Я минут десять ерзал на стуле, пока, наконец, не догадался выложить на стол несколько золотых. Она улыбнулась, безо всякого смущения сгребла золото своими ручками и больше не предпринимала попыток задержать меня.
— Видите? — торжествующе произнесла она, пожимая мне локоть, — англичане в самом деле очень щедрые люди.
Я поспешил к себе. Ничто не указывало на то, что в мое отсутствие в комнате кто-то побывал. Мой плащ и шляпа лежали на постели, куда я их сбросил, саквояж на полу рядом. Я облегченно вздохнул. Желая окончательно удостовериться, что все в порядке, я открыл саквояж и к своему ужасу увидел, что случилось худшее. Документы исчезли!
Значит, пока девица отвлекала мое внимание внизу, Мачери побывал в моей комнате и похитил бумаги. Это было единственное возможное объяснение. Меня обуял ужас, ибо среди бумаг находилось письмо к сэру Бартлеми Лэдланду, в котором наверняка содержались доказательства его связей с Джоном Уордом. Я попробовал легко ли вынимается из ножен мой кинжал, прикидывая, есть ли у меня шансы на успех в случае схватки с Мачери. На этот счет у меня были большие сомнения, особенно если он находился в сговоре с хозяином постоялого двора. Что было весьма возможно.
Услышав грохот колес кареты по брусчатке двора, я бросился к окну и увидел, как в дверце кареты мелькнул широкий подол голубого платья. Кучер взмахнул кнутом. Карета была старомодной с кожаными занавесками по бокам, так что заглянуть внутрь было невозможно.
Я ринулся вниз, прыгая через три ступеньки зараз и едва не сбил хозяина стоявшего у подножья лестницы.
— Меня обворовали! — закричал я, бросаясь к дверям.
— Обворовали? — переспросил он. — Но это невозможно, месье.
— Привидите мою лошадь, — приказал я.
Однако конюх, который наблюдал за этой сценой с тупым интересом, и не думал повиноваться. Я нетерпеливо подтолкнул его, но было ясно, что он не оседлает Саладина так быстро, как это надо. Я выскочил на улицу и бросился вдогонку за исчезающей каретой. Я бежал изо всей мочи, приказывая кучеру остановиться и время от времени выкрикивая: «Воры! Грабители!» Из окон высовывались головы любопытных, из таверн и кабачков выскакивали люди, желавшие узнать, по какому поводу поднялся весь этот тарарам. С полудюжины побежали следом за мной. Но все было тщетно. Кучер несколько раз щелкнул бичом над головами лошадей, и экипаж скрылся в лабиринте узких улочек. Преследовать его дальше было бессмысленно.
Я возвратился на постоялый двор, готовый чуть ли не зарыдать при мысли о том, к чему может привести моя оплошность. Моя лошадь стояла уже оседланной, возле нее с виноватым видом топтался хозяин гостиницы. В руках держал счет за постой. Я схватил его за горло и затряс с такой силой, что у него залязгали зубы, а счет выпал из рук.
— Сколько он заплатил тебе за то, чтобы ты задержал меня внизу? — закричал я.
Он болезненно сглотнул слюну и принялся доказывать свою непричастность к происшедшему. Действительно он оплошал, но разве его в том вина? Джентльмен производил впечатление человека богатого и знатного. Кто бы мог догадаться, что он окажется вором?
Я вскочил в седло.
— Я немедленно еду к городскому магистрату и подам ему на тебя жалобу. Тебя посадят в тюрьму, как ты того и заслуживаешь.
— Тот джентльмен был англичанин, — заявил он, хитро прищуривая свои глазки, — месье — тоже англичанин. Откуда мне было знать, кто из вас прав, а кто виноват…
— Куда он отправился?
— Вот как перед Богом, клянусь, не знаю.
— Думаю, ты с лихвой получил от него за нас обоих. Так что я тебе платить ничего не собираюсь.
Он промолчал. Насколько я знал нрав французских кабатчиков, это явно означало признание своей вины.
Я огрел его хлыстом по спине и выехал со двора.
Направив Саладина по направлению к гавани, я стал размышлять над тем, почему Мачери пошел на такой риск. Он поступил так просто руководствуясь подозрительностью, присущей его натуре, ведь он не мог знать, что именно я везу. Но он наверняка понял, какой клад попал в его руки, как только просмотрел бумаги.
Я был уверен, что он уже сделал это и представил, как жадно заблестели его глаза, когда он читал бумаги в карете, подпрыгивавшей на булыжной мостовой. Он без сомнения понял, что эти бумаги для него бесценны и с их помощью он сумеет добиться королевского прощения и монаршей милости.
Я знал, что он направиться в какой-нибудь другой порт и там затаится, пока не удостовериться, что я уже уехал. Конечно, я могу ездить по побережью, пытаясь отыскать его. Но это была бы пустая трата времени. И даже если бы я нашел его, каким образом мог бы я вернуть бумаги? Как я мог доказать, что они принадлежат мне? Нет, единственный для меня выход был немедленно садиться на судно и отправляться в Дувр. После того, как документы попадут в руки официальных властей в Англии, въезд туда будет сопряжен для меня с немалыми опасностями. Разумеется, была еще надежда на то, что Мачери совершит глупость и отправиться в Англию из Кале, как он первоначально собирался.
Нечего и говорить, что такую глупость он не совершил.
В назначенный час капитан — француз взошел на судно и приказал сниматься с якоря. С тяжелым сердцем я стоял на палубе, размышляя о том, к каким серьезным последствиям может привести моя небрежность. Я отдал бы все на свете, лишь бы события последних часов оказались дурным сном.
«Ничего, в Лондоне я найду способ уровнять наши шансы», — пообещал я сам себе.
28
Во время своего годичного отсутствия, родной город во всех моих воспоминаниях всегда оставался прибежищем света и тепла в этом сумрачном и суровом мире. Я вспоминал его дома с соломенными крышами в обрамлении нежной зелени, садовые ограды, обсаженные мальвами, солнце, не свирепое солнце Юга, а дружелюбное солнышко, своими ласковыми лучами освещавшее нашу старую церковь на площади и ее шпиль, мирно темневший на фоне голубого неба. Я надеялся на торжественную встречу дома. Быть может далее на праздничный костер, зажженный в мою честь. Я ожидал, что меня встретят поздравления, дружеские приветствия и тосты.
Увы, никогда еще действительность не была так далека от радужных мечтаний. Прежде всего возвращался я в подавленном состоянии духа. Несмотря на ту роль, которую я сыграл в успехе Джона, я понимал, что настоящего моряка из меня не вышло. Мне было предложено работать на берегу (что сказал бы по этому поводу мой прямодушный отец?) Я подбивал матросов на неповиновение капитану. В довершении всего, я не сумел доставить по назначению бумаги, которые доверил мне Джон. Последствия этого несчастья я пока еще не мог даже оценить. Я был несказанно удручен всем этим и потому был даже рад, что вынужден возвращаться домой под покровом темноты. Я не смог бы смотреть в глаза своим друзьям.
Было уже довольно поздно, когда я подъехал к Строберри Хилл. С этого холма обычно весь город был виден как на ладони, но сейчас стоял такой туман и было так сыро, что я испытал невольное разочарование. К счастью жаровня, стоявшая на высокой подставке посередине площади давала достаточно света и я смог сравнительно легко отыскать дорогу к дому. К моему немалому облегчению на пути мне никто не встретился.
Строй рябин перед нашим домом выглядел как-то угрюмо и безрадостно. Я привязал лошадь к одной из них и взглянул на фронтон дома, надеясь увидеть свет в спальне матери. Но весь дом был погружен в темень и тишину.
Я тихонько постучал в парадную дверь. Не получив ответа, постучал сильнее. Несколько мгновений спустя я услышал на лестнице осторожные шаги, а потом голос тети Гадилды спросил.
— Кто там?
— Это Роджер, — тихо ответил я. Очевидно она не услышала меня и я повторил уже громче.
— Это Роджер, тетя. Я вернулся.
Я услышал, как дрожавшие от волнения руки завозились с засовами. Я нетерпеливо толкнул дверь и она отворилась. Из темноты я услышал голос, срывающийся от волнения.
— Роджер, это в самом деле ты? О, Роджер, наконец-то ты вернулся.
Я закрыл дверь.
— У тебя разве нет свечей? Я думал, что найду здесь дорогу с закрытыми глазами, но после года отсутствия… Я привез уйму денег, тетя Гэдди. Подожди, вот я тебе покажу, что я еще привез.
Я сам не понимал, что говорю, но тот вопрос, который я жаждал задать, никак не мог себя заставить выговорить. Я страшился услышать ответ. Потом я услыхал, как тетя пытается зажечь свечу и решил больше не оттягивать неизбежное. Если мать умерла, я хотел узнать об этом в темноте.
— Тетя, что случилось? Мама…
Загорелся фитилек свечи. Тетя Гадилда держала маленький огарок. Пламя свечи освещало ее лицо. Я был потрясен ее видом. Казалось, она усохлась и вся съежилась. Превратилась в старуху. Спина ее согнулась, руки тряслись. Глаза глубоко запали. Это были глаза много страдавшего человека.
— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.
— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.
— Значит я в любом случае не успел бы… — только и сумел произнести я.
Держа свечу над головой, тетя Гадилда повела меня в гостиную. В доме царил глубокий траур. Я этому ничуть не удивился — тетя Гадилда всегда свято соблюдала подобного рода условности и обычаи. Полы были застелены черным войлоком, с потолков свисали траурные занавеси. Черные банты украшали даже буфет и массивный старый сундук (его перевезли к нам из Грейт Ланнингтона после смерти моего деда. Утверждали, что изготовлен он был еще во времена Ричарда II). Виднелись они даже на открытых полках, с которых было убрано все серебро и оловянная посуда. Я подозревал, что тетя Гадилда позаимствовала эти пышные знаки официального траура в Грейт Ланнингтоне, ибо больше нигде достать столь большого количества подобных предметов в нашем городе невозможно.
Тетя поднесла свечу к моему лицу и внимательно оглядела меня.
— Ох, Роджер, — жалобно прошептала она, — если бы только Мэгги дожила и могла увидеть тебя сейчас!
Я пододвинул кресло и заставил ее сесть. Потом нашел две длинные свечи и не обращая внимания на ее молчаливый протест, зажег их, поставив одну на стол, а другую на сундук.
— А где же Фэнни и Альберт? — спросил я.
— Мне пришлось расстаться в ними, — она робко улыбнулась. — Ну зачем одинокой старой женщине держать двух слуг!
— Ты сэкономила на их жалованье, ведь так? Целых два фунта в год на каждом!
— Да, но еще ведь еда! — слабо запротестовала она. — Какой у этого Альберта был аппетит! А сколько он выпивал эля!
— Есть в доме какая-нибудь еда?
— Боюсь, что очень мало. Ты голоден, мой дорогой мальчик? Сейчас я посмотрю, что у меня есть и принесу тебе.
— Не беспокойся. — Кстати я в самом деле ничего не ел с утра, пробираясь из Дувра домой окольными дорогами, чтобы остаться незамеченным. Я внимательно посмотрел на ее худое изрезанное морщинами лицо. — Ты моришь себя голодом. Если бы я не вернулся, в этом доме скоро состоялись бы еще одни похороны. К чему тетя экономить сейчас? Или это уже стало привычкой?
— Но ведь мальчик, после смерти Мэгги я могу рассчитывать лишь на то, что мне причитается по завещанию отца. Каждая из нас получала по тридцать футов в год. Это немного.
— Но ведь ты скопила достаточно. Я снял пояс из-под камзола и расстегнул застежку. Поток золотых монет хлынул на стол. Тетя Гадилда как зачарованная смотрела на пирамиду золота.
— Роджер! Окно! Кто-нибудь еще увидит.
— Все окна наглухо зашторены. Да и какое это имеет значение? Я увезу тебя из этого нищего дома. Мы будем жить в Лондоне. В самой богатой его части. Теперь все у нас пойдет по-другому. Тебе больше не придется голодать и мерзнуть. Если бы только мама дожила до этого!
Она заплакала.
— Бедная Мэгги! Она так мечтала дожить до твоего возвращения. Мы с ней часто говорили о том, как ты будешь выглядеть.
Чтобы самому не заплакать, я попросил.
— Есть у тебя немного бренди? Думаю, нам обоим не мешает немного выпить,
— Ты нездоров? — я увидел на ее лице знакомое выражение. Оно всегда появлялось, когда тетушка пыталась испытать на мне действие своих самодельных лекарств и снадобий. Я поспешил уверить ее, что я здоров и мне нужен лишь глоток бренди для того, чтобы согреться после ночного путешествия. Она взяла одну из свечей побрела в темноту кладовок. Дожидаясь ее, я принялся разглядывать комнату. Одно окно, как я заметил, было разбито и вместо стекла в раму был вставлен кусок промасленной льняной материи. Я подумал о том, что мать, вероятно, с радостью оставила бы этот дом, где она испытала столько невзгод и лишений.
После того, как я выпил маленький стаканчик бренди и заставил тетю Гадилду сделать то же самоё, я обратился к ней с вопросом, который мне не терпелось задать с тех пор, как я сюда вошел.
— Что за таинственная беда у вас тут приключилась?
Она опустила глаза.
— Беда? Тайна? Я не понимаю, о чем ты, дорогой мальчик?
— Я говорю о твоем письме. Ты писала, что в письме не можешь сообщить мне о причине болезни мамы.
Она по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— Я думаю, лучше мне ничего не говорить об этом.
— Тетя Гэдди, я должен все знать! — заявил я. — Я уже не мальчик. В чем дело? Все это время я ломал голову над этой загадкой, но так ничего и не смог придумать. Я не хочу больше ждать. Ты должна рассказать мне все.
Она неохотно сдалась.
— Все началось с леди Лэдланд. Она… она полагала, что ее муж слишком часто наведывается сюда. И ревновала его к бедной Мэгги. Однажды она приехала сюда вслед за ним. Он и твоя мать сидели вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим и негромко беседовали. Я думаю, о тебе. Леди Лэдланд вбежала сюда и обвинила их в ужасных вещах. Она ужасно кричала. Был теплый весенний день, и все окна были отворены. Все соседи в округе слышали ее слова.
Тетя Гадилда с неожиданной суровостью покачала головой. Она никогда не была настоящей леди, эта Фэнни Пламптер! Ее отец составил состояние на поставках съестных припасов и спиртного королевскому флоту и злые языки утверждали, что бедные матросы проклинали его за червивое мясо и заплесневевшие сухари, которым он их снабжал. Она была красива, признаю, но я уверена, что сэр Бартлеми женился на ней из-за денег. На эти деньги он и купил Эпплби Корт.
— Что было потом? — Я предполагал нечто подобное, но теперь, когда я услышал это собственными ушами, внутри меня будто что-то оборвалось. Может так случиться, что я никогда больше не смогу увидеть Кэти.
— Она направилась к карете, продолжая говорить своим громким вульгарным голосом. Я никогда еще не видела никого в таком гневе и раздражении. Сэр Бартлеми сказал что-то Мэгги, сел на коня и последовал за ней. Он разумеется так больше и не вернулся. Леди Лэдланд взяла Кэтрин, и они вместе отправились в Лондон, в свой городской дом. С тех пор Эпплби Корт стоит запертым. — Тетя нервно сжимала и разжимала пальцы. — Весь город знал об этом. Было много всяких пересудов, потому что… э-э… сэр Бартлеми пользовался репутацией опытного соблазнителя. После этого твоя бедная мать ни разу не выходила из дому. Ей было стыдно смотреть в глаза соседям. Она чахла прямо у меня на глазах. И когда заболела, у нее не было сил сопротивляться недугу.
Задыхаясь от гнева, я мерил комнату торопливыми шагами. Стало быть в смерти матери виноваты Лэдланды — муж и жена, но не мог же я мстить им. Воспоминания о Кэти померкли в моей памяти, вытесненные горестными размышлениями о происшедшем. Моя милая, добрая мать! За что на нее свалилось такое несчастье, да еще в довершении тех неприятностей, которые я сам причинил ей. Я остановился около своего небольшого, закапанного чернильными пятнами рабочего столика и увидел, что на нем все еще лежит мое перо. Рядом лежала испанская грамматика.
— Давай, больше не будем об этом говорить, — сказал я. — Пока я не знаю, что мне думать или что предпринять. Но я думаю, должно существовать наказание для женщины, которая могла подумать такое о моей матери и так с ней поступить. — Я поднял испанскую грамматику, но потом мои пальцы разжались, и я выпустил книгу из рук. — Когда-нибудь я расскажу тебе, как пригодилось мне знание испанского языка, которым ты заставляла меня заниматься, тетя Гэдди.
Мы долго молчали, потом я сказал.
— Нам нужно попытаться забыть прошлое. Я не смогу сразу взять тебя в Лондон, тетя. Сначала я должен убедиться в том, что меня не привлекут к суду за пиратство. Но не волнуйся, у меня много друзей, и они мне помогут. Все будет хорошо. К сожалению я должен уехать сегодня же ночью, но очень скоро ты получишь от меня письмо с подробными инструкциями. Тебе следует быть осторожной, и точно следовать моим наставлениям. Боюсь, тебе придется покинуть город тихо и незаметно. Я не хочу, чтобы кому-нибудь было известно, куда ты отправляешься. Пока же я не хочу, чтобы ты хоть в чем-нибудь терпела нужду. — Я взял пригоршню золота и положил монеты ей на колени. — Найми себе снова слуг. По крайней мере хотя бы одного. Пусть в доме всегда будет еда. Я хочу, чтобы ты поправилась. Не экономь на дровах. Пусть в доме всегда будет тепло и уютно. — Я немного помолчал. — Когда-нибудь, тетя Гадилда, я попрошу тебя рассказать мне все, но сейчас я больше не хочу об этом разговаривать.
Я снова стал складывать золото в свой пояс. Пальцы у меня окоченели и плохо слушались. Тетя Гадилда внимательно посмотрела на меня.
— Ты думаешь, то, что случилось, заставит Кэти изменить свое отношение к тебе?
Я убрал последние монеты и застегнул пояс.
— Не думаю, что она станет относиться ко мне по-другому, — ответил я. — Но вряд ли это что-то изменит. Можешь ты представить себе, что сэр Бартлеми примет меня в качестве зятя?
Тетя Гадилда немедленно вознегодовала.
— А почему бы и нет? В твоих жилах течет более благородная кровь, чем у Лэдландов! Не забывай, ты внук сэра Людара Пири, а Пири считались одним из самых родовитых семейств в Кенте задолго до Войны Роз. [52] Твой дед был возведен в рыцарское достоинство самим королем Генрихом. Могут ли Лэдланды похвастаться чем-либо подобным? Думаю, нет! Фэнни Пламтер, тоже мне леди!