Бутрим фыркнул, встопорщив усы.
– И сразу ж видно – умелые воины. От их меча пасть – это не от горшени немытого булыжник или бревно шлемом поймать.
На этот раз Бутрим не стал даже фыркать.
Рогволод же, по-прежнему весело оглянувшись, вдруг махнул рукою молодому, как и сам князь, полочанину со стягом.
– Эй, Нежило, а ну, протруби, что потолковать хочу! – и, не дожидаясь, пока знаменосец, перехватив стяговище на сгиб локтя, отцепит от пояса длинный рог, тронул вперед своего Шэраня. Серый в яблоках хмурый конек понёс своего хозяина вперёд. Щитоносцы перед ним поворачивались с негодованием, но увидев, чей конь толкнул их в спину грудью, проглатывали заготовленные ругательства и подавались в стороны. По рядам прошло шевеление – князь вперёд двинулся, не на слом[23] ли пора? Но увидев, что князь не вынул из ножен меча и не держит в руках занесённую для первого броска сулицу, да и рог запел вызов на переговоры, а не боевой клич, остались на месте.
Иные – и с облегчением.
Нежило, протрубив, последовал за князем – впрочем, без той безмятежной улыбки, что сияла на лице Рогволода.
Один из всадников справа от кольчужного строя стронулся вперёд. Плащ на нём был красный, с шитым золотом оплечьем. Золотом поблескивали и пластины над наносьем шлема – впрочем, шлем русин неторопливо снял, расстегнув бармицу и ремень и уложив перед собою на седло, оставшись в волчьей прилбице. Конь под ним был иссера-белый. За ним, верхом на рыжей кобыле, двигался знаменосец. Стяг был – шест, глаголем вставленная в дыру на вершине его перекладина и распяленное меж ними алое хвостатое полотнище с уже знакомым знаком – вровень таким, как на красных щитах.
Ближе к середине чистого места между двумя рядами обращенных друг на дружку щитов русин соскочил с коня, ловко перекинув уздечку остановившемуся знаменосцу. Улыбка Рогволода чуть поблекла – кривичский князь понимал, что будет смотреться дурак дураком, разговаривая с пешим с седла. Был бы это слабый враг или воевода из осажденного города… а когда за спиной пешего эта красная стена, может показаться, что он, Рогволод, боится спускаться наземь, готовясь, в случае чего, удрать. А спешиваться не хотелось – поджарый и жилистый, князь Полотеска не то чтобы сильно вышел ростом и с теми, кому повезло больше, предпочитал говорить сидя – на скамье, в седле, на престоле ли – главное, чтоб разница в росте не слишком бросалась в глаза.
Хотя… снявши голову, по волосам не плачут – Рогволод повторил движения противника, лихо спрыгнув с коня в хрусткий молодой снег, что продолжал сыпаться с неба. Знаменосец едва не упустил кинутую ему узду – эх, Нежило, неуклюжее чудило, хоть бы напоследок князя не срамил перед гостем…
На радость Рогволоду, вождь новоприбывшей рати и сам оказался не верзилой. Кривич предпочел считать это добрым знаком. Зато плечистый, а в доспехах поверх поддоспешника и вовсе кряжем, который что в высоту, что в ширину, гляделся. Румяный, голубоглазый, с золотистыми молодыми усами – вот тут Рогволоду было особенно хвастать нечем, еле пробиваются… Курносый. Из-под отворота прилбицы поблескивает золотая серьга с алым камнем и двумя белыми жемчужинами.
Едва Рогволод открыл рот начать разговор, вождь пришлых опередил его:
– Что ты делаешь с войском на чужой земле, полочанин?
– На чужой? – улыбнулся ещё шире прежнего Рогволод. – Русин, я хотя бы кривич! А вот ты со своими людьми что делаешь здесь?
– Кривич или нет – Смоленск за полвека как сам пошёл под русскую руку.
– То когда было, – покачал меховым колпаком Рогволод. – Ныне русины кланяются бабе, променявшей Богов на распятого Мертвеца, позабыли и походы, и полюдья. Зачем Смоленску такие покровители?
Русин выгнул дугами золотистые брови.
– Погляди мне за плечо, может, увидишь причины – одну-другую… сотню.
– Ну, таких причин и за моей спиною немало.
– Для чего ты звал меня на переговоры? – спросил вдруг вождь русинов. – Перед дракою браниться и без труб можно.
Рогволод наклонил голову:
– Да хотел глянуть на того, кто привёл сюда столько народу.
– Поглядел?
– Поглядел, – рассмеялся кривич. – Стар ты. Вот какое слово у меня к тебе, русин, – без улыбки продолжил он. – Может, ты меня одолеешь. А может, и нет. Но то, что ты, самое малое, две трети своей дружины положишь – как пить дать. Лучше сойдёмся ты да я – если я одолею, отпустишь нас с добычей.
– А если я тебя? – спросил ровным голосом русин, разглядывая войско из Полотеска.
Рогволод двинул плечами под плащом из серебристых шкур:
– Будем драться.
– Драться можно и так.
Рогволод прикусил губу, стянув под зуб один угол улыбки.
– Мы оставим добычу.
На это вождь русинов даже отвечать не стал. Будто задумался, поглядывая на смоленские стены, над которыми, растревоженные людской суматохой, с криками носились загнездовавшие под крышами вороны и галки.
– Добро. Чего тебе надо?
– Твоё войско сдастся.
В первый раз с начала разговора с лица потомка Белополя пропала улыбка.
– Ты не слишком многого хочешь, русин?
– Как раз вровень, кривич.
Рогволод было ощерился, оскорбить надменного чужака – но смолчал. Он потомок Белого Волка, а не тявкающий над костью щенок.
И не купец на торгу, чтобы торговаться…
Вместо этого бросил:
– Добро! – и, закончив на этом разговор, пошёл к Шэраню.
Дальше будут говорить палицы, копья и клинки.
Надо сказать, когда князь-кривич, усевшись верхом на Шэраня и застегнув невысокий варяжский шлем, поглядел на соперника, в грудь будто насыпали снега. Не этого, нежного и чистого, а весеннего – грязного и липкого. Пусть русин и не был так уж выше самого Рогволода – верхом на своем рослом скакуне он всё равно выглядел огромным. Именно сейчас, как на грех, вздумавшее проклюнуться из туч солнце – будто Хорс-Даждьбог любопытствовал поединком – светило русину в спину, а Рогволоду в глаза – оттого супостат казался ещё больше и грознее, этакой мрачной скалой, по краям которой играли на железе яркие блики.
Русин, тем временем, проехал вперёд, ещё не вынув оружия, и повернулся к кривичскому войску левым, укрытым щитом, боком. Так и встал, приглашая противника встать напротив. Ага, не хочет, значит, пользоваться преимуществом… благородный. Рогволод – а что ещё тут сделаешь – и впрямь подаётся влево, проезжает несколько шагов.
Рогволод поднимает над головою палицу. Древнюю, с навершием из вытертого красного камня, с синеватыми прожилками.
– Рогуалод! Рогуалод!! Пярун рагаты! – ревут кривичи.
– Перрррркууун! Рагивалд рикс! Рагивалд! – поддерживают конники на крыльях полотеского войска.
Вразнобой грохочут древки о деревянные щиты.
Шум поднялся страшный – крики испуганных птиц без следа пропадают в рёве человеческой стаи.
Вождь русинов поднимает свою булаву. В то же самое время один из всадников, спешившийся и вышедший чуть вперёд ряда щитов, когда главный выехал на зов Рогволода – отсюда не видно, что между бармицей и краем шлема глядит только один глаз, – вынимает из ножен меч, держа его странным хватом – острием к снегу. Отводит его чуть вперёд. Щитоносцы переднего ряда выпрастывают из-под красных щитов секиры и так же ухваченные мечи. Копья стоявших за ними тоже шевелятся.
Спешившийся русин ударяет голоменью меча по красной щеке щита. И в то же самое мгновение весь русский строй ударяет о щиты своим оружием плашмя. Разом.
Жуткий громовой лязг, как нож мешковину, пропарывает рёв полотеского полчища.
И снова спешившийся бьет о щит – и тысячеголосым железным эхом отзывается строй.
А на третий раз всё русское войско одним голосом выдыхает в холод первого дня зимы:
– Рррррусь!
И снова, ладьей взлетая на гребень волны железного лязга:
– Рррусь!!
Два всадника несутся один на другого. Рука кривича описывает широкую дугу – и палица вырывается из его руки, уходя к трём позолоченным остриям на шлеме русина[24]. Кривич не успевает заметить на мгновение мелькнувшего на лице русина легкого удивления – красный щит дёргается вверх, откидывая палицу прочь, – и Рогволод тут же едва успевает нырнуть за свой, в который врезается булава русина. Хорошо так врезается – слышно, как хрустнуло дерево.
Булава ударила почти в упор – всадники, разминувшись, поворачивают коней.
Снова сходятся, несутся, выставив копья. В последний миг перед столкновением до кривича доходит, что противник как-то по-странному держит своё копьё – не так, как он, отведя руку назад на всю длину для удара, ладонью вверх, а притиснув копьё к боку согнутой в локте рукою.
Достать копьём до щита с Соколом и Яргой у Рогволода не выходит.
От столкновения избела-серый конь русина встаёт на дыбы, его владелец запрокидывается в странно высоком седле назад – кажется, вот-вот вылетит…
Но одно дело «кажется» и «вот-вот».
И совсем другое, когда тебя по щеке плетью вытягивает длинная щепка от того, что только что было твоим щитом, и рядом с глазом, совсем рядом, проходит неправдоподобно громадное гранёное жало, так что ты успеваешь увидеть даже узор на гранях. И неведомая сила, будто котёнка-проныру со стола за шкирку, сдергивает тебя со спины валящегося на бок мохнатого скакуна и, пару раз перевернув в воздухе, от души прикладывает оземь…
Под новый громовой лязг и такое же железное «Рррусь!».
Лучше б это случилось поближе к Карачуну. Там сугробы выше и падать мягче.
Краем помутневшего сознания, норовящего ускользнуть, скинуть обладателя во тьму, зацепляется за визг разъярённого Шэраня, вскочившего на ноги, и гулкое насмешливое ржание чужого скакуна.
Копыта-молоты бьют землю рядом, огибают по кругу.
– Будешь драться или признаешь себя побеждённым?
Даже раньше, чем окончательно убедился, что руки и ноги на месте и слушаются – хотя голова и гудит медным котлом, – Рогволод растягивает рот в широкой ухмылке:
– Размечтался, русин…
Левой рукою шевелить больно – нет, не в самой руке, но в боку стреляет болью на каждое резкое движение. Пальцы на ремне щита – на ремне того, что от щита осталось – сгибаются туго. Но на ноги встать удаётся.
– Крикни своим, чтобы принесли щит, – плохо, проморгал, когда русин спешился. Стоит в полудюжине шагов. А, точно… щит.
– Щит! – каркнул, как ворона.
От старого осталось немного. Помятый умбон и половина деревянной основы. От троих белых волков, бежавших вокруг умбона по черному полю, осталось два – и то если считать скопом, потому что от одного волка осталась голова с грудью и передними лапами, а от второго – хвост, задняя лапа и то, откуда они растут…
Голова, меж тем, гудеть перестает мало-помалу. И в глазах яснеет, и стоящий напротив русин уже не думает зыбиться и двоиться. Ха! Ещё повоюем…
Двое дружинников-сверстников подволакивают кругляш щита взамен тех остатков, что Рогволод сбрасывает себе под ноги.
Князь-кривич продевает руку в ремни, украдкой снова шевеля пальцами. Гнутся, но плохо, и половину вовсе не чувствует….
Русин в отдалении наблюдает за ним, даже не поведя глазом на принесших князю щит и отбежавших в сторону кривичей.
Ему торопиться не надо. Это не его сдернуло с коня и прокатило по земле. И не у него немеет пясть на ремне щита.
А вот Рогволоду нужно торопиться. Сколько ни жди, боль в боку не уймётся, немота в руке не сойдёт – а вот последние силы уйти могут.
Рогволод сомкнул пальцы правой руки на черене меча. С шелестом вытянул его из окованного устья на волю. Поверх края щита ухмыльнулся и подмигнул русину. Тот в ответ поднял перед собою щит и зашагал навстречу.
Двинулся вперёд и полочанин.
Пелена облаков над головами смоленских горожан и ратников двух ратей тем временем расползалась, словно не только Даждьбог-Солнце, но и само Небо решило разглядеть происходящее получше.
Рогволод задавил вдруг начавшую подниматься откуда-то изнутри темной холодной водою тоску, предчувствие неизбежного поражения, худшего, чем просто гибель, и мутные мысли о том, что зря он ввязался в этот поединок, зря не бросил дружину в битву, пусть безнадежную – но грозившую все же всего лишь гибелью, а не бесславьем плена.
Нельзя сейчас думать об этом.
Нельзя!
Два войска и смоляне со стен глядели, как кружит вокруг поворачивающегося вслед за ним русина кривич, как волк-одиночка вокруг неторопливо разворачивающегося к нему рогами тура. Раз за разом наскакивает – только чтоб снова отлететь в сторону.
Но и для «тура» поединок вовсе не был игрою. Натиск юного поджарого «волка», отчаянный, яростный, не раз и не два заставлял его более зрелого противника пошатнуться, отступить на шаг-другой. Отметин на щитах у обоих соперников было где-то вровень.
Однако же вылетевшему из седла кривичу приходилось хуже. Не все из наблюдавших за поединком замечали это, но русин, опытный воин, видел, что щит в левой руке Рогволода всё сильнее отвисал и всё больше сил требовалось полочанину, чтобы отводить им удары.
Поединок переломился – и закончился в один миг. Русин разом перешёл от обороны в нападение. Киевский меч блеснул на солнце – и Рогволод, под грохот русского оружия о красные щиты, под отчаянный горестный крик, взлетевший над ратью полочан, зашатался и повалился в истоптанный снег.
Но голос, раздавшийся вслед за этим, прозвучал не из уст русина, вставшего над поверженным противником. Голос этот, принадлежавший не мужчине и даже не отроку, раздался в тылу рогволодовой рати:
– Полочане, ваш князь проиграл! Оружие наземь!
Крикнувший – а вернее сказать, крикнувшая – стояла перед стенами Смоленска, и стояла не одна. Пока войско Полотеска следило за поединком своего князя, смоляне выпустили через дальние ворота своё войско, впереди которого и сидела на гнедой кобылке девушка в шлеме и просторном ярком плаще. Двое отроков прикрывали её щитами.
Стоявшие в задних рядах малодоспешные, оказавшись ближе всех к копьям смоленского городового полка, поспешно загремели о землю дубинками и сулицами. Но воины передних рядов полочанской рати, оглядываясь затравленными хищниками, не торопились следовать их примеру.
– Таков был уговор между мною и вашим князем, полочане, – раздался над полем зычный голос русина-вождя. – Сложите оружие!
– Полочане твоими рабами не будут, русин! – закричал кто-то молодой и отчаянный из рядов проигравшего – это уже всем было видно и ясно – войска.
– Ты перепутал меня с Итиль-каганом? – теперь голос вождя русинов звучал весело. – Мне не нужны рабы. Мне нужны воины. О том и был договор с вашим князем!
Ощетинившиеся было копья обвисли, приспустились поднявшиеся почти к кромкам шлемов щиты полочан и варягов. Гомон слышался из конных отрядов – там разумеющие славянскую речь растолковывали землякам, о чем сказал русин в золоченом шеломе. И вот уже многие из воинов Рогволода вкладывают в ножны мечи, затыкают топорища боевых секир в ременчатые петли на поясах, перекидывают щиты за спину, а снятые шлемы поднимают на древках копий.
Многие, но не все.
– Мы не станем служить тому, кто убил нашего князя! – звучит всё тот же молодой голос.
– Князь ваш жив! – откликается вождь русинов, переглянувшись с одноглазым, подошедшим и присевшим над поверженным кривичем. – Помогите отнести его в Смоленск, и если у вас есть с собою лекари – шлите выхаживать его.
Рогволод очнулся.
Потрескивали угли в лушнике. Вместе с ними потрескивала и голова – но терпимо, надвое расседаться не собиралась. Пошевелил руками, ногами – цел. На левой, щитовой, ноге – лубок, ребра туго спеленуты, на лбу – влажная тряпица. Одежды нет, до шеи прикрыт косматым медведном.
На лавке напротив сидит молодой парень в стеганке-поддоспешнике незнакомого покроя, но меч, на который опирается, – киевской ковки. Узколицый, как русин. Но не русин. Даже в мерцании лушника видно, что тыльные стороны ладоней – без знаменитых русских наколок, да и голова, остриженная в кружок, а не обритая вокруг длинной пряди на темени, о чём-то да говорит.
В плену?
Какой-то странный плен… или русины решили взять за него выкуп? Ну… удачи, что ещё скажешь – вряд ли вече Полотеска будет щедро на выкуп за молодого князя, только в том году пришедшего из-за моря в свою волость и в первом же походе так бездарно проигравшего.
Тут князь понимает, что сидящий на лавке не спит и смотрит на него. Мелькает запоздалая мысль – не выдавать, что проснулся – и пропадает. Поздно, страж уже заметил.
Голорукий встаёт на ноги.
– Очнулся? Добро, сейчас княгиню позову…
Княгиню? Какую княгиню, почему княгиню?
– Постой… – приподнимает руку, лежащую поверх медведна, Рогволод. – Ты ведь не русин?
Голорукий хмыкает. Мол, молодец, глаза есть, а дальше-то что?
– А кто? – допытывается князь.
– Вятич, – хмуро отзывается страж.
– Вятич… – да, он слышал об этом народе, даннике Хазарии, соседе самых восточных выселок кривичей. – Слушай, что с моими людьми? И я тут кто – пленник?
– Князь всё скажет, – вятич поворачивается к двери. Экий молчун.
– Погоди. Князь скажет. А я с тобой поговорить хочу.
– Я – гридин. Больше, чем князь, не скажу, – хмурится вятич.
– А я не про князя. Я про тебя хочу спросить. Вот ты – ты не русин. Почему их князю служишь?
Вятич долго молчит, потом неожиданно улыбается.
– А всё равно про князя выходит. Поговоришь с ним – сам поймёшь. Не дурак.
С тем и покидает тесную клетушку, где лежит Рогволод.
Вот и поговори с ним…
Однако вместо князя появляется девушка, то есть не девушка – женщина, совсем молодая, с парой служанок – не иначе та самая княгиня. При виде узоров на одежде и украшений брови у полочанина поползли на лоб. Варяженка… из знатных… хм, и вроде из укров[25]. Без лишних слов вцепляется тонкими, но сильными пальцами в медведно и, к смятению, почти ужасу Рогволода, скидывает его прочь.