«Просто какое-то сборище сфинксов, – пронеслось в голове лейтенанта. – А что произойдет, если мирно текущая под слоем скальной породы лава вдруг вырвется наружу?»
Такси остановилось. Антон протянул водителю сумму по счетчику, добавил немного чаевых – в конце концов, надо как-то жить, и далеко не все получают столь высокие гонорары, как психоаналитики. Его собственный автомобиль стоял у дома Серпуховых. После поминок Антон не чувствовал в себе сил сесть за руль. Он и сам не знал, что заставило его приехать сюда вместо того, чтобы отправиться прямо домой, но знал, что не успокоится, пока не увидит Юру. Тот не присутствовал на поминках, что неудивительно, если вспомнить реакцию Элеоноры на кладбище. Никто не знал, куда он подевался. Антон несколько раз звонил другу на мобильный, но тот не снимал трубку.
Дверь в квартиру оказалась приоткрыта, но свет в проеме не горел. На всякий случай Антон нажал на кнопку звонка, но ответа не получил. Тогда он решительно толкнул дверь и вошел. Во всей квартире царил мрак, если не считать света, проникающего с улицы через окна. Антон точно знал, в каком направлении двигаться, – туда, где стоял сизый столб сигаретного дыма. Войдя в спальню, он задохнулся и закашлялся.
– Ты убьешь себя когда-нибудь, – прохрипел Антон и протянул руку к выключателю.
– Не надо, – раздался слабый протест, но долгая врачебная практика приучила психоаналитика не прислушиваться к мнению пациентов, когда дело требовало решимости. Яркий свет семиламповой люстры заставил Антона на мгновение зажмуриться. Когда он открыл глаза, то увидел Юру. Тот сидел, съежившись, у противоположной стены. Перед ним стояла пепельница, полная окурков. Она уже не вмещала пепел, и тот ложился просто на новенький паркет. Антон вспомнил, что его друг с женой переехали в эту квартиру незадолго до того, как Алене поставили диагноз. Они радовались как дети, ведь до этого им приходилось жить вместе с ее родителями. Отношения были прекрасными, но отдельный дом есть отдельный дом. Какая ирония судьбы – им так и не удалось пожить в этих апартаментах. Алена моталась по больницам, а Юра проводил в пустой квартире мало времени. Зная это, Антон порекомендовал другу хорошую женщину, которая приходила убирать два раза в неделю. Вряд ли Юрий замечал ее усилия.
Вид у него был жалкий. Волосы, отросшие за последнее время и сейчас доходившие почти до плеч, почти полностью скрывали верхнюю часть лица. Подбородок и щеки покрывала темная щетина. Антон заметил, что Юра давно не брился, еще на кладбище, но сейчас это особенно резко бросалось в глаза. Сигарета, зажатая между большим и указательным пальцами, подрагивала.
– Ты ел? – тихо спросил Антон.
Юра неопределенно мотнул головой. Этот жест мог одновременно означать и «да», и «нет».
– Разумеется, – вздохнул Антон и направился в кухню. Как он и думал, в холодильнике мышь повесилась. Юрий не ел дома, когда Алена лежала в больнице. Вот уже много месяцев он предпочитал питаться на работе или в ресторанах, а этот предмет мебели, новенький, как и все в квартире, стоял без дела. Антон обнаружил в нем лишь упаковку пива, но справедливо рассудил, что Юрию хватит на сегодня. Развернувшись, он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, чтобы щель не была видна с лестничной площадки – мало ли, что могло случиться в его отсутствие.
Антон вернулся через двадцать минут с двумя пакетами с провизией. Он деловито принялся за работу. Ловко нарезал овощи и ветчину, легкими ударами ножа разбивал яйца и выливал их на сковородку. Для себя Антон готовить любил. Он знал, что большинство холостяков едят вне дома или набивают животы полуфабрикатами, наспех разогретыми в микроволновке. Антон был не из таких. Он с удовольствием осваивал приготовление новых блюд, а потом наслаждался ими в одиночестве. Но сейчас не время впадать в изыски, ведь Юрий вряд ли их оценит, – простой яичницы с беконом и салата должно хватить.
Антон вернулся в спальню и помог другу подняться, что оказалось нелегко. Он практически отволок Юру на кухню и заставил сесть за стол. Навалил ему полную тарелку яичницы и сказал, точнее приказал:
– Ешь!
Спорить Юрий не стал, но ел, словно автомат, вряд ли ощущая вкус пищи. Закончив, он аккуратно положил вилку на стол и поднял глаза на Антона.
– Ты тоже считаешь, что я ее убил?
Антон настолько не ожидал такого вопроса, что глупо переспросил:
– Кого?
– Брось, – выдохнул Юрий. – Все так думают.
– Ерунда! – воскликнул Антон. – Во-первых, еще не доказано, что это было убийство – Алена могла покончить с собой…
– Вот это действительно ерунда. Зачем ей это делать? Алена выздоравливала, завела новых друзей. Вот Анжела хотя бы…
– Кстати, об Анжеле, – быстро сказал Антон, радуясь возможности сменить тему. – Я давно хотел поговорить с тобой об этой женщине, но случая не представлялось.
– Об Анжеле? – Голос Юры прозвучал удивленно. – А чего о ней говорить?
– У вас была связь…
– Не связь, а секс, – перебил Юрий. – Один раз. Она сама заверила меня, что не стоит придавать случившемуся значения.
– Неужели? – хмыкнул Антон. – Поверь мне как психиатру – эта баба опасна!
– Анжела?
– Вот только не надо дурочку валять! – рявкнул Антон, внезапно выходя из себя. – Признайся хотя бы сам себе, что ты ее боишься! Смотришь на нее как кролик на удава. Ты взрослый мужчина, в конце концов, Юрка, ты можешь меня одним ударом уложить на лопатки, но у тебя почему-то не хватает силы воли раз и навсегда разобраться с одной-единственной женщиной! Ты подпустил ее слишком близко, и она восприняла это как приглашение.
– Анжела тут ни при чем, – попытался возразить Юрий, но Антон не дал ему такой возможности.
– Ты себя в зеркало видел? Кожа да кости! Она съедает тебя так же, как Алену рак! Обе они… Да что там говорить, мужик, пора брать себя в руки и начинать новую жизнь. Алена умерла – это трагедия, но не такая, чтобы хоронить себя заживо. Ты ни в чем перед ней не виноват, ты сделал для нее больше, чем сделал бы любой другой муж на твоем месте – даже больше, чем ее родители.
– А теперь ее мать называет меня убийцей.
– Да бог с ней, с матерью, она ведь дочь потеряла, вот мозгами и двинулась. Пройдет со временем. Само не пройдет – вылечим. Ты сейчас должен думать о себе. Пора избавляться от комплекса вины, который ты в себе растишь столько лет. Твоя маман, царство ей небесное, едва не сделала из тебя инвалида. Помнишь, как мы мучились, чтобы вернуть тебя в нормальное состояние? Второй раз такое чудо у меня не получится, так что придется тебе самому принимать решения. И первым из них должно быть избавление от Анжелы. Делай что хочешь, но она должна убраться из твоей жизни.
В кухне повисло тягостное молчание. Наконец Юрий сказал, не глядя на Антона:
– Ты вот меня жить учишь, а сам – чего не устроишь свою жизнь?
– Да я чуть не устроил, да только…
– Что только?
– Только ты появился некстати.
Юра посмотрел на него непонимающим взглядом. И тут Антон понял, впервые за долгие годы, что Юрка понятия не имеет, о чем говорит его друг. Это казалось невероятным! Столько лет Антон держал это в себе, заталкивал эмоции поглубже, и вот… Никак он не думал, что этот разговор произойдет именно сейчас.
Однако пока Антон молчал, на Юру, очевидно, снизошло внезапное озарение.
– Ты? – пробормотал он, словно не веря. – Ты и Алена?!
– А что? – вскинулся Антон. – Я, конечно, не супермен вроде тебя, но разве у меня нет чувств?
– Нет, я…
– Вы были так поглощены друг другом, что ничего вокруг не замечали! Господи, если б ты знал, чего мне стоило часами выслушивать твои исповеди, вытирать твои сопли, когда вы ссорились. И не только твои, ее тоже. Я представлялся вам буфером, плотиной, которая может выдержать все вплоть до цунами. Ни ты, ни Алена ни на секунду не задумались о том, что чувствую я!
– Столько лет, – пробормотал Юрий. – Столько лет – и ты молчал…
– А к чему разговоры? Думаешь, я не понимал, что рядом с тобой никто не заметил бы меня? Тем более Алена. Вы друг другу не подходили, но тогда я этого не понимал, хотя кожей чувствовал – не получится у вас. Если бы Алена не заболела, вы давно разбежались бы. Ее болезнь удержала тебя, заставила чувствовать себя виноватым. Алена нуждалась в другом человеке, не в таком, как ты. Вы медленно убивали друг друга. Она сделала из тебя неврастеника, а ты из нее – чудовище.
– Что ты такое говоришь, – с трудом выговаривая слова, пробормотал Юра. – Чудовище?
Антон ничего не ответил. Он резко сорвал со спинки стула свой пиджак и выскочил в коридор. Громко хлопнула дверь.
Прохладный ночной воздух остудил разгоряченную кожу Антона, он начал понемногу успокаиваться. Зачем он вообще открыл рот? Господи, он же пришел, чтобы помочь Юрке, чтобы облегчить его боль, а вместо этого выплеснул на него все, что скопилось за долгие годы его безответной любви к Алене. Разве Юра виноват, что она выбрала его? Разве он виноват в ее болезни, в смерти?
Антон ничего не ответил. Он резко сорвал со спинки стула свой пиджак и выскочил в коридор. Громко хлопнула дверь.
Прохладный ночной воздух остудил разгоряченную кожу Антона, он начал понемногу успокаиваться. Зачем он вообще открыл рот? Господи, он же пришел, чтобы помочь Юрке, чтобы облегчить его боль, а вместо этого выплеснул на него все, что скопилось за долгие годы его безответной любви к Алене. Разве Юра виноват, что она выбрала его? Разве он виноват в ее болезни, в смерти?
Внезапно Антон остановился как вкопанный. В этом-то и дело. Наверное, он сам не верит в невиновность Юрия. Его алиби – курам на смех. Или дело не в этом? Может, Антон оплакивает не уход Алены, а гибель своей любви, пронесенной через долгие годы? Он так давно привык любить ее, что перемены, произошедшие с ней, застали его врасплох. Антон привык видеть в Алене ангела, но она изменилась. Или вообще никогда не была ангелом? И один он оставался вовсе не потому, что Юра отнял у него девушку, а из-за того, что ему не хотелось вновь оказаться отвергнутым? Антону было удобно считать, что в его одиночестве виноват кто-то еще. Он все время находился рядом с Юрой, помогал ему, вызволял из неприятностей, врачевал его раны, а сам упивался чувством собственного благородства. Но разве Юрий мог оценить такое благородство, если до сегодняшнего дня понятия не имел о чувствах Антона?
…Ему не хотелось идти домой. Не хотелось, потому что он точно знал, чего ждать. Так случалось каждый раз, когда мальчику не удавалось соответствовать строгим требованиям, которые предъявляли к нему дома. Он старался из всех сил, но просто не знал, как сделать так, чтобы мама была довольна. Вот и сегодня портфель казался ему неподъемно тяжелым, ноги сами не шли, а дневник с тройкой за контрольную по математике оттягивал плечи.
Войдя в квартиру, мальчик задержался у двери дольше, чем положено. Он прекрасно знал, что уловка не спасет его от сурового выговора. Может быть, он еще надеялся оттянуть момент наказания, ждал, что в эти несколько мгновений произойдет чудо? Но чудо, как всегда, не произошло. Первое, что он увидел в гостиной, была прямая, как шест, спина Юлии Андроновны. Ее худощавая фигура безупречных пропорций, затянутая в серое трикотажное платье, возвышалась перед ним.
– Почему ты опоздал? – бесцветным голосом спросила она.
Мальчик молчал, опустив голову. В руках он теребил злополучный дневник.
– Чего ты так расстраиваешься? – удивился Антон, увидев выражение ужаса, появившееся на лице друга во время объявления результатов контрольной. – Это же не двойка, а тройка – вполне приличная оценка.
Но что он, Антон, понимал? Его не ждала дома мать с вечно недовольным выражением на прекрасном лице, которое красовалось на афишах по всему городу. На этих афишах она улыбалась всем – только не ему, своему сыну. Для него у Юлии Андроновны не находилось улыбки. Даже когда он добивался успехов, она лишь удовлетворенно кивала и повторяла: «Конечно, разве может быть по-другому? Ты ведь мой сын!» Но стоило ему совершить ошибку, как эта короткая формула звучала иначе: «Чего еще можно ожидать от сына такого отца?»
– Почему ты опоздал? – повторила мать и, не дождавшись ответа, добавила: – Подойди.
Мальчик повиновался. Он привык слушаться эту женщину, которая делала все для того, чтобы он не чувствовал себя «безотцовщиной», – во всяком случае, она не уставала ему об этом напоминать, как и ее многочисленные подруги. Когда они приходили в гости, а случалось это не реже пяти вечеров в неделю, Юлия Андроновна, демонстрируя им своего отпрыска, одетого в парадный костюм, вопрошала с нескрываемой гордостью:
– Разве он не моя плоть и кровь? Посмотрите на эти глаза, на эти волосы – разве есть в нем хоть что-то от моего бывшего?
– Ничегошеньки нет, – наперебой соглашались женщины. – Он Димитриади, только твой сынок, Юленька! Мальчику так повезло, ведь у него такая мать!
Они и в самом деле имели право так думать. Юра ни в чем не нуждался. Он был сыт, одет лучше многих в классе и посещал множество секций и кружков. Вот только заботилась об этом не Юлия Андроновна, а их домработница Елена Степановна Свирская, когда-то служившая в том же театре, что и мать. Приятели Юры завидовали ему, ведь его мать – известная актриса, признанная красавица и светская львица. Она любила демонстрировать материнскую любовь, подкатывая к школе на шикарной машине аккурат к концу занятий. Юра ненавидел эти «наезды» и каждый раз выходил на крыльцо с замиранием сердца. Ему было стыдно до колик проходить мимо друзей, глазеющих на Юлию Димитриади во плоти, когда та с широкой улыбкой, как на афише, поджидала любимого сына у ворот школы. Она трепала его по волосам, как только мальчик подходил – только на людях. Когда они с матерью оставались наедине, она ни разу не сделала ничего подобного.
Подойдя к матери, Юра протянул ей дневник. Его рука подрагивала – не от страха, а от нервного напряжения. Юлия Андроновна ни за что не унизилась бы до рукоприкладства. Еще она никогда не повышала голос, считая это ниже собственного достоинства. Но ее взгляд мог становиться ледяным, когда Юлия Андроновна испытывала недовольство. Ее лицо, лицо профессиональной актрисы, умело выражать такое презрение, от которого хотелось сгореть от стыда и позора. Именно это выражение появилось на ее лице, когда мать открыла дневник на нужной странице. Юра Димитриади, сын Юлии Димитриади, не мог получать тройки за контрольные. Он не мог плохо учиться, не имел права плакать из-за своих маленьких бед. Он, Юра, должен был всегда и во всем быть первым, лучшим, как его знаменитая мать. Если же он совершал ошибку, его следовало наказывать. Не физически – ни в коем случае, но так, чтобы, провинившись в следующий раз, он боялся показаться ей на глаза.
Юлия Андроновна закрыла дневник, отложила его в сторону и медленно поднялась. Она не глядела на сына – сегодня он этого не заслужил. Юра тихо вздохнул. Он знал, что последует дальше. Мать лишит его своего общества на пару дней, если не больше. Она не станет с ним разговаривать, будет игнорировать его присутствие, словно сына вообще не существует. Затем все вернется на круги своя – но лишь тогда, когда Юра разобьется в лепешку, чтобы Юлия Андроновна вернула ему свое расположение. А сделает она это только в том случае, если сын снова заставит им гордиться.
Прежде чем войти, Егор постучал в дверь кабинета.
– Давай-давай, – услышал он голос Курепова.
Майор сидел перед телевизором. Рядом стояла чашка с недопитым чаем в металлическом подстаканнике – такие подают в поездах дальнего следования. На столе лежали две стопки компакт-дисков.
– Присоединяйся к просмотру, – пригласил Павел Иванович.
– А что смотрим? – поинтересовался Огибин. Он вгляделся в экран, но не увидел ничего, кроме длинного коридора.
– Очень интересное кино – записи с камеры наблюдения в больнице, где лежала Елена Димитриади.
– Надеетесь увидеть там убийцу?
– Если убийца был, мы должны его обнаружить именно здесь, – загадочно ответил майор.
– Вы продолжаете считать, что Алена сама себя того? – удивился Егор. – Даже после отчета медэкспертов?
– А о чем, собственно, говорится в отчете? – пожал плечами Курепов. – Разве там написано, что Елену убили? В ее желудке обнаружены барбитураты – и только.
– Да, но в желудке их недостаточно для того, чтобы умереть, всего несколько таблеток, – возразил Огибин. – А вот в ее крови дозировка значительно превышает допустимую. Значит, кто-то ввел ей смертельную дозу снотворного.
Майор неопределенно пожал плечами.
– Ладно, – вздохнул он. – Я хочу, чтобы ты внимательно посмотрел запись. Ничего интересного не замечаешь?
Майор вытащил из DVD-проигрывателя один диск и вставил другой. Егор снова уставился на экран. По прошествии нескольких минут майор нетерпеливо сказал:
– Все, уже прошло!
– Что прошло? – переспросил лейтенант. – Я ничего не видел – только коридор.
– Очень плохо, Егор, – покачал головой Курепов. – Очень плохо. Учишь вас, молодежь, учишь…
Майор вновь вставил предыдущий диск, и некоторое время лейтенант снова вглядывался в пустой коридор.
– Да ты вот сюда посмотри. – Он ткнул пальцем в правый нижний угол экрана, где значилось время. – Гляди. Вот что мы имеем в десять часов. А теперь… – И Курепов вновь повторил манипуляцию с выемкой диска и вставлением нового.
– Час двадцать восемь! – сообразив наконец, воскликнул Егор. – Где больше трех часов времени? Того времени, в которое, если верить экспертам, умерла Димитриади?
– Дошло все-таки! Смотри, все диски пронумерованы. Первый, что мы смотрели, значится под номером двести шестьдесят семь, а второй – двести шестьдесят восемь. Значит, раз первый заканчивается в десять с копейками, то второй должен начинаться примерно в то же время. А он начинается через три часа. О чем это говорит?