Муркок никогда не боялся «ложного мига экспрессий» и «дальтонического миража», он знал, что «солнце сине» и строил миры с этим самым синим солнцем. Это даже не метафора; в его романе «Плывущий по морям судьбы» из цикла об Элрике действительно описывается мир с синим солнцем…
Переводчики хватаются за голову, когда им приходится сталкиваться с языком Муркока, насыщенным тропами и изощренной фоникой. Чего стоит перевести на русский его тавтограммы, при которых, как известно все слова должны начинаться на одну и ту же букву: «О, Джерек! Ты познаешь искушение, исступление, изнеможение, искупление, избавление!.. Избранный, истовый, истинный, исконный, искомый… Ты станешь идолом, мой дорогой!» Но это еще не «худший» вариант. В цикле «Легенды с Края Времени» Маэстро начинает с одной и той же буквы глагол и существительное: «… их уносили ураганы, стирали с лица земли сражения, косили катастрофы… разрушала радиация, бичевали болезни…»
Муркок, как и всякий образованный человек, любит пококетничать своими познаниями в разных областях, поэтому все его произведения построены на «научной» основе — древнеиндийском учении о перевоплощениях (реинкарнации), юнгианской теории архетипов и учении об актантной модели. О перевоплощении можно достаточно подробно узнать из «Комментариев», которые даны в конце тома. А о Юнге и об актантной модели мы позволим себе сказать несколько слов.
Карл Густав Юнг — швейцарский психолог и психиатр, соратник знаменитого венского мыслителя Зигмунда Фрейда знаменит тем, что основал особое направление, названное им «аналитической психологией». Исследование бессознательного Юнг уподоблял археологическим раскопкам, полагая, что в психике каждого человека содержится несколько слоев, а самый древний из них — это «коллективное бессознательное», «память предков». Основные единицы этого коллективного бессознательного по Юнгу—«архетипы», то есть универсальные представления, характерные для всего человечества. К архетипам относятся символы, сны, воображение и фантазии. В архетипах зафиксированы представления о разных типах поведения и мировоззрения людей, что позволяет сделать эти архетипизированные имена почти нарицательными. К архетипам поведения можно отнести миф об Эдипе, Фаусте или Федре.
Теория Юнга в сочетании со структурализмом привела к еще одному открытию — актантной модели. Актантная модель — это разделение действующих лиц произведения того или иного жанра на определенное количество категорий, такое, чтобы охватить все комбинации их поведения в том или ином произведении. Так русский ученый Б. Пропп «открыл», что во всех волшебных сказках существует строго очерченный круг главных действующих лиц, каждый из которых наделен соответствующими функциями. В сказке таких героев семь—«вредитель» (то есть совершающий злодеяние), «даритель» (дарящий волшебное средство и силу), «помощник» (приходящий на помощь герою), «царевна» (требующая подвига и обещающая сочетаться браком), «отправитель» (отправляющий героя с поручением), «герой» (роль не требующая комментариев) и «ложный герой» (присваивающий себе достижения главного героя).
Все романы из сериала «Вечный герой» созданы по принципу актантной модели. Не являются исключением и «Танцоры на Краю Времени», где каждый персонаж — это маска итальянской комедии, слепок человеческого характера и стиля жизни. Так главный герой — Джерек Карнелиан — это Парцифаль, Тристан и Ромео в едином обличьи, ратующий за «любовь до победного конца»; его мать — Железная Орхидея — дама изысканная, любящая «интеллектуальные разговоры» и «умные рассуждения» и «сложные (но не чересчур сложные) силлогизмы»; Амелия Ундервуд — «девица из приличной семьи», живущая в рамках один раз установленных законов и правил; Герцог Квинский — фаг и фанфарон, этакий Ноздрев Края Времени, любящий пустить пыль в глаза; Вертер де Гете — салонный страдалец и позер; Госпожа Кристия — жестокосердная пустышка, любящая исподтишка посмеяться над страданиями ближнего; Лорд Монгров — мизантроп и мазохист, маскирующий этим свою доброту и беззащитность; Миледи Шарлотина — мстительная интриганка из той породы, которую принято сегодня почему-то именовать «деловыми женщинами»; Браннарт Морфейл — ученый-словоблуд, который высосав из пальца один закон, всю жизнь борется с фактами его опровергающими; Эдгаросердный По — гурман и лакомка; капитан Мабберс — хам и грубиян, попирающий все правила приличия и, наконец — Лорд Джеггед Канари — маленький божок, жонглирующий судьбами людей, которых он считает не больше, чем оловянными солдатиками.
Архетипы Муркока сродни персонажам картины Босха «Семь смертных грехов», где каждый грех представлен в человеческом обличьи.
Все действо в этих романах — это непреходящий карнавал, непрекращающаяся вакханалия. Известный русский филолог и мыслитель М. Бахтин, исследуя явление карнавализации в мировой литературе, называл такое действие «сценой без рампы». Если бы Бахтин успел прочитать Муркока, то последний наверняка, наряду с Франсуа Рабле послужил бы отличной иллюстрацией к его теории карнавализации.
Творчество Муркока — это очень сложный ряд всякого рода ассоциаций и ссылок, многие из которых мы просто не в состоянии понять из-за нехватки должного образования. В конце тома мы напечатали комментарии к наиболее запутанным местам, но, к сожалению, эти комментарии оказались далеко не полные. Работники издательской фирмы «Тролль» знают, сколько надо потратить усилий, чтобы выяснить кто такой никому не ведомый Альфред Остин (не путать с Джейн Остин!) или Эрнест Уэлдрейк, который не переиздавался с середины девятнадцатого столетия. По нашему глубочайшему убеждению, даже английским читателям он мало известен, так что же говорить о нас — воспитанных на скудных институтских курсах и выхолощенных учебниках. Но сколько таких уэлдрейков осталось в тексте непрочитанными…
Закончим наше предисловие по-муркоковски — «просаподосисом», то есть приблизительно тем с чего начали.
Мы не случайно взяли эти строки из великолепной лирики замечательного русского поэта Игоря Северянина. Во-первых, потому что стилистика Северянина и Муркока чрезвычайно близка (часто в «Танцорах» слышатся северянинские нотки, что мы и попытались сохранить при переводе): Муркок заложил еще один камень в то здание изящной словесности всех времен и народов, которое начинали строить Луис Гонгора и Шарль Леконт де Лиль, Роберт Музиль и Юкио Мисима. Во-вторых, все произведения Муркока — это, выражаясь языком Игоря Северянина, эксцессерия, где причудливые персонажи населяют фантасмагорические миры, сон пересекается с реальностью, а бытие с небытием.
Кто-то сказал об «Алисе в Зазеркалье» — проще перевезти Англию, чем перевести Алису. Перевести Муркока не проще, а уж пересказать его — невозможно! Поэтому давайте закончим разговоры о Муркоке, а лучше предоставим слово ему самому.
Итак: Майкл Муркок «Танцоры на Краю Времени»…
Пролог
Дни Вселенной были сочтены, и род человеческий, оказавшись на Краю Времени, принялся беспечно транжирить наследство, завещанное заботливыми праотцами. Обладатели колоссального капитала превратились в лицедеев на подмостках угасающей планеты. Пленники причудливых фантазий и нелепых прихотей, люди жаждали творить прекрасные уродства. Да и что им оставалось делать!
Накопленные миллиардами лет ресурсы пускались на ветер с шокирующей экстравагантностью, способной привести в смятение умы рачительных пращуров. В прежние века чудовищная расточительность беззаботных потомков создала бы им недобрую славу растленных декадентов. Но даже если обитатели закатного будущего не сознавали, что живут в Конце Времени, некая интуиция лишала их интереса ко всякого рода идеалам и убеждениям, предотвращая конфликты, из подобных вещей произрастающие. Они предавались эстетике парадокса, исповедуя и воспевая лишь одну философию — философию чувственности. Каноны суровой морали давно канули в Лету, предоставив человеку полную свободу. Неискушенные, они любили, не ведая страсти, соперничали, не ведая ревности, враждовали, не ведая ярости. Замыслы, часто грандиозные и неподражаемые, воплощались без одержимости и забывались без сожаления людьми не ведавшими страха смерти, потому что смерть была редка и жизнь могла оборваться только тогда, когда умрет сама Земля.
Эта история о всепоглощающей высокой страсти, овладевшей одним из лицедеев к его собственному удивлению. Именно поэтому мы решили поведать ее, вероятно, последнюю в анналах рода человеческого, ненамного отличающуюся от той, что принято считать первой.
Что дальше? История Джерека Карнелиана, несведущего в тонкостях морали, и миссис Амелии Ундервуд, неукоснительно следующей ей.
Чуждое тепло
Глава первая Беседа с Железной Орхидеей
Разузоренные в тончайшие оттенки светло-кофейного, Железная Орхидея и ее сын возлежали на кремовом пляже из размолотой кости. Поодаль мерцало и шелестело молочное море. Был полдень.
Между Железной Орхидеей и ее сыном, Джереком Карнелианом, покоились остатки ленча. Блюда из слоновой кости были наполнены бледной рыбой, картофелем пастельных тонов, меренгами[1] и ванильным мороженым. В самом центре этого натюрморта в светлых тонах ярким мазком желтел лимон.
Железная Орхидея улыбнулась янтарными губами и, потянувшись за устрицей, поинтересовалась:
— Любовь моя, что значит «добродетельный»?
Ее совершенной формы рука, чуть припудренная золотом, на секунду замерла над устрицей, а затем отстранилась. Вместо этого она прикрыла ладонью легкий зевок.
Джерек вытянулся на мягких подушках. Его клонило ко сну от обильной трапезы, но он послушно ответил, поддерживая беседу:
— Я не совсем постиг значение этого слова. Ты ведь знаешь, самый экстазный из минералов, я изучал язык тех времен довольно прилежно и отыскал все уцелевшие рукописи. Мне нравится этот древний язык, хотя я до сих пор не улавливаю всех его тонкостей. В словаре я нашел, что «добродетельный» — это «поступающий по законам морали», «с нравственной прямотой», «добрый, справедливый, праведный». Но это ничего не объясняет.
Он взял устрицу. Позволил ей соскользнуть в рот. Устрицы были открытием Железной Орхидеи, и Джерек с восторгом принял ее предложение встретиться на пляже, дабы их отведать. Она сотворила немного шампанского, но оба решили, что шампанское им не по вкусу, и беззаботно вернули шипучий напиток в атомы, его составляющие.
— Во всяком случае, — продолжил Джерек, — мне хотелось бы испробовать чуть-чуть «добродетели». Судя по всему, сюда входит и «самоотречение», — заметив в ее глазах вопрос, он тут же добавил, — это означает «не делать ничего, доставляющее удовольствие».
— Но ведь абсолютно все, о мое бархатное тело, скрывающее кости из стали, способно доставлять удовольствие?
— Верно, в этом-то и заключается парадокс. Видишь ли, мама, древние делили свои ощущения на различные категории, некоторые из которых, похоже, приятными не находили. Или, напротив, считали их чересчур приятными, и оттого были недовольны. О, дражайшая Железная Орхидея, я вижу, что ты готова забыть все это. А я часто прихожу в отчаяние, пытаясь разгадать загадку. Почему одна вещь считается достойной, а другая — нет? Но… — его красивые губы сложились в улыбку. — Рано или поздно, я решу проблему, — И он опустил отяжелевшие веки.
— О, Карнелиан!
Железная Орхидея тихо засмеялась и потянулась к нему через скатерть. Изящные руки скользнули под его свободные одежды, лаская молодое тело.
— О, мой дорогой! Какой ты сладкий! Как ты зрел и полон жизни! Джерек встал, перешагнул через скатерть, и подарил своей матери медленный поцелуй. А море вздохнуло.
* * *Когда, все еще в объятиях друг друга, они очнулись от дремы, было утро, хотя ночь не наступала. Видно кто-то, удовольствия ради, менял ход времени.
Джерек заметил, что море стало рдяным, затем почти вишневым, и ужасно дисгармонировало с пляжем, а на горизонте скала и две пальмы исчезли. На их месте стояла серебряная пагода высотой этажей в двенадцать и сверкала в лучах утреннего солнца.
Джерек посмотрел налево и удовлетворенно отметил про себя, что его воздушная машина, выглядевшая как паровоз начала двадцатого века, но вполовину меньше, сделанная из золота, черного дерева, рубинов, все еще находится там, где они ее оставили. Он снова посмотрел на пагоду, и как раз в этот момент крылатая фигура поднялась с ее изогнутой крыши, и беспорядочно запорхала на восток.
— О, это Герцог Квинский со своими крыльями, — зевнула только что проснувшаяся Железная Орхидея.
Она поднялась.
— Он полагает, что эти крылья ему удались?
Железная Орхидея махнула рукой в сторону исчезнувшего Герцога.
— Прощай, играющий в старые игры!
Она бросила взгляд на остатки ленча и поморщилась.
— Нужно это убрать!
Легким движением Кольца на левой руке Орхидея испарила объедки и проводила взглядом облачко пыли, которое унес прочь легкий ветерок.
— Ты собираешься посетить журфикс Герцога?
Она подняла изящную руку, отяжеленную коричневой парчой, и потрогала кончиками пальцев чело сына.
— Наверное, — Джерек распылил подушки. — Герцог Квинский мне симпатичен.
Слегка надув губы, Джерек оценивающе посмотрел на рдяное море.
— Хотя ему и недостает чувства цвета.
Он повернулся и направился по измельченной кости к своему воздушному ландо. Подойдя к локомотиву, Джерек забрался в кабину.
— Начинается посадка, моя сладкая Железная Орхидея!
Она засмеялась и протянула ему руки. Джерек с подножки схватил ее за талию и поднял в кабину.
— Отправление в Пасадену!
Он потянул паровозный свисток.
— Пересадка в Буффало!
Послушный звуковому сигналу, маленький локомотив величаво поднялся в воздух и, попыхивая белым паром из трубы, поплыл над землей.
— В Расине, штат Вирджиния, ему забили баки! — пел Джерек Карнелиан, надевая фуражку машиниста из золотой и алой ткани, — поддай-ка, парень, пару, забудь свои ты враки! С таким старьем как это, и с веком ты не в ногу. Тебе, приятель, место на Нептукской дороге!
Орхидея расположилась на сидении из бархата и меха горностая и развлекалась, наблюдая как ее за сын, открывает дверцу топки и кидает туда лопатой огромные черные алмазы, сделанные им специально для паровоза. Воздушная машина не нуждалась в топливе, но алмазы добавляли эстетизма к атмосфере забавы.
— И где ты находишь эти древние песенки о, Карнелиан, сын мой?
— Мне попался тайник с «пластинками», — ответил он ей, вытирая с лица пот честного труда шелковой ветошкой.
Внизу быстро промелькнуло море и горный хребет.
— Способ «звукозаписи» относится к тому же периоду, что и мой локомотив. По меньшей мере, им миллион лет, хотя кое-что наводит на мысль о том, что они сами являются копиями других оригиналов. Хорошо, что поколение их владельцев сохранили эти черные диски в безупречном состоянии.
Захлопнув дверцу топки и отбросив платиновую лопату, Джерек присоединился к матери на сидении и принялся рассматривать проплывающую внизу причудливую местность, которую Миссис Кристия, Неистощимая Наложница, начала строить давным-давно, да так и не закончила.
Пейзаж и впрямь не отличался элегантностью. А, точнее говоря, был изрядно подпорчен. На две трети построенный холм в манере арийских ландшафтов 91 столетия, был увенчан змеедревом Сатурийского фасона.
Рядом с полоской реки периода Бенгальской империи высились готические руины 11 века. Можно было понять, почему она решила не заканчивать это творение, но Джереку казалось, что ей не мешало бы побеспокоиться рассеять эту нелепицу. Кто-нибудь, конечно, сделает это, рано или поздно. И он снова запел:
Он повернулся к Железной Орхидее.
— Нравится? Качество записей оставляет желать лучшего, за подлинность текста я ручаюсь.
— Этим ты и занимался последний год? — она подняла красивые брови, — я слышала какие-то звуки, доносившиеся из твоих владений, — она засмеялась, — но признаться подумала, что этот шум связан с сексом, — она нахмурила брови, — или с животными, — и добавила с улыбкой, — или с тем и другим вместе.
Ландо, непрерывно гудя, стало снижаться по спирали по направлению к ранчо Джерека. Это было типичное строение девятнадцатого столетия, выполненное из пенопласта и соломы. Черепичная крыша веранды опиралась углами на фигуры деревянных индейцев высотой в сорок футов. В тюрбане каждого индейца имелась великолепная жемчужина двенадцати дюймов в поперечнике. Они были единственной экстравагантной деталью этого в остальном простого здания.