– Я не мог ему отказать.
– Мог, но не захотел.
– Мы многим обязаны ему: это он вывел нас на «Медузу»... С данного момента, Чарли, нас должна интересовать только она.
– Понимаю, директор Холланд, – процедил Кэссет. – Ситуация, как мне представляется, такова: затруднения с зарубежными делами вынудили тебя дать задний ход и разобраться с тем, что происходит у тебя под носом. Но по всем правилам этим должны заниматься хранители спокойствия внутри страны, то есть Федеральное бюро расследований.
– Ты что, угрожаешь мне, низкая душа?
– Точно, Питер. – На губах Кэссета играла тонкая, спокойная улыбка. – Ты нарушаешь закон, господин директор... Это огорчает, старина, как выразились бы мои предшественники...
– Что, черт бы тебя побрал, ты от меня хочешь?! – заорал Холланд.
– Прикрой одного из лучших наших людей, какие у нас когда-либо были. Я не прошу, я требую.
– Ты полагаешь, что я отдам все, что у нас есть, – включая название этой конторы «Медузы» на Уолл-стрит? Ты просто, мать твою, рехнулся! Это наши козыри!!!
– Ради Бога, отправляйся обратно на флот, адмирал, – посоветовал заместитель директора. – Если ты думаешь, что я склоняю тебя именно к этому, ты ничему не научился на своем посту.
– Эй, брось, умная задница, это уже похоже на нарушение субординации...
– Разумеется, плевать мне на субординацию, но здесь не флот. Ты не можешь протащить меня под килем, вздернуть на рее или лишить порции рома. Все, что ты можешь сделать, – это уволить меня, но тут же возникнет вопрос, в чем истинная причина отставки... И ответ на него не принесет Управлению никакой пользы. Но в этом и нет необходимости...
– Что за чертовщину ты несешь, Чарли?
– Во-первых, у меня не было даже в мыслях выдавать эту юридическую фирму в Нью-Йорке, потому что ты прав: это наш козырь, а Алекс со своим необузданным воображением посулами и угрозами доведет ситуацию до такого накала, что начнется ликвидация раскрытых агентов, – мы потеряем все следы как здесь, так и за рубежом.
– Я думал о чем-то вроде этого...
– Значит, ты опять-таки прав, – не дал ему договорить Кэссет. – Мы должны держать Алекса подальше от нашей ключевой информации и в то же время дать ему ниточку. Что-то осязаемое, чтобы он, поверив в ценность этого ориентира, мог ухватиться за него.
Воцарилось молчание. Наконец Холланд сказал:
– Предположим, я не понял ни одного слова из того, что ты набредил.
– Ты плохо знаешь Конклина. Теперь он уверен в том, что «Медуза» и Шакал связаны между собой. Как ты это назвал? Самореализующимся пророчеством?
– Я сказал, что ситуация была настолько парадоксальной, что развитие ее сделалось неизбежным, следовательно, она самореализовалась. Десоул оказался в данном случае неожиданным катализатором, ускорившим ход событий: все пошло не по графику – и с ним самим, и с Монсерратом... Что ты имеешь в виду под «ориентиром», под этой «осязаемой ценностью»?
– Удерживающий канат, Питер. Мы не можем допустить, чтобы Алекс носился по Европе, как сорвавшаяся с места во время шторма пушка, так же как и не можем дать ему название той юридической фирмы в Нью-Йорке. Нам нужна, если мы сумеем это устроить, линия связи, чтобы знать, что он затевает... Рядом с ним должен быть кто-то вроде его друга Бернардина – только этот кто-то должен быть нашим другом.
– И где же мы найдем такого человека?
– Есть у меня один кандидат... Надеюсь, нас не подслушивают?
– Можешь быть уверен, что нет, – ответил Холланд. – Я не верю в эту чепуху, мой кабинет проверяют каждое утро на наличие подслушивающих устройств. Что за кандидат?
– Один человек в советском посольстве в Париже, – спокойно ответил Кэссет. – Думаю, мы сможем с ним договориться.
– Наш информатор?
– Вовсе нет. Это офицер КГБ, и его главная задача уже многие годы – найти и ликвидировать Карлоса, а также защитить «Новгород».
– "Новгород"?.. Американизированный лагерь в России, где проходил подготовку Шакал?
– Он прошел только половину курса и сбежал... Поэтому его не успели пристрелить, как маньяка. Только это вовсе не американский лагерь, думать так было бы заблуждением. В этом месте есть английские и французские лагеря, а также израильский, голландский, испанский, западногерманский и Бог знает сколько еще других. На десятках квадратных километров по берегам Волхова были выкорчеваны леса и устроены поселения, попадая в которые можно поклясться, что оказался в другой стране, – разумеется, если бы можно было проникнуть туда. Как и фермы по разведению арийской расы – Lebensbom – в нацистской Германии, «Новгород» является одним из наиболее тщательно охраняемых Москвой секретов. Они хотят заполучить Шакала столь же сильно, как и Джейсон Борн.
– И ты думаешь, что парень из КГБ будет сотрудничать с нами и информировать о Конклине, если они вступят в контакт?
– Я могу попытаться. В конце концов, в данном деле у нас одна и та же цель, а Алекс согласится работать с ним, потому что он знает, как яростно Советы хотят вычеркнуть Карлоса из списка живых.
Холланд подался вперед в кресле и сказал:
– Я обещал Конклину, что помогу ему, если только это не помешает нам раскрыть «Медузу»... Через час он приземлится в Париже. Может быть, передать для него инструкцию, чтобы он связался с тобой?
– Пусть свяжется с Чарли Браво плюс единица, – сказал Кэссет, швыряя компьютерную распечатку на стол. – Не знаю, что я успею сделать за час, но все же попытаюсь. У меня есть секретный канал связи с этим русским благодаря нашему выдающемуся консультанту в Париже.
– Консультант заслуживает премии.
– Она и так уже намекала, или даже можно сказать, требовала. Она возглавляет самую чистую эскортную службу во всем городе: девочек проверяют еженедельно.
– Почему бы тогда не нанять их всех? – ухмыльнувшись, спросил директор.
– Сдается мне, что семь уже и так получают у нас зарплату, сэр, – якобы серьезно ответил заместитель директора, сохраняя на лице соответствующую мину, чему противоречили удивленно поднятые брови.
* * *Доктор Моррис Панов был в таком состоянии, что едва передвигал ноги. Спуститься по трапу реактивного самолета ему помог морской пехотинец, в летней полевой форме, весь перетянутый ремнями.
– Как это вам, ребята, удается сохранять бравый вид после такого утомительного перелета? – спросил Панов.
– Пара часов на свободе в Париже, сэр, и вся наша выправка пойдет к чертовой матери.
– Дух настоящего воина неистребим, капрал. Слава Богу... А где этот хромой преступник, который летел вместе со мной?
– Его отвезли на диплограф, сэр.
– Еще раз. Существительное при глаголе совершенно непонятно.
– Это не больно, док, – засмеялся морской пехотинец, подводя Панова к электрокару, за рулем которого сидел одетый в форму шофер; на борту его машины был нарисован американский флаг. – Когда самолет заходил на посадку, пилоту сообщили, что для вашего попутчика есть срочная информация.
– Я подумал, что ему надо облегчиться.
– Наверное, и это тоже, сэр. – Капрал положил вещи на заднее сиденье электрокара и помог Панову сесть. – Осторожнее, док, приподнимите ногу.
– Это у него нет ноги, а не у меня, – сказал Панов.
– Нас предупредили, что вы были нездоровы, сэр.
– Какого черта! С ногами у меня все в порядке... Простите, молодой человек, я не хотел вас обидеть. Я просто не люблю летать в железной бочке на высоте десять тысяч метров... С Тремонт-авеню в Бронксе вышло не так уж и много астронавтов.
– Эй, док, вы не шутите?
– О чем вы?
– Да ведь я с Гарден-стрит! Знаете улицу напротив зоопарка? Меня зовут Флейшман, Морис Флейшман. Рад встретить земляка с Бронкса.
– Морис? – повторил Панов, пожимая ему руку. – Морис – «морской пехотинец»? Мне приходилось болтать с твоими родителями... Будь здоров, Мо. И благодарю за заботу.
– Выздоравливайте, док, а когда окажетесь на Тремонт-авеню, передавайте всем от меня привет, о'кей?
– Договорились, Морис, – ответил Панов, поднимая на прощание руку; электрокар рванул вперед.
Через четыре минуты в сопровождении водителя Панов вошел в длинный коридор – это был своеобразный свободный вход во Францию для членов правительств разных стран, аккредитованных набережной д'Орсэ. Они прошли в просторный холл, заполненный разноязычной публикой. Панова тревожило, что Конклина нигде не было видно, он повернулся было к своему сопровождающему, но в этот момент к ним приблизилась молодая женщина в униформе стюардессы.
– Docteur? – спросила она, обращаясь к Панову.
– Да, – откликнулся Мо. – Боюсь, что мой французский порядочно заржавел от долгого неупотребления, если я вообще его когда-либо знал.
– Это не имеет значения, сэр. Ваш спутник просил передать, чтобы вы подождали его здесь... Он вернется через несколько минут... Пожалуйста, присаживайтесь. Может быть, вы хотите выпить?
– Если не трудно, бурбон со льдом, пожалуйста, – попросил Панов, опускаясь в кресло.
– Одну минутку, сэр. – Стюардесса ретировалась; водитель поставил чемодан Панова рядом с креслом.
– Мне надо возвращаться к машине, – сказал водитель. – Надеюсь, вам здесь будет удобно.
– Интересно, куда мог подеваться мой друг, – пробормотал Панов, глядя на часы.
– Может быть, пошел искать телефон-автомат, док. Они все приходят сюда, получают какие-то сообщения и, как сумасшедшие, бегут в зал ожидания к телефону-автомату: те, что находятся здесь, им почему-то не нравятся. Быстрее всех бегают русские, а медленнее всех – арабы.
– Должно быть, дело в разнице темперамента, – улыбнувшись, высказал предположение Панов.
– Только не ставьте в заклад свой стетоскоп, если будете спорить об этом. – Водитель засмеялся и, салютуя, поднял руку. – Берегите себя, сэр, и постарайтесь отдохнуть. Вы выглядите усталым.
– Благодарю вас, молодой человек. До свидания.
Я устал, подумал Панов, наблюдая, как фигура водителя исчезает в длинном коридоре. Чудовищно устал, но Алекс все-таки прав: если бы он полетел в Париж без меня, я бы ему никогда этого не простил... Дэвид! Мы обязаны его найти! Ему может быть причинен невосполнимый ущерб – никто этого не понимает. Одно-единственное действие – и его хрупкая, поврежденная психика может быть отброшена на годы назад, точнее на тринадцать лет, когда он был машиной для убийства... Он опять начнет убивать, у него просто не будет другого выхода... До сознания Панова дошло, что кто-то обращается к нему.
– Извините, прошу прощения... Ваш напиток, – ласково сказала стюардесса. – Я не знала, будить ли вас, но вы шевельнулись и застонали так, словно вам больно...
– О нет, дорогая. Я просто устал.
– Понимаю, сэр. Внезапные перелеты так утомительны, особенно длительные и без должного комфорта.
– Вы правы по всем трем пунктам, мисс, – согласился Панов, забирая свой бурбон. – Благодарю вас.
– Вы, конечно, американец.
– Как вы догадались? На мне нет ни ковбойских сапог, ни гавайской рубашки.
Стюардесса обворожительно улыбнулась:
– Я знаю водителя, который привез вас сюда. Он работает в американской службе безопасности... Очень милый и весьма привлекательный молодой человек...
– Служба безопасности? Вы имеете в виду – в полиции?
– Да, что-то вроде этого. Только мы никогда их так не называем. А вот и ваш спутник... – сказала стюардесса и шепотом добавила: – Как вы считаете, может быть, ему нужна инвалидная коляска?
– Боже сохрани, нет. Он справляется сам уже много лет.
– Очень хорошо. Желаю вам приятно провести время в Париже, сэр. – Стюардесса отошла в сторону. Алекс обогнул группу оживленно болтающих о чем-то пассажиров и подошел к свободному креслу рядом с Пановым. Он присел на краешек кресла, не желая погружаться в его мягкую кожу. Чувствовалось, что он взволнован.
– В чем дело? – спросил его Мо.
– Я только что разговаривал с Чарли Кэссетом в Вашингтоне.
– Это один из тех, кто тебе нравится и кому ты доверяешь?
– Он лучше всех тогда, когда необходим индивидуальный подход или, как говорится, нужно пораскинуть мозгами. Он предпочитает смотреть и слушать сам, а не возиться с бумажками или компьютером, когда некому задавать дополнительные вопросы.
– А тебе не кажется, что ты забрел на мою территорию, доктор Конклин?
– На прошлой неделе Дэвид в такой ситуации сказал мне: «Мы в свободной стране, и, если пренебречь твоей профессиональной подготовкой, у тебя нет монополии на здравый смысл».
– Меа culpa[118], – кивнув, согласился Панов. – Наверное, ты был не в состоянии одобрить то, что сделал твой дружок Кэссет...
– Он сделал нечто, что и сам не одобрил бы, знай он больше о том, с кем имеет дело.
– Ну, это прямо фрейдизм какой-то... Но довольно опрометчиво с медицинской точки зрения.
– Возможно, ты прав. Кэссет пошел на соглашение с человеком в русском посольстве в Париже. Его зовут Дмитрий Крупкин. Предполагается, что мы будем работать с местной резидентурой КГБ. Я очень надеюсь, что Борна и Мари мы найдем в Рамбуйе.
– Что ты плетешь?! – едва слышно пробормотал пораженный Панов.
– Это долгая история, а времени мало. Москва твердо решила покончить с Шакалом. Вашингтон не может в данной ситуации ни защитить нас, ни оказать помощь. Советы будут для нас временно отцом родным, если нам удастся с ними сработаться.
Панов нахмурился, покачал головой, словно стараясь переварить эту неожиданную информацию, а потом сказал:
– Полагаю, это не твоя обычная шуточка... В этом есть некоторая логика. Я бы сказал, что даже как-то увереннее себя чувствуешь...
– Увы, это пока прожекты, Мо, – сказал Конклин. – Логично только на бумаге... Дмитрий Крупкин еще та штучка. Чарли с ним незнаком, а я знаю его как облупленного.
– Да? Он что, гнилой?
– Круппи – гнилой? Нет, вообще-то...
– Круппи?!
– Дело давнее... в конце шестидесятых мы работали с ним в Стамбуле, потом в Афинах, еще позже в Амстердаме... Нельзя сказать, что Крупкин крутой, хотя он и работает на Москву как сукин сын, насколько позволяют его умственные способности, а они у него вдвое лучше, чем у большинства клоунов в нашем бизнесе... Но у него есть пунктик. Дело в том, что он оказался не на той стороне, живет не в том обществе, не в той стране. Когда большевики пришли к власти, его родителям имело смысл бежать так же, как и моим.
– Я совсем забыл: ты ведь у нас русский.
– Знание русского всегда помогало мне в делах с Круппи: я улавливаю нюансы. По сути, он – стопроцентный капиталист. Круппи не просто любит деньги, это его всепоглощающая страсть со всеми вытекающими последствиями. Его можно купить при условии, что этого никто не видел и не слышал.
– Ты имеешь в виду Шакала?
– Я знаю, что в Афинах его купили греческие торговцы недвижимостью, которые продали Вашингтону дополнительные летные площадки, когда узнали, что коммунисты вот-вот вышвырнут нас оттуда. Они заплатили ему, чтобы он прикусил язык. Позднее Круппи был посредником в торговле алмазами между торговцами с Ньювмартк в Амстердаме и «дачной элитой» в Москве. Однажды мы выпивали с ним в «Каттенгат», и я спросил его: «Круппи, что за блядством ты занимаешься?» Представь себе, он сидел напротив меня в шикарном костюме, купить который мне было не по карману, и знаешь, как он ответил? «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы превзойти тебя и чтобы Верховный Совет господствовал над миром, но если тебе захочется отдохнуть, приглашу тебя в свой „домик“ на Женевском озере». Вот что он сказал, Мо.
– Он просто великолепен. Ты, конечно, поведал об этом своему другу Кассету...
– Напротив, нет, – перебил Конклин.
– Но почему?!
– Потому что Крупкин в разговоре с Чарли ни словом не обмолвился о том, что знаком со мной. Кэссет только пытается договориться, но подписывать договор в конце концов придется мне.
– О чем ты? Какой договор?
– У Дэвида на Каймановых островах лежит больше пяти миллионов. За приемлемую для обеих сторон сумму я перевербую Круппи, и он будет работать только на нас.
– Другими словами: ты не доверяешь Кэссету.
– Вовсе нет, – ответил Алекс. – Я доверил бы Чарли свою жизнь. Просто я не уверен, что нити этой игры должны находиться в его руках. У Холланда и Кэссета – свои приоритеты, у нас – свои. У них – это «Медуза», у нас – Дэвид и Мари.
– Извините меня. – Стюардесса вернулась и обращалась теперь к Конклину. – Прибыл ваш автомобиль, сэр. Он ждет у южного выхода.
– Вы уверены, что это за мной? – спросил Алекс.
– Простите, мсье, но водитель сказал мне, что он ждет мистера Смита, у которого не все в порядке с ногой.
– В этом он не ошибся.
– Я вызвала носильщика, чтобы отнести ваш багаж, господа. Туда довольно долго идти. Носильщик встретит вас у выхода.
– Огромное спасибо. – Конклин поднялся и вытащил из кармана деньги.
– Извините, месье, – остановила его стюардесса. – Нам не разрешается брать чаевые.
– Простите, я совсем забыл... Мой чемодан у вас за стойкой, не так ли?
– Там где его оставил ваш сопровождающий, сэр. Так же, как и багаж доктора, он будет у выхода через несколько минут.
– Спасибо еще раз, – поблагодарил Алекс. – Извините за мою оплошность с чаевыми.
– Нам хорошо платят, сэр, но я благодарю вас за ваш порыв.
Когда они шагали к дверям в центральный зал аэропорта Орли, Конклин повернулся к Панову и спросил:
– Как она узнала о том, что ты врач? Ты что, решил между делом подработать психоанализом?
– Едва ли это было возможно: слишком трудно объясняться на французском.
– И все же откуда она узнала? Я никому не говорил, что ты врач.
– Она знакома с парнем из службы безопасности, который проводил меня в тот холл. Мне кажется, что они коротко знакомы. Она сказала, что находит его «очень привлекательным».