духов и прочий спиритизм.
Он ожидал, что женщина воспримет это шутливое замечание с улыбкой, но её лицо почему-то сохранило мрачно-серьёзное выражение, и это удивило Рауля.
— А что, если… — нерешительно молвила Элиза, — что, если духи так и не оставят её, месье?
— О! Что вы хотите этим сказать? — Рауль вытаращил на неё глаза.
— Ну… я говорю, что будет, если вдруг духи так и не отвяжутся от неё? — повторила служанка.
— Вот уж не думал, что вы верите в духов, Элиза.
— А я и не верю, — в голосе Элизы зазвучали непреклонные нотки. — Какой дурак в них поверит! И всё-таки…
— Так-так.
— Мне трудно объяснить вам это, месье. Понимаете, я… мне всегда казалось, что эти медиумы, как они себя величают, — просто хитрые прохиндеи, которые надувают несчастных, лишившихся своих близких. Но госпожа совсем не такая. Госпожа хорошая. Она честная и… — Элиза понизила голос, в её речи зазвучали нотки благоговейного трепета: — Ведь всё получается. Никакого обмана. Всё выходит, и именно этого я боюсь. Потому что, я уверена, месье, всё это не к добру. Это противно природе и всемилостивейшему Господу нашему. И кому-то придётся за это расплачиваться.
Рауль поднялся со стула, подошёл к служанке и потрепал её по плечу.
— Успокойтесь, милая Элиза, — с улыбкой сказал он. — У меня есть для вас добрая весть: сегодня — последний сеанс. С завтрашнего дня их больше не будет.
— Выходит, один сеанс назначен на сегодня? — в вопросе пожилой женщины сквозила подозрительность.
— Последний, Элиза, последний.
— Госпожа не готова, ей нездоровится… — Элиза сокрушенно покачала головой.
Договорить ей не удалось: распахнулась дверь, и вошла высокая, красивая женщина. Она была изящна и грациозна, а её лицо напоминало лик мадонны Боттичелли. Рауль прямо-таки засиял от радости, и Элиза тихонько вышла, оставив их одних.
— Симонэ! — он взял её длинные белые руки в свои и принялся целовать их.
Женщина нежно произнесла его имя:
— Рауль, милый!
Он вновь осыпал поцелуями её руки, потом пытливо вгляделся в лицо хозяйки.
— Как ты бледна, Симонэ! Элиза говорила мне, что ты прилегла. Уж не захворала ли ты, любовь моя?
— Нет… не захворала, — она замялась.
Рауль подвел её к кушетке и усадил рядом с собой.
— Тогда в чём дело?
Девушка-медиум тускло улыбнулась.
— Ты будешь думать, что всё это глупости, — пробормотала она.
— Я? Буду думать, что это глупости? Никогда!
Симонэ высвободила руки, замерла и минуту-другую молча смотрела на ковёр. Потом глухой скороговоркой проговорила:
— Я боюсь, Рауль.
Он молча ждал продолжения, но девушка безмолвствовала. Тогда он ободряюще сказал:
— Ну, и чего же ты боишься?
— Просто боюсь… Боюсь, и всё.
Он изумлённо взглянул на неё, и девушка поспешила ответить на этот его взгляд:
— Да, это вздор, не так ли? Но я чувствую себя именно так. Боюсь, просто боюсь. Не знаю, в чём тут причина, но меня ни на миг не оставляет мысль, что со мной должно случиться нечто ужасное.
Взор её был устремлен вперёд, в пространство. Рауль мягко обнял её.
— Нельзя поддаваться смятению, милая, — сказал он. — Я знаю, в чём тут дело, Симонэ. Это всё напряжение, нервное напряжение, в котором живёт медиум. Всё, что тебе нужно, — это отдых, отдых и покой.
— Да, Рауль, ты прав, — она благодарно взглянула на него. — Всё, что мне нужно, — это отдых и покой.
Она закрыла глаза и мягко откинулась назад, в его объятия.
— И счастье, — шепнул Рауль ей на ухо. Он крепче обнял Симонэ; та глубоко вздохнула, не открывая глаз.
— Да, — пробормотала она, — да… Когда ты обнимаешь меня, я испытываю ощущение безопасности, забываю про эту ужасную жизнь медиума. Ты многое знаешь, Рауль, но даже тебе невдомёк, каково это!
Он почувствовал, как напряглось её тело. Глаза Симонэ вновь раскрылись, и их взгляд опять устремился в пространство.
— Человек сидит в тёмной комнате и чего-то ждёт. А тьма пугает, Рауль, потому что это тьма пустоты, небытия. И человек нарочно отдаётся ей, чтобы затеряться в её глубинах. Он ничего не знает, ничего не чувствует, но потом в конце концов мало-помалу наступает пробуждение ото сна, медленное, мучительное возвращение. И оно так изнурительно, так изматывающе!
— Я знаю, — промямлил Рауль, — я знаю.
— Так изнурительно… — шёпотом повторила Симонэ, и тело её в изнеможении обмякло.
— Но ты великолепна, Симонэ, — он взял её за руки, стараясь ободрить и заразить своим воодушевлением. — Ты неповторима. Величайший медиум, какого только видел свет.
Она слабо улыбнулась и покачала головой.
— Да уж поверь! — стоял на своем Рауль. Он вытащил из кармана два письма. — Видишь, это от профессора Роше и от доктора Женера из Нанси. Оба умоляют тебя не отказывать им и в дальнейших услугах, хотя бы иногда.
— Нет! — вскричала Симонэ, вдруг резко поднимаясь на ноги. — Я не смогу, не смогу! С этим должно быть покончено, ты мне обещал, Рауль!
Молодой человек в изумлении смотрел на Симонэ. Та повернулась к нему и дрожала, словно загнанный зверёк. Он встал и взял её за руку.
— Да, конечно, — сказал он, — с этим будет покончено, ясное дело. Я упомянул об этих двух письмах единственно потому, что горжусь тобой, Симонэ.
Она метнула не него косой настороженный взгляд.
— А не потому, что когда-нибудь снова захочешь заставить меня работать?
— Нет, что ты! — горячо заверил её Рауль. — Разве что тебе самой захочется помочь старым друзьям.
— Нет, никогда, — голос её зазвучал взволнованно. — Это небезопасно. Поверь мне, я чувствую. Опасность очень большая.
Она сжала ладонями виски, постояла немного, потом подошла к окну.
— Обещай, что мне больше никогда не придётся заниматься этим, — попросила она чуть более спокойным тоном.
Рауль подошёл и обнял её за плечи.
— Милая, — с нежностью проговорил он, — даю слово, что начиная с завтрашнего дня ты больше никогда не будешь этим заниматься.
Он почувствовал, как она вдруг вздрогнула.
— Сегодня… — прошептала Симонэ. — Да, я совсем забыла про мадам Икс.
— Она может прийти с минуты на минуту, — Рауль взглянул на часы. — Но, быть может, Симонэ… Если тебе нездоровится…
Симонэ почти не слушала его, думая о своём.
— Она странная женщина, Рауль, очень странная. В её присутствии я испытываю какое-то отвращение и едва ли не ужас.
— Симонэ! — голос его звучал укоризненно, и девушка сразу же почувствовала это.
— Да, Рауль, я знаю: ты — истый француз, и мать для тебя — святыня. Бесчеловечно с моей стороны испытывать такие чувства к женщине, потерявшей родное дитя и так убивающейся по умершей малютке. Но… я не могу этого объяснить… она… она такая огромная и чёрная… А её руки? Ты обращал внимание на её руки, Рауль? Громадные, сильные ручищи, сильные, как у мужчины. О!
Она поёжилась и закрыла глаза. Рауль снял руку с её плеча и заговорил почти холодно:
— Я и впрямь не понимаю тебя, Симонэ. Ведь ты — женщина и наверняка испытываешь сочувствие к другой женщине матери, лишившейся единственного ребёнка.
— О, тебе этого не понять, друг мой! — Симонэ раздражённо взмахнула рукой. — Тут невозможно ничем помочь. В тот миг, когда я впервые увидела её, я почувствовала… страх! — Девушка резким движением простёрла руку. — Ты помнишь, как долго я не соглашалась проводить с ней сеансы. Она принесёт мне несчастье, я предчувствую это.
Рауль пожал плечами.
— Между тем на деле, как оказалось, она принесла тебе нечто совершенно противоположное, — сухо заметил он. — Все сеансы проходили с несомненным успехом. Дух маленькой Амелии начал повиноваться тебе с первого же раза, а материализация была просто поразительной. Жаль, что профессора Роше не было на последнем сеансе.
— «Материализация»… — упавшим голосом повторила Симонэ. — Скажи мне, Рауль, это и правда такое чудо? Ты же знаешь, что я и понятия не имею о происходящем, пока пребываю в трансе.
— На первых сеансах контур детской фигурки был окутан какой-то дымкой, — с воодушевлением пустился в объяснения Рауль.
— Но на последнем… Да?
— Симонэ, — вкрадчиво сказал Рауль, — на последнем сеансе это был уже настоящий, живой ребёнок, из плоти и крови. Я даже дотронулся до девочки, но, увидев, что прикосновение причиняет тебе боль, помешал мадам Икс тоже сделать это. Я боялся, что она потеряет самообладание и нанесёт тебе увечье.
Симонэ опять отвернулась к окну.
— Когда я очнулась, то почувствовала страшную усталость, — прошептала она. — Рауль, ты уверен… ты действительно уверен, что всё это безвредно? Ты знаешь, что думает старая Элиза. Она полагает, что я якшаюсь с дьяволом!
Девушка рассмеялась, но как-то уж очень робко.
— Тебе известно мое мнение, — мрачно и серьёзно ответил Рауль. — Общение с неведомым всегда таит в себе опасность, но это благородное дело, поскольку оно служит науке. В мире всегда были мученики науки, первооткрыватели, дорого заплатившие за то, чтобы другие могли пойти по их стопам. Вот уже десять лет ты работаешь ради науки, работаешь ценой ужасного нервного напряжения. Но теперь твоя роль сыграна. С сегодняшнего дня ты вольна заниматься только собой и наслаждаться своим счастьем.
Симонэ благодарно улыбнулась ему. К ней вновь вернулось спокойствие. Девушка бросила взгляд на часы.
— Что-то мадам Икс запаздывает. Может, она и вовсе не придёт?
— Придёт, я думаю. Твои часы немного спешат, Симонэ.
Она прошлась по комнате, переставляя с места на место разные безделушки.
— Любопытно, кто она такая, эта мадам Икс, — размышляла она вслух. — Откуда она родом, кто её друзья и родные? Странно, что мы о ней ничего не знаем.
— Большинство людей по возможности стараются сохранить инкогнито, обращаясь к медиуму, — Рауль пожал плечами. — Это простая предосторожность.
— Вероятно, — равнодушно согласилась Симонэ. Маленькая фарфоровая вазочка, которую она держала в руках, выскользнула из пальцев и разлетелась на черепки, ударившись об изразцовую каминную полку.
— Вот видишь! — Симонэ резко повернулась к Раулю. — Я не в себе. Ты не сочтёшь меня трусихой, если я скажу мадам Икс, что не смогу работать сегодня?
Под его удивлённым взглядом она залилась краской.
— Ты обещала, Симонэ… — осторожно начал он.
— Я не могу, Рауль, — она оперлась о стену. — Я не могу работать.
И вновь его исполненный нежной укоризны взгляд заставил её вздрогнуть.
— Я не думаю о деньгах, Симонэ, хотя ты должна понимать, что сумма, предложенная этой женщиной за последний сеанс, огромна, просто колоссальна.
— На свете есть вещи важнее денег, — оборвала его девушка. В голосе её зазвучал вызов.
— Разумеется, есть, — охотно согласился Рауль. — Я как раз об этом и говорю. Ну подумай сама: эта женщина — мать, потерявшая своего единственного ребёнка. Если ты здорова, но капризничаешь, то можешь отказать богатой даме в прихоти. Но можешь ли ты отказать матери, которая хочет в последний раз взглянуть на своё дитя?
Симонэ простёрла руки исполненным отчаяния жестом.
— Твои слова мучительны, но ты прав, — прошептала она. — Я сделаю то, что ты хочешь. Но теперь я поняла, чего я боюсь. Меня страшит слово «мать».
— Симонэ!
— Существуют некие первобытные, изначальные силы, Рауль. Цивилизация подавила большинство из них, но материнство неизменно и неистребимо от сотворения мира. Это чувство в равной мере присуще и животным, и человеческим существам. Нет на свете ничего похожего на любовь матери к своему детёнышу. Эта любовь не считается ни с законами, ни с жалостью; она не ведает страха и беспощадно сметает всё на своём пути. — Она умолкла, чтобы перевести дух, потом повернулась к Раулю, и по лицу её скользнула мимолётная обезоруживающая улыбка. — Я сегодня говорю какие-то глупости, Рауль. Я и сама это знаю.
— Приляг ненадолго, — он взял её за руку, — отдохни до её прихода.
— Хорошо… — она снова улыбнулась ему и вышла из комнаты.
Рауль некоторое время стоял в глубоком раздумье, потом подошёл к двери, пересёк тесный холл и вошёл к комнату, примыкавшую к нему с противоположной стороны. Это была гостиная, очень похожая на ту, которую он только что покинул, но в одной из её стен была ниша, в которой стояло массивное кресло. Ниша была скрыта тяжёлыми чёрными бархатными портьерами. Элиза занималась приготовлениями к сеансу. Она поставила рядом с нишей два стула и маленький круглый столик, на котором лежали бубен, рожок, карандаши и бумага.
— «Последний раз»! — злорадно твердила Элиза. — О, месье, как бы мне хотелось, чтобы с этим было покончено.
Пронзительно звякнул дверной звонок.
— Это она, жандарм в женском обличье, — продолжала почтенная служанка. — И чего бы ей не сходить в церковь смиренно помолиться за упокой души малышки и поставить свечку Богоматери? Разве Всевышний не ведает, где наше благо?
— Откройте, звонят! — повелительным тоном сказал Рауль.
Служанка косо взглянула не него, но повиновалась. Не прошло и минуты, как она ввела в комнату посетительницу.
— Я сообщу хозяйке о вашем приходе, мадам.
Рауль сделал шаг вперёд, чтобы приветствовать мадам Икс. «…Огромная и чёрная…» — всплыли в его памяти слова Симонэ. Посетительница была крупной женщиной, а чёрное траурное одеяние делало её фигуру ещё более грузной.