При входе в комнату Лешка едва не хряпнулся о притолоку многострадальной головой.
— Nehmen Sie Platz! — вполне дружелюбно показал ему на табурет в центре комнаты упитанный офицер в расстегнутом кителе. Сам он сидел за большим круглым столом, а тот тощий, что приехал — стоял в углу, слегка справа за спиной.
— Данке шён! — кивнул осторожно Алексей и сел на табурет.
— Sprechen Sie Deutsch? — приподнял бровь сидящий.
— Я. Абер зер шлехт… Ин дер шуле Лере.
— Klar… — И тут в голосе офицера появился металл — Name, Dienstgrad, Truppengattung, Einheit?
— Эээ… Вас?
— Имья, звание, род фойск, фоенная част? — подал голос стоящий.
— Что? Кто? Я? Я не военнослужащий. Я гражданский, не солдат. — Лешка усердно замотал головой.
— Antworte auf die Frage!
— Отвечайт на фопрос!
— Алексей Иванцов. Только я же говорю, я не военнослужащий.
— Warum hast du dann Uniform an?? — уставился на него сидящий офицер.
— Тогда почьему ит есть ф фоенный форма?
Тут Алексей замялся не зная, что и сказать. Как тут объяснить то, если сам ничего не понимаешь?
— Господин… эээ…
— Herr Hauptman!
— Хер гауптман… — Лешка внутренне ухмыльнулся — Я форму снял с убитого, потому что своя одежда вся уже изорвалась, а ходить-то надо в чем-то?
Стоящий офицер быстро переводил гауптману. Тот кивал, записывал и, почему-то, морщился.
— Was für ein Toter? Dieses Muster gibts weder bei uns noch bei den Russen?
— С какого убьитого? Такой фоенной формы ньет ни у нас, ни у русских.
— Wie bist du hierher gelangt? Woher kommst du und wo willst du hin? Mit welchem Ziel?
— Как здьесь оказался? Куда и откуда шел? С какой целью?
— Живу я тут, герр гауптман, вернее не тут… Домой иду, в Демянск.
Немцы переглянулись.
— В Демянск? — переспросил длинный.
— Ну да, я там родился, потом родителей посадили и мы переехали в Вятку, потом меня призвали, но я сбежал, потому что не хотел воевать. Я этот… Свидетель Иеговы. Вот.
«Что я несу-то…» — с ужасом подумал Лешка.
— Von welchem Ermordetem? Es gibt keine solche Militärform weder bei uns noch bei den Russen.
— Послушай, Ифанцов, хватьит валять ваньку-встаньку. Нам не надо фрать. Это глюпо и бессмысльенно. С какого убьитого? Такой фоенной формы ньет ни у нас, ни у русских.
«Млять… Чего сказать-то ему?» — пронеслось в голове. И неожиданно выдал единственную фразу на немецком, которую произносил без ошибок.
— Geben sie mir bitte eine Zigaretten!
Немцы переглянулись.
Тощий достал из кармана… Лешкину «Приму» и пластиковую китайскую зажигалку. Не спеша вставил в мундштук, не спеша прикурил и, также не спеша, подошел к пленнику. Затем наклонился вплотную и выпустил в лицо струю дыма.
— У тьебя ньет документов, ти в чужой формье, also… если вьерить тьебе. В карманах нет ничьего кромье этого — он показал «Приму» и зажигалку. — Ты ильи мародьер ильи дивьерсант. В любом случае тебя ждет расстрьел. Verstehst du?
— Ф-ф-ферштеен. — кивнул Лешка.
Немец кивнул в ответ и отошел, так и не дав покурить. Но и сигаретой не ткнул.
— Имья, звание, род войск, военная част? — повторил он свой вопрос. Гауптман громко зевнул.
— Я… Я не помню… Контузия у меня. Не помню ничего. Честное слово.
— Schteit auf! — неожиданно рявкнул в ответ тощий.
Лешка привстал с табурета. Тощий снова подошел к нему и без замаха, коротким тычком пробил в солнечное сплетение. Дыхание мгновенно остановилось, в глазах потемнело от боли и Лешка согнулся буквой «Г». И тут же колено офицера въехало ему в нос.
Пленник упал назад, брызнув кровавым веером из разбитого носа и опрокинув табурет. Очки разломились по дужке, но, слава Богу, не разлетелись на осколки. А то бы остался без глаз, военнопленный студент…
— Der Schweinerne Dussel! — пробормотал немец, с явным огорчением разглядывая кровавое пятно на брюках. — Der regt mich auf…
Гауптман опять зевнул и подошел к окну.
Пока они чего-то там балакали, Лешка кое-как пытался восстановить дыхание. В конце концов, получилось, хотя явно сломанный нос этому не способствовал. Зажав нос рукавом куртки, он встал, сглатывая кровь.
— Жиф? Ничьего… скоро мы тьебя расстрьльяем, польшевистский фанатик.
— Г-г-господин…
— Feldpolizeikomissar.
«И у них комиссары есть?!» — мелькнула удивленная мысль, но тут же уступила место боли и страху.
— Г-господин ф-фелдьп-полицайкомиссар… Я с-скажу в-в-все… — гундосо заикаясь, произнес Лешка.
— Sietzen! — рявкнул тот в ответ.
Лешка, повинуясь приказу, поднял одной рукой табуретку и присел на нее с краюшка:
— Я и в-вправду не з-знаю как здесь оч-чутился. С-скажите, сегодня к-какое ч-число?
— Тридцатое апрьеля тысяча девятьсот сорок второго года.
— А я из т-тридцатого ап-преля д-две тысячи п-первого. Я из-з-з б-будущего…
Фельдполицай поморщился и вмазал Лешке еще раз. По уху. Этого хватило, чтобы тот вновь свалился на пол.
Потом фриц высунулся в окно и чего-то гавкнул. В избу влетели два дюжих солдата, схватили Лешку под мышки и потащили в сарай. По пути пересчитали им все ступеньки и пороги.
Только в сарае уже Лешка несколько оклемался. Хотелось пить, но вот есть почему-то не хотелось. А еще хотелось умыться. Кровавые сопли — вот только теперь он понял, что такое «кровавые сопли» — подсыхали и стягивали кожу. Стреляло в ухе, саднило в носу…
Но больше всего хотелось жить…
Как-нибудь, но жить.
Лешка свернулся калачиком на охапке сена, ровно в детстве и попытался задремать…
— Обычный сумасшедший, герр фельдсполицайкомиссар. Попал на фронт, первый раз под обстрел и тронулся умом.
— Не сомневаюсь, гауптман. Я был под Оршей, когда русские первый раз применили свои «органы». Тех кто, выжил в том аду, списали поголовно. Одного мне даже пришлось пристрелить. Он лежал в траншее, палил в небо из пулемета и орал «огненные черти, огненные черти!». Меня волнует другое… — фельдсполицайкомиссар не заметил, как передернуло толстячка гауптмана. — Меня волнует другое. Его форма. Эти сигареты и эта зажигалка. Видите наклейку на зажигалке? «Сделано в Китайской Народной Республике». Китайской??? Но Китай воюет с Японией… Им не до мелочей. Японский протекторат? Манчжурия? Или Шаньси? Или Синьцзянь? Там черт не только ногу сломает, в этих китайских государствах… Похоже это японцы. Они, хотя и наши союзники, могут приторговывать с Советами по мелочам. Второго фронта на русском Дальнем Востоке, к сожалению, мы до сих пор не имеем. Далее… Сигареты «Прима. СССР» производства компании «ДЖ. Р. Рейнольдс Тобакко Компани. г. Санкт-Петербург». Американцы штампуют эти сигареты в забытой Богом Флориде и ленд-лизом поставляют русским. В эксклюзивном, экспортном исполнении.
— Почему во Флориде, герр…
— Давайте без чинов. Дитер Майер, к вашим услугам, — щелкнул каблуками комиссар тайной полевой полиции.
— Хорошо, герр Майер. Рудольф Бреннер. Так причем же тут Флорида? — переспросил гауптман.
— Там у янки есть город. Санкт-Петербург. Один из центров табачной промышленности Юга, между прочим. Дразнят американцы Усатого. — Ухмыльнулся Майер. — Дразнят… Это как раз в духе янки. И только им в голову приходят эти идиотские слова — прима, экстра, королевский размер… И что в итоге мы имеем?
— Что? — не понял Бреннер.
— Японская зажигалка, американский табак, новая форма. Без знаков различия, к тому же… Русские перебрасывают сюда элитные свежие части с Дальнего Востока. Вот что это значит. Парень просто не умеет врать. Можно выбить из него все, что требуется. Но мы же, немцы, интеллигентные люди… Не так ли, Бреннер?
— Так точно, господин фельдсполицайкомиссар! — щелкнул каблуками гауптман и раздраженно подумал: «Ты-то конечно, интеллигент! Не то что мы, мясо окопное…»
— Да перестаньте, Бреннер, мы же договорились с вами…
Майер высунулся в окно:
— Эй, рядовой! Ко мне!
Рыжий немец, сидевший около бронетранспортера, подскочил и бросился к окну:
— Рядовой первого класса Эрих Грубер по вашему приказанию прибыл!
— Рядовой, бегом до местного старосты. Отряду вспомогательной полиции прибыть сюда через полчаса. Приказ понятен? Выполнять!
— Так точно, господин фельдсполицайкомиссар! — рявкнул рядовой, развернулся кругом и побежал за ворота.
— Как мне, Рудольф, надоели эти чинопочитания… — вздохнул Майер. — Хочется чего-то простого, домашнего, человеческого. А вам?
«Конечно» — мрачно подумал гауптман — «С тобой пообщайся по-родственному. Мигом дело заведут и в штрафбат загремишь, павлин расфуфыренный». Но вслух сказал совершенно другое:
— Может быть, отобедаем, герр Майер?
— С удовольствием. Только дайте приказ своим солдатам сопли этого большевика вытереть с пола.
Лешка очнулся от скрипа дверей. Он вздрогнул от предчувствия, но на этот раз пришли не за ним. В сарай влетел от могучего пинка долговязый красноармеец в натянутой до бровей пилотке и ржавой от грязи шинели.
Лешка очнулся от скрипа дверей. Он вздрогнул от предчувствия, но на этот раз пришли не за ним. В сарай влетел от могучего пинка долговязый красноармеец в натянутой до бровей пилотке и ржавой от грязи шинели.
— Вот, суки! — ругнулся он, когда дверь закрылась. — Чего пинаются? Гады…
Потом он перелез по сену к Лешке, улегся рядом и протянул руку.
— Здорово! Ты чьих будешь?
— Наших. — Буркнул Леха в ответ.
— Да вижу, что наших! — Засмеялся красноармеец в ответ. — Тебя как звать-то?
— А ты чего такой жизнерадостный? — Покосился на него Алексей.
— Вадик Зелянин! — вместо ответа протянул руку тот.
— Иванцов. Алексей!
— Слышь, Лех… — Вадик подвинулся поближе. — А ты как сюда-то попал?
— На летающей тарелке прилетел…
— Чего? На какой тарелке?
— Ничего. Сам не помню. Помню, что по полю шел. Ночью. Темно было, как у негра в заднице. Споткнулся. Упал в яму какую-то, а там чем-то по голове накрыли. Днем тут очнулся.
Вадик засмеялся.
— Ты что как кобыла? — разозлился Лешка. — Все ржешь и ржешь…
— Да так, выражение забавное, как у негра в заднице… Не слышал раньше. Агась!
— Дарю, — угрюмо ответил Алексей и осторожно потрогал нос. Кровь уже давно подсохла, но дышать было носом тяжело. — Слышь, Вадик, а у тебя покурить есть чего?
— Откуда… Фрицы все отобрали… — Печально вздохнул «сосарайник». — А меня оглушило. Очнулся — немцы кругом. От полка щепки. Триста двенадцатый стрелковый, двадцать шестая Сталинская дивизия, Первая ударная армия. Слышал?
— Северо-Западный?
— Агась. Под Рамушево бились. То наши надавят, то немцы… Траншеи из рук в руки переходили за день раза по два. А дна в траншеях нет. Кровь да трупы. Да… — Вадик на минуту замолчал, а потом продолжил. — Ну, меня и уволокли. А я сбежал. Агась. Деру на пересылке дал. Лопухнулись фрицы. До вологодских им далече…
Он покрутил головой и хекнул.
— А я то родом из Старой Руссы. Вот туда и пошел.
— Фига себе. А сюда-то как попал?
— Так я это… Неделю у солдатки отлеживался. Вроде затихло, ну я и отправился в путь-дорогу. Нарвался, блин масленичный, на полицаев… Вечером отправят по этапу — в деда, в душу, в мать…
— А меня расстрелять собираются…
— Да ты чего? За что?
— Рожей не вышел.
Вадик хихикнул:
— То-то они тебе нос поправили. А чего за форма такая у тебя? Не видал ни разу.
— Опытные образцы ввели. — Покосился на него Лешка. — А я ночью до ветра пошел. Ну и блуданул малость. Вляпался к фрицам в дозор.
— А ты не из десантуры? Тут, говорят, немцам в котел две бригады закидывали комиссары…
— Да какая десантура… Их же вроде в феврале закинули. А к апрелю вроде как кончили уже. — Сказал Лешка, а сам подумал, что под свитером-то тельняшка…
— Да не… Шарахаются еще где-то, — равнодушно сказал Вадик. — Остатки. Фанатики, блин. Ни еды, ни оружия. А все по болотам бегают. Главное толку от них никакого. Сдохли только без дела…
— Странно ты как-то говоришь… — Лешка искоса посмотрел на Вадика.
— А что тут странного? Уж не знаю, что лучше. По болотам без оружия голодным и раздетым бегать или немцам в плен сдаться. Из плена и бежать можно. А тут куда? Или свои или немцы шлепнут. Немцы дюже десантников не любят. Агась.
— А свои-то за что?
— Знамо дело… — пожал Вадик плечами. — За невыполнение приказа и дезертирство. Они тут должны были двумя бригадами весь котел немецкий в плен взять. А немцев тута тысяч семьдесят. Во как.
— Делааа…
— Лех, слышь чего скажу… У меня папироса есть немецкая. Одна. Заныкал от вертухаев фрицевских. И спички в ботинке. Давай-ка курнем!
— Давай! — обрадовался Лешка. — А ну немцы унюхают?
— А… — Махнул собеседник рукой. — Фингалом больше, фингалом меньше. Подумаешь.
— А давай!
Соблазн, втянуть хотя бы каплю никотина, был больше, чем очередной удар прикладом.
Они устроились в углу сарая и, накрывшись шинелью Вадика, стали по очереди тягать цигарку.
В голове поплыло, по рукам и ногам побежали приятные мурашки…
— Где, говоришь, служил то?
Не задумываясь, Лешка ответил первое, что пришло в голову.
— Триста двадцать вторая стрелковая. Восемьдесят шестой полк. Рядовой.
— Вроде не было тут триста двенадцатой?
— А перекинули недавно. Я вообще первый день на фронте.
— Понятен. Ну, сиди пока.
Тут Вадик откинул шинель, подошел к двери и пнул несколько раз.
— Открывайте, песьи дети! Расколол я его.
Дверь открылась. На пороге стояло три бойца в красноармейских ватниках, с трехлинейками, но без петлиц и белыми повязками на правых руках.
«Полицаи!» — понял Лешка.
— Ну, чего, тезка? Будем знакомы сызнова? — ухмыляясь, сказал «Вадик». — Олексий Глушков, начальник Ивантеевского волостного отряда шютцполицай.
Леха молчал. А что тут скажешь? Он встал, заложив руки за спину.
— Выходи, тезка. Сейчас тебе шиссен делать будем.
Делать нечего. Леха вышел под небо, висящее такой же свинцовой тяжестью над бестолковым миром.
Двое полицаев оттащили его к стенке, а начальник Глушков что-то пояснял фельдсполицкомиссару. Тот уже успел сменить штаны, и стоял безукоризненно чистый в этой грязище.
Потом они подошли к Иванцову.
Немец долго разглядывал опухшее лицо Алексея, а потом сказал:
— У тьебя есть два варианта. Льибо ти умираешь сейтчас, льибо ти жьивешь сейтчас. Что ты виберешь?
Леха молчал. На дурацкий вопрос можно дать только дурацкий ответ. Но такого ответа не было в пустой звенящей голове.
— Молчьишь?
Потом он развернулся и резко бросил, ровно выстрелил:
— Erschiessen.
Рядовые немцы наблюдали молча за происходящим.
Глушков взял винтовку, передернул затвор и спросил:
— Тезка, а ты родом-то откуда?
— Вятка, — Приглушенно сказал Иванцов.
— Молись, коли верующий! И глаза-то закрой. Легче будет.
Леха закрыл глаза. До сих пор ему все это казалось бредом каким-то, сном, фантастикой. А тут вот она правда-то… Несколько секунд — и тебя нет. А смерть вот она. Из глаз полицая смотрит. Пулей дотянется сейчас и все…
Конец…
— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
Леха свалился на колени:
— Ж-жизнь. Жить х-хочу.
А потом зарыдал и упал окровавленной мордой в коричневую жижу.
— Gut! — остановились рядом с ним начищенные сапоги фельдсполицкомиссара Дитера Майера. — Жизнь есть карашо. Но ее надо заслужить. Да? Ты себя плёхо показал на допросе. Сейчас ты докажешь свою преданность жизни, когда съездишь со своими новыми друзьями в деревню Опалево. Говорьят там есть раненый партизан, а можьет твой товарищ. Соратник. Найди и привези его сюда. Поднимите его.
Майер отошел на пару шагов, не желая больше пачкаться.
Двое полицаев подхватили Иванцова под руки и попытались поднять на ноги. Но Лешка был в полуобморочном состоянии, еле стоя даже с помощью.
Полицаи потащили его к телеге и закинули туда как зарезанного поросенка.
«Russische scwiene…Welche sie die Schweine aller…» — потом он, поморщившись посмотрел на небо: «der Arsch der Welt…»
По дороге в Опалево Лешка успокоился, хотя его и потрясывало время от времени. Ему дали какую-то тряпку, он, сколько смог, отчистил форму. Потом нацепил такую же белую повязку, как и у других. Ему что-то говорили, но он не реагировал, не понимая смысла обращенных к нему слов. Точно через туман доносились звуки разговоров, смешки. Кто-то совал в рот сигарету, он механически курил. Потом снова пошла носом кровь. Он сел сзади телеги — время от времени сморкая и харкая красным на дорогу.
Из оцепенения его вывел только сильный толчок в спину.
— Приехали! — больше догадался, нежели услышал Иванцов Алексей. Бывший студент первого курса, бывший поисковик, а ныне предатель и полицай.
Двое полицаев пошли по одной стороне деревни, Глушков потащил его за собой по другой. Еще один остался в телеге.
Они зашли в первый дом, заглянули в подвал, под кровать, залезли на чердак, посмотрели в хлеву. Потом начальник волостной полиции сунул под нос старухи кулак, и они пошли в другой дом.
Потом во второй, в третий…
А в четвертом Глушков увидал то ли дочь, то ли внучку хозяйки. Молоденькую девчонку лет четырнадцати-пятнадцати.
Выпнув тетку на улицу, он рявкнул на Лешку, чтобы тот постоял в сенцах.
Тот повернулся было, но краем глаза успел увидеть, как полицай влепил пару оплеух девчонке и навалил ее на стол.
Винтовку, чтобы не мешалась, тот поставил в угол и теперь, одной рукой задирая ей юбку, судорожно стаскивал с себя штаны. Девка орала благим матом, но отбиваться даже не пыталась от страшной вонючей скотины за спиной.
Впрочем, Алексей этого всего не слышал и не видел.
Он целился из винтовки в спину полицая.
Грохот выстрела снял все. И вату из ушей, и оцепенение в душе, и вялость в теле.