– Экие вы крутые, – Морхольд хмыкнул, – молодцы, что сказать.
– После нанесения ударов и выждав необходимое количество времени, была выслана разведка в составе необходимого количества групп. И далее, на протяжении нескольких лет, мы выбирались в Кропоткин как наиболее чистый район у Краснодара. В городе все намного хуже. Да, именно так. И мы сделали все для жизни людей. Создали с ноля. И даже даем им развлечения вроде тех, в которых ты будешь участвовать.
– Ясно. А как с побережьем?
– Позагорать у тебя не получится. Новороссийск накрыло полностью, били по морякам. Анапа… мы туда пока не добрались и вряд ли пойдем.
– Почему?
Дашко внимательно посмотрел на Морхольда.
– Туда идет Бригада Смерти. Несолоно похлебавши у нас, отправились захватывать себе кусок. После этих ублюдков остается выжженная земля и поля трупов. Зачем нам это нужно? Есть еще вопросы?
– Сколько нам ехать?
– Столько, сколько нужно. Отдыхай, солдат, набирайся сил. Отправление через пять минут. И не переживай по поводу радиации. Пару районов, где она еще есть, мы пройдем быстро. А стенки вагона проложены свинцом. Он немного снижает воздействие.
Дверь скрипнула, заезжая на место, загрохотали запоры и замки. Морхольд выругался. Жуть, выбравшись из одеяла, ластилась. А он злился. Бригада, мать ее, Смерти. Да что ж такое, а?
– Почему ты спросил про Анапу? – Милена придвинулась к решетке.
– Тебе-то какая разница?
– Интересно… – она прижалась к прутьям спиной. – Теперь все не играет роли. Я ошиблась, не смогла оценить ситуацию. Что остается, как не провести время хотя бы с каким-то интересом. Ты вот не жалеешь, что воспользовался моментом тогда, в водонапорке?
– Я тебя умоляю, – Морхольд вздрогнул, – мне от тебя хочется мурашками покрыться и яйца прикрывать руками.
– Фу-фу, – она засмеялась, – как можно так девушке говорить. Так почему Анапа?
Морхольд вздохнул. Мысли о том, как сбежать, в голову не приходили. Вскрывать замки с помощью честного слова он не умел. Да даже имея отмычку, если уж честно, не справился бы.
– К семье я шел.
– И правда с Самары?
– Не с Самары. С области.
Она фыркнула. Так, легко и непринужденно. Фырканье совершенно не вязалось с ней, женщиной, убившей за свою жизнь много бродяг. И не только.
– Чья голова висела у тебя на поясе?
– Смога. Он сломал обе ноги и позвоночник, когда решил скатиться по склону. Как ты. Пришлось освободить брата от мучений и воспользоваться им, чтобы втереться к тебе в доверие.
– Гуманизм – великая штука.
– Что?
– Ничего.
Вагон вздрогнул, заскрипел, трогаясь. Застучали колеса, прямо как в старое доброе время… недели три назад, дома. Морхольд вздохнул, понимая, что эта поездка может все-таки оказаться и последней.
– А это чудовище? – В голосе девушки мелькнул неприкрытый страх. Показалось ли Морхольду или нет, но уважение в нем тоже было. И неизвестно, чего больше. – Откуда взялся он? Ты знаешь?
– Я не чудовище.
Морхольд вздрогнул. Жуть зашипела, скрывшись у него за пазухой. Милена замерла, лишь повернув голову к голосу. Даже шевеление и поскуливание в дальнем углу прекратилось.
Низкий и хриплый голос перекрыл стук катков, грохочущих внутри железной коробки. Скорее всего, только свинец, проложенный между внешними и внутренними стенками, как-то скрадывал звук. Голос пророкотал, оставив после себя привкус страха. Ощутимый и пряно-уксусный, так и щиплющий язык и скатывающийся вниз.
Голос, идущий из клетки с Молотом. Голос Молота.
* * *Дом у дороги-13
Просыпаться в густых сумерках ужасно. Просыпаться в темноте, едва освещаемой уже практически потухшими бочками, где закончились дрова, куски мебели и обрезки найденных покрышек, совсем мерзко.
Холодно и темно. Одуряюще хочется сбегать по нужде, но непонятно, куда. Рядом кто-то чешется, кто-то мотает так и не высохшие, жутко разящие вонью, портянки. Кто-то, без затей и стеснения, пускает злого духа в штаны. Или в юбку, какая разница? Запаха от этого меньше не становится. Особенно если кишки давненько уже болят.
Утро наступало медленно. Даже не будь зимы, солнце ещё бы не выглянуло. А сейчас, с низко прогнувшимися над бедной землёй тучами, так вообще. Ни зги не видно, только тлеют алым жаром через прогары и трещины угли в обрезанных и раскалившихся бочках. Сидит истуканом мрачный лохматый силуэт у лестницы. Чего сидит, кого караулит? Всю ночь проспали, плохого и не ждали. Небось, теперь ещё заплатить потребует. Едой там или ещё чем.
Вон, пацан его проснулся, свернулся калачиком и снова дохает. Чего он дохает, как будто поперхнулся и никак не откашляется? А вдруг чем болеет заразным? Чахоткой там, или Эболой? Чё? Рот закрой, дочка, молода ещё отцу указывать. Эбола, свиной этот, грипп, чего только не было до войны. И сейчас есть, вот как Бог свят.
Встать, почесать живот, поскрести бороду. Снова день наступает, чёртов проклятый день. Сколько их ещё будет таких? Грешно, грешно так говорить… а жить так не грешно? Уже третий десяток скоро начнётся, как не жизнь, а ад сущий на земле.
За что, Господи прости? Мало, что ли, делали? Работал ещё пацанёнком, девяностые чуть было не достал. А в этих треклятых нулевых, прямо так всё гладко-сладко было? Чё ворчу? А тебе какая разница? Ты мне тут не грози, ишь, грозный какой… был у Грозного? А там разве война была? Где ещё был? Ну… ты уж не серчай, мил человек, чего не сморозишь только. Кавказ – он и есть Кавказ.
Тьфу ты, бес. Почему не бес? Слышь, поп, ты мне мёд в уши не лей. Я его не заставлял всю ночь сидеть. Не заставлял, да. И никто таких, как он, никуда не посылал. Никогда, да. Сами всегда всюду носы свои суют. Что до войны катались повсюду, воевали где могли, когда лично я не просил, что сейчас… что? Что у меня дома есть со сталкерских походов?
Есть, как не быть. А я всегда честно расплачиваюсь, да. Ну и что? Померла б без лекарств? Ой, мать, ты того, не наговаривай. Вон она, кровь с молоком же… чего?!!
Ай, ну вас. Да какой он святой отец, а? Так, прощелыга какой-то, шлындра и бестолочь. Крест нацепил, рясу с подрясником. Ага, священник… Тьфу на тебя, баба. Ты чего лезешь куда не просят?
А, и ты туда же. Да ну вас, и тебя, дочь, и тебя, дура…
* * *Отец, самый настоящий кубанский кулак, ну, в крайнем случае подкулачник, стоял внизу. Смотрел, как суетится армяшка возле своей крали, наплевав на лошадок. И думал – как бы ему сговориться с ним на одну лошадку, больно уж она ему глянулась. Хоть впору жалеть, что раньше он ему не встретился по дороге. А то уж лучше его Дашку взял бы да купил.
Дура девка, рожу воротит постоянно ото всех. И чего, чего? Сколько можно за матерью сидеть, семнадцать лет уже, сиськи вон, как дыни колыхаются, зад как у коровы стельной, вся гладкая и сладкая, кто ж на такую не посмотрит? По нынешнему времени такую дочь вырастить – всё равно что кроличью ферму иметь, каждый радоваться такой бабе должен. А армяшка этот сидит с тощелыгой своей, тьфу, смотреть не на что, ни в руку взять, ни погладить.
Ворча, он протопал до самого входа, перегороженного наваленными стальными сейфами, так, что захочешь, да только обходить придётся.
Чёрт его потянул в темень отливать, чего стыдиться? Проклятая жиз…
* * *Хрипа и бульканья проливаемой крови из разваленного горла никто у бочек не услышал. Тени скользнули внутрь, туда, куда жаждали попасть с самой ночи…
Глава 13 Сквозь огонь
Ростовская область, п. Орловский
(координаты: 46°52′17″ с. ш. 42°03′33″ в. д.) —
Краснодарский край, г. Кропоткин]
(координаты: 45°26′00″ с. ш. 40°34′00″ в. д.),
2033 год от РХ
– Оно умеет говорить… – Морхольд покачал головой. – Охренеть не встать.
– Оно среднего рода, Морхольд, – Молот уже сидел, судя по силуэту, подпиравшему сталь верха клетки. – У тебя по русскому языку была двойка?
– Простите, будьте так любезны, – язвительно сказал Морхольд. – Вы мне как-то совершенно не давали возможности задавать вопросы о принадлежности к какому-либо роду, мужскому, женскому или среднему.
– Сарказм в текущей ситуации деструктивен, – изрек Молот, – нам стоит перейти к более позитивному общению.
– Держите меня семеро… К позитивному?
– Именно так. Мне кажется, ты только видишь не очень, и обоняние явно страдает от последствия курения. Но на слух вроде бы не жаловался.
– Ты прямо фея-крестная! А что еще про меня знаешь, а?
– Немногое, – Молот не двигался с места. – Пара фактов из биографии, не больше.
– И для чего тебе все это нужно? Не все ли равно, как меня укокошить?
Молот замолчал. Чуть позже до Морхольда донесся странный глухой и булькающий звук. Он догадался, что чудовище смеялось.
– Ты меня поразил тем, что заговорил, а не стал кидаться чем-то тяжелым и угрожающе трясти кулаком. Потом смог поразить еще больше, вместо слов типа «убью всех», «хочу выбить тебе мозги» или «аааргх» выдавая предложения, больше подходящие для совещания бизнес-руководителей в тупом и дешевом сериале. Чем же добьешь, а? Каким еще умением блеснешь?
Молот перестал смеяться.
– Ты боишься, Морхольд. Мне это нравится.
– И это весь позитив?
– Позитивное мышление необходимо нам всем. Чтобы выбраться.
Морхольд не поверил, подумал, что ослышался. Хотя… что тут странного, за исключением разговора с персональным маньяком, равнодушно уничтожающим все подряд.
– Ты хочешь выбраться?
– Да, – Молот все так же не шевелился, положив руки на колени. – Неужели ты считаешь, что мои желания сводятся к возможности порвать тебя голыми руками на потеху толпе нуворишей и ублюдков, возомнивших себя хозяевами в этой новой реальности всего мира? Ты думаешь, самой целью моего существования является уничтожение всего, встреченного по дороге?
– Разве нет? – Морхольд погладил высунувшуюся Жуть. – Разве ты не делал все вышеперечисленное?
– Делал. Сначала из-за ярости, потом из-за необходимости.
– Какой, на хрен, ярости?! – Морхольд вскочил, прижимаясь к решетке и совершенно не думая про мутанта со второго этажа. – Ты убивал всех, встреченных мною на пути! Ты убил циркачей, рабов на дирижабле, сраного черного терьера и даже ее вот соплеменников! Ты грохнул на мосту двух таких же, как ты, уродов, и спокойно пошел дальше за мной. Из-за чего, твою мать, а?! А сейчас сидишь и ведешь со мной вежливую беседу! Какого, я тебя спрашиваю, хрена?!
Молот поднял руки к голове. Сначала Морхольд не понял его движений, но потом дошло, и быстро. Чудовище разматывало лицо. Сердце Морхольда застучало быстрее. Он взял кружку и выпил ее в мах.
Ткань Молот не выбросил, а, бережно свернув в несколько рулонов, убрал куда-то внутрь своего безразмерного кожуха. И, пригнувшись, оказался у прутьев.
– Твою мать… – выдохнул Морхольд. – Сколько тебе лет?
На него смотрело обожженное с одной стороны до состояния оплавившегося сыра, с подбородком, изувеченным шрамами, с ярко-голубыми глазами и бледной кожей совсем молодое лицо.
– Когда на землю упала звезда Полынь, я родился. Я плоть от плоти нового века людского, и я его ровесник. Я дитя апокалипсиса, его сын и зверь, родившийся в огненную ночь.
Молот скрипнул зубами. Дочь Зимы, молчавшая все это время, поднесла ладонь к губам, порываясь что-то сказать. Но он ей не дал этого сделать:
– Ты должен мне, Морхольд. Ты дважды задолжал мне. На том перекрестке, где погибла семья Ляли, когда-то осталась моя мать. Когда ты выбрался прямо передо мной… когда я узнал твое лицо, виденное всего раз, ты не представляешь, как мне стало хорошо. Как я хотел расколоть твой череп сразу, но за тобой лезли серые охотники, и мне пришлось ждать. А потом ты сделал то, что сделал. И твой долг за погибшую женщину, родившую и вырастившую меня, увеличился. В моем заплечном мешке сидел мой брат! Мой брат, Морхольд! Самый настоящий больной урод, весящий сорок килограмм! Слабое и никчемное существо… но оно было моим братом! Я упал и убил его, раздавил в лепешку, переломал косточки и размазал внутренности! Из-за тебя, Морхольд! Снова из-за тебя!
Милена присвистнула в своей клетке, повернувшись к Морхольду:
– Да ты просто мясник, что и говорить.
Молот повернул к ней лицо:
– Замолчи, женщина.
– А то что?
– Останешься здесь. Когда я уйду. И сдохнешь где-нибудь на потеху толпе.
Она замолчала. Морхольд сел на пол. Смотрел на лицо своего, пожалуй, самого страшного врага в жизни. И не знал, что ему сказать.
Что он помнил о том дне? О тех днях?
Они обороняли Кротовку, где люди создавали жизнь. Не пустили выродков-кочевников, встали на их пути. И сами полегли почти полностью. Это война, такое случается. А брат Молота? Да он уже и не помнил, заметил ли что-то тогда, на грязном раскисшем спуске, на который еле-еле вскарабкался. Да, что-то было за плечами у живой горы, пнувшей его в бок. Точно… он видел бледную тонкую руку. И слышал треск, когда Молот упал на спину. И что?
– Зачем ты мне все это рассказал?
Молот отодвинулся от прутьев:
– Мне сейчас нужна твоя помощь. А что касается всех, кого я убил, то это не должно тебя касаться. Ты причинил мне куда больше боли. Оставил совсем одного. Те, кого убил я, идя за тобой, не были для тебя кем-то важным. Не строй из себя гуманиста, будь так добр. Ляля и его друг? Ляля был полным идиотом, а его дружок пользовался этим. Дурачок верил каждому слову коротышки, и коротышке было очень удобно рассказывать, как я прикрылся матерью Ляли, когда вы расстреливали нас из всех стволов. А на самом деле меня оглушило в первые же секунды, когда рядом разорвалась граната из какого-то орудия. Ты знаешь, кто и из чего стрелял гранатами?
Морхольд вздохнул. Время раскрывать душу пришло как-то незаметно и не совсем так, как ему хотелось бы исповедаться.
– Я стрелял из СПГ. У меня было три ящика осколочных и помощник. Он погиб.
Молот рванулся к решетке, оскалив зубы. Шумно задышал, всматриваясь в Морхольда.
– Так это ты нашпиговал меня осколками и выпустил внутренности моей маме, Морхольд. На самом деле ты…
– Я, – Морхольд глубоко вздохнул, сел прямо и посмотрел в глаза гиганта, сверлящие его через прутья. – Да, я. Мы выполняли свою работу. И выполнили ее, отбросив ваш табор от людей, восстанавливающих цивилизацию. Пусть и в одном небольшом куске страны. Что дальше?
– Пока ничего. Пока… – Молот успокоился, встряхнулся, чуть слышно рыча сквозь зубы. – Когда погиб Женька, мой братишка, и я понял, что ты удрал, пошел следом. Ты поступил бы по-другому? Вот и я так же думаю, можешь не отвечать. Ты шел бы за мной хоть на край света, зная, что получишь нужное. Как сейчас рвешься к своей семье. Мы с тобой даже в чем-то похожи.
– Ага. Как собаки похожи хвостами и лапами.
– Хватит! – Молот стукнул по стене. Прутья тревожно загудели. – Ляля не дал мне пройти, и я убил обоих. Они были тебе дороги? Нет. Потом тебя спасли те люди в фургоне. Что ты про них знаешь? Только то, что они хотели показать тебе. И все.
– Они были добры ко мне.
Молот снова стукнул по прутьям.
– К кому-то они наверняка были злы. Не бывает белого и черного, ты же знаешь. Ты сам соткан из всех оттенков серого. Они просто оказались не в том месте и не в то время. Нелепая случайность.
– Ну да… – протянул Морхольд. – А по рабам ты саданул кувалдой только из милосердия, избавив тех от страданий рабской доли? И самих летунов?
– Какие мы благородные, только посмотрите! А сам радовался, когда я пришел и убил ее братьев!
Молот ткнул пальцем в Дочь Зимы. Та отпрянула, зашипев и показав зубы, точь в-точь дикая кошка.
– Черт с тобой, – Морхольд сплюнул, – говори о деле, хватит трепать языком.
Молот довольно кивнул.
– Наконец-то… Я не лермонтовский демон, не Воланд или еще кто-то из литературных героев сгоревшего мира. Простой его житель, такой же, как и ты. И мне нужна твоя помощь. Так ты сможешь отдать свой долг.
– Неужели?
– Да. Ты забрал мою любимую женщину. Единственную, кто любила меня всю свою жизнь. Но из-за тебя я увидел ее. Она мне нужна. Такая женщина мне подходит.
Молот кивнул на Дочь Зимы. Та сверкнула злющими глазищами, вцепившись в прутья руками:
– Я тебе горло перегрызу, дай только добраться, урод!
– Закрой рот, женщина! – грохотнул Молот. – Я тебе уже говорил.
– Совет да любовь прямо, – присвистнул Морхольд. – С первой половиной долга все ясно. А вторая? Ты хочешь выбраться отсюда с моей помощью?
– Да. – Молот кивнул. – Точнее, с помощью твоей ящерицы. Она пригодится в самом начале.
– Как?
Тот усмехнулся. И сотворил… нет, не чудо. Что-то большее.
Прутья заскрипели, когда Молот взялся за них. Заскрипели так, что Морхольд поверил в единственный шанс. Ручищи Молота вздулись сосудами, мускулами и, казалось, даже костями. И он справился. Побагровевший, сопящий, как локомотив, но справился. Прутья треснули в местах сварки, оба. Молот выгнул их в стороны и взялся за тот, что был между ними. Выломал, потратив времени куда больше и явно устав.
Когда великан, еле протиснувшись, выбрался из клетки, его чуть пошатывало. Он выпрямился, хрустнув всем огромным телом, потянулся, раскинув в стороны руки. И когда сосед Морхольда, наконец-то пришедший в себя, решил вцепиться в такую манящую цель, даже не разозлился. Просто перехватил жилистую лапу явно водяного мутанта и дернул на себя. Впечатав того головой в прутья. Череп не выдержал, проломившись с жутким хрустом.
– Копать-колотить, – протянул мужик, сидевший где-то в стороне, – ничего себе…