…Алик смотрел на меня как-то уж очень странно. Должно быть, он чувствовал, что я собираюсь ему солгать. А ведь я действительно хотела наплести какую-то дичь о том, что переспала с первым встречным, только бы забеременеть, чтобы у нас с Гришей был ребенок, полноценная семья.
Но я не солгала – промолчала. Алик вдруг подошел ко мне и погладил по животу. В сущности, я могла уже и родить… Срок родов приближался. У меня была договоренность в районном роддоме, где я наблюдалась. Да и соседей мы предупредили: мы с Марией договорились, что, когда у меня начнутся схватки, я позвоню ей и ее муж отвезет меня в районный центр рожать.
– Сядь, – вдруг сказал Алик, не сводя с меня глаз. – Я должен тебе что-то сказать… Важное.
– Ну, хорошо. – Я пожала плечами, мысленно надевая пуленепробиваемый прозрачный колпак, заранее защищая себя от, возможно, не слишком-то приятных для меня новостей. Почему-то я подумала, что он собирается рассказать мне о неизлечимой болезни Гриши. Не знаю, откуда у меня возникла эта мысль. – Говори.
– Я знал о вас с Федором.
Я почувствовала, что краснею. Словно Алик сказал, что видел нас с Федором голых в постели. Так стыдно стало.
– Да? И что же?.. – Я не знала, что говорить. Просто произносила какие-то слова, чтобы не затянулась эта ужасная тишина. – Это он тебе сказал?
– Нет, Федор никогда не рассказал бы… Зоя, я приехал, чтобы объяснить тебе все. Слышишь? Абсолютно все! Я должен исповедаться перед тобой. Я виноват, я очень виноват… В сущности, только я во всем и виноват.
– Ты знаешь еще какое-нибудь слово, кроме «виноват»? – холодно, еще ничего не предчувствуя, поинтересовалась я.
– Нет, – ответил он и, схватив меня за запястья, больно сжал их. – Не знаю.
20. Григорий
Ее письмо… Я до сих пор храню его. Хотя давно пора его выбросить. Конечно, она оставила меня из-за этого убийства. Вернее, она и раньше, я думаю, собиралась уйти, да только ей совесть не позволяла, и некуда было идти. У нее же ни квартиры, ни денег, ни работы. Разве что завелся на стороне кто-нибудь вроде Дениса.
Мне было так больно, что я не знал, как вообще можно жить с такой болью. Моя реакция на ее уход была странной даже для меня самого. Боль и облегчение одновременно. Словно она вскрыла нарыв. На самом деле, сколько можно было делать вид, что мы супруги? Соседи, брат с сестрой, друзья – да, но только не супруги! Мы оба страдали и не знали, как нам дальше жить, как строить отношения. Возможно, Зоя каким-то невероятным образом узнала о том, что я изменял ей с Катей. Я это вполне допускал. Да я тогда все на свете допускал, потому что понимал – произошло что-то такое, чего я не знаю и, быть может, никогда не узнаю. Возможно, Зоя устала от меня, устала успокаивать меня и делать вид, что она счастлива. Может, она разочаровалась во мне и как в человеке, не говоря уже о том, каков я как мужчина… У меня и без того всегда была заниженная самооценка (это не мои слова, так говорит Алик), а тут еще и ее уход, а перед этим – убийство этого парня в лыжной шапке… Вор, грабитель, бандит – называй как хочешь. Человек, который либо знал, что в квартире находятся деньги, либо его отправил на грабеж тот, кто знал об этом.
Я тогда несколько ночей подряд не спал. Ждал, что за мной придут. Думал, что труп нашли и каким-то невероятным образом вычислили квартиру, где совершилось убийство. Я был страшно благодарен Алику за то, что он нашел пулю. Если бы не нашел, если бы она застряла в голове этого парня, вот тогда-то мне точно не поздоровилось бы. А так…
Зоя ушла. Да, я был убит, разбит, разочарован, мне было плохо! И никто не знал, какая тайная мысль грела мне душу в ту пору. Моя Зоенька оказалась тем чистым цветком, каким она всегда представлялась мне. Миллионы женщин, окажись они на ее месте, ни за что не отказались бы от того уровня существования, от всего материального, что составляло в последние месяцы ее жизнь. А опыт подсказывал мне, что это значимо… Она чистый, чудесный человек, и уж если она решила меня бросить, значит, я ей действительно чем-то не подошел. Вернее, не подошел как мужчина. И убийство, которое я совершил, тут ни при чем. Просто это было своеобразным толчком, сигналом к действию. Да это и понятно! Она и так-то почти каждый вечер чуть ли не баюкала меня, успокаивала, как маленького, жалела, старалась показать мне, что мой изъян можно пережить и принять. А теперь, когда я стал убийцей, подумала она, ей и вовсе придется превратиться в няньку и находить слова, способные оправдать мой поступок. Одним словом, постепенно приходя в себя, я начал, в свою очередь, оправдывать Зою, находя в ее поступке логическое зерно. Множество таких зерен. Словом, я уже не осуждал ее, лишь переживал за нее – где она сейчас живет, как питается, кто находится рядом с ней. Я беспокоился о ней как о близком человеке.
Знаю, что и Алик тоже волновался. Он настаивал – мы должны ее найти и вернуть. Мы вообще в ответе за нее! Но я не видел причин ее возвращения, именно ее возвращения. Я-то оставался все тем же, со мной-то ничего не произошло, и я по-прежнему не нравился ни себе, ни окружавшим меня женщинам.
Не скрою, я пытался выяснить, не живет ли она у Дениса. С ним вдвоем. Человек, в свое время нанятый мною для слежки за женой, так же качественно и ловко провел свое расследование в отношении моего приятеля-ловеласа. И буквально через несколько дней после ухода Зои сыщик положил мне на стол доказательства того, что мой друг по-прежнему на высоте по мужской части и почти каждый вечер приводит к себе разных женщин. Зои среди них, к моему огромному облегчению, не было.
Быть может, я еще долго размышлял бы о причинах ухода Зои, страдал бы, анализируя каждый прожитый с нею день, если бы в нашей с Аликом жизни не появилось нечто новое, завораживающее таившейся во всем этом опасностью и необратимостью. Встряска, шок, потрясение.
В наш почтовый ящик подкинули письмо. Чистый конверт был без опознавательных знаков. Очень короткое. Предельно ясное. «Я знаю, что вы совершили».
Написано от руки, большими печатными буквами, черным фломастером.
Это я увидел в ящике письмо и принес домой. Показал Алику. Он побелел. Мы, естественно, поняли, что кто-то что-то слышал или видел. Слышал выстрел и видел, как мы ночью выносили тело из квартиры.
– Этот человек попросит денег, – сказал Алик, немного подумав. – Я знаю. Чувствую.
– Может, это кто-нибудь из соседей?
– Наверное. Кто же еще?
И точно. Буквально на следующий день появилась новая записка, вложенная в такой же белый конверт. «Завтра электричка от Савеловского. Брось пакет с пятью тыс. долларов при движении из окна на платформу ст. Некрасовская ровно в 08.06. Обратишься в милицию, расскажу им ВСЕ!»
Алик посмотрел расписание. В 08.06 на Некрасовскую прибывала только одна электричка с Савеловского вокзала – Дмитровская. И отправлялась она в 07.19.
– Алик, что будем делать? – спросил я, понимая, что, в сущности, со мной все кончено.
И теперь, независимо от того, заплатим ли мы шантажисту или нет, все равно рано или поздно он меня сдаст. Шантажисты такой уж народ – ненасытный, отчаянный, нервный и подлый.
– Я поеду и сделаю все так, как он велит. Вариантов нет, ты же понимаешь.
– Но он же не остановится! И будет выкачивать из нас деньги! Алик, прошу тебя, позволь мне пойти и сдаться. Я все объясню…
– Мы похоронили его, ты хотя бы понимаешь это?!
– Но ведь это ты сказал, чтобы мы отвезли его в лес, ты же знаешь, что я хотел пойти и сразу сдаться!
– Мы будем бороться, папа. Да и вообще! Ну, представь себе, что ты следователь прокуратуры. К тебе приходит какой-то кретин и говорит, что знает – в такой-то квартире тогда-то было совершено убийство. Но разве может кто-нибудь знать наверняка, что мы на самом деле кого-то убили?! Это недоказуемо! И на каком основании нас будут проверять? Только лишь из-за того, что кто-то из наших завистливых соседей услышал звук выстрела? Да, они его слышали, и полиция у нас уже была, и что? Никто ничего не заподозрил! Если вдруг окажется, что шантажиста мы знаем в лицо, мы придумаем какую-нибудь историю, что этот человек просто мстит нам за что-то… Ну, к примеру, что мы однажды поставили на его место во дворе свою машину или вы поссорились из-за какой-нибудь ерунды… Кроме этого, существуют и другие способы защиты. Вот, к примеру, скажи мне, каким образом эти конверты оказываются в нашем почтовом ящике?
– Алик, что за вопрос?!
– Правильно! Шантажист либо живет в нашем подъезде, либо откуда-то приходит. Мы должны его вычислить, понимаешь? И только когда мы поймем, кто это, придумаем, как нам действовать. В крайнем случае сделаем ответный ход и сообразим что-нибудь такое, чтобы им заинтересовалась полиция. Ты не должен раскисать, сидеть и ждать, когда тебя арестуют. И ты тем более не должен сдаваться! Это было бы полным безумием! Представь себе, тебя арестуют из-за какого-то ничтожества, подонка… Из-за бандита, который пришел тебя ограбить. К тому же не забывай, что он был вооружен!
– Но ты же сам знаешь – это был игрушечный пистолет.
– Я-то знаю… Но больше никто не знает. И вообще, не надо пока вдаваться в такие подробности. От тебя сейчас требуется только одно – выдержка! Мы разработаем план и будем действовать согласно ему. Ты же сам меня учил, что главное – все планировать, уметь организовать свои действия и идти прямо к намеченной цели.
– Что ты имеешь в виду? – Я был в ту минуту противен сам себе. Я и правда не знал, что делать.
– У тебя нет на примете какого-нибудь надежного человека, ну… там… частного сыщика или что-нибудь в этом роде? Извини, папа, но я видел однажды, как ты рассматриваешь фотографии… Они были в большом конверте… И все это смахивало на…
– Да, есть у меня такой человек. И я действительно нанимал его, чтобы он проследил за Зоей. И не стесняюсь этого! Мне всегда казалось, что она что-то скрывает от меня…
– И что, он проследил?
– Знаешь, было бы лучше, если бы он выяснил, что у нее был любовник. Это многое объяснило бы, да и я в таком случае знал бы, как себя с ней вести. А так… Она была чиста, понимаешь?
– Ладно, я вижу, ты совсем раскис… Еще не хватало, чтобы ты расплакался, как женщина… Прости меня, конечно. Давай возьми себя в руки. Итак. У тебя есть такой человек. Позвони ему, договорись о встрече. Поедем вместе. Я попрошу его выяснить, кто оставляет письма в нашем ящике. Кроме почтальона, разумеется.
– Ты что, собираешься показать ему эти письма?!
– Нет-нет, об этом и речи пока не идет. Главное для нас сейчас – вычислить шантажиста.
– Но ведь может оказаться, что это не он лично оставляет письма в ящике. Он может отправлять сюда кого-то другого, чтобы самому не светиться.
– Золотые слова. Вот мы все и выясним!
– А деньги-то заплатим… шантажисту? Выбросим пакет в окно на Некрасовской?
– Подождем немного. Если этот тип хочет поживиться за наш счет, он не будет торопиться. Он даст нам еще один шанс. И заявит о себе очередным письмом.
И действительно. Уже через пару дней нам стало известно, что конверт с точной копией предыдущей записки положил в наш почтовый ящик соседский мальчишка. Ефимыч, как мы называли нашего сыщика, показал нам фото мальчика, и мы его сразу узнали. Он жил на шестом этаже. На мой вопрос, кто попросил его положить в наш ящик конверт, шестилетний сорванец с яблочными красными щеками, хитро улыбаясь во весь рот, ответил: «Какой-то дядя». На мой вопрос, знаком ли ему этот дядя и видел ли пацан его раньше, мальчик сказал – нет, дядя точно не живет в нашем доме, он его раньше не видел. Да и конверт он опустил в ящик только один раз. Значит, прежде шантажист попросил бросить конверт кого-то другого.
– Мы должны отвезти эти деньги, – сказал я Алику. – Я боюсь. Пусть Ефимыч проследит, кто заберет посылку с платформы на Некрасовской.
– А я считаю, что мы не должны ни сыщику, ни кому бы то ни было другому так доверяться! Ведь, показав Ефимычу эти письма, мы тем самым сообщим ему о том, что в нашей квартире на самом деле произошло убийство! А тебе это надо? Даже если предположить, что ты никого не убивал, – раз ты обратился за помощью к сыщику, разве это не укажет ему, что у нас рыльце в пуху? Он же умный дядька, сразу обо всем догадается.
– Это еще почему?
– Да потому, что ты действуешь как виновный, понимаешь? Если ты никого не убил и вдруг получил такое письмо, ты сразу же отправился бы в полицию и попросил их разобраться, кто треплет тебе нервы, понимаешь?
– Да, ты прав, пожалуй. Так что же делать с деньгами?
– Я брошу пакет, как велено, а там – видно будет.
Мы оба чувствовали, что это только начало. Но и решительных мер не принимали. И Ефимычу так ничего и не рассказали…
Шантажист выкачал из нас не такие уж и большие деньги, всего-то около тридцати тысяч долларов, зато подгонял он нас вполне конкретными, убийственными записками, которые мы регулярно находили в нашем почтовом ящике (он уже понял, что раздавил нас и мы готовы на все, поэтому не потрудился даже изменить тактику). А записки были примерно такого содержания: «Он мог бы еще жить, а вы убили его». Или: «Кажется, он был вашим другом?» Или: «Вы поминки-то по нему еще не справили?»
Я потерял сон. Я сходил с ума. Я никак не мог понять, почему этот шантажист считает, что грабитель был нашим другом? Алик тоже недоумевал по этому поводу.
– Алик, пожалуйста, давай остановимся… Мы не можем платить ему всю оставшуюся жизнь! Ты еще молод, у тебя впереди вся жизнь. Эти деньги ты мог бы потратить на себя. К тому же ты давно взрослый… а если ты женишься? Я должен купить тебе квартиру, обставить ее… Я хочу внуков. Прошу тебя, позволь мне сдаться!
– Если ты хочешь внуков, тогда тем более, зачем портить им биографию дедом-уголовником? Нет уж, подождем, что будет дальше…
В те редкие часы, когда я все же проваливался в сон, мне снились мучительные кошмары: Зоя, терзаемая грубыми волосатыми мужиками; черный дом в черном же лесу, и там ползают черные змеи; тюремная камера, полная белокожих женщин-людоедок с окровавленными ртами; обглоданный червями скелет убитого мною парня с париком из белых волос на черепе…
Я шарахался от соседей, видя в каждом из них шантажиста. Подозревал даже добропорядочную с виду старушку с третьего этажа, способную в моем воображении превратиться в проворную, мускулистую, спортивную пенсионерку, которая украдкой, косясь по сторонам, забирает пакет с деньгами с платформы. Подозревал я в сговоре с шантажистом и всех мальчиков и девочек из нашего дома с веселыми школьными рюкзачками за спиной, где непременно виделся мне карманчик, туго набитый заработанными на этом скверном деле деньгами.
Алик был сильнее меня, он хотя бы крепко спал. Я знал это точно, поскольку, мучимый бессонницей, часто слонялся по квартире, прислушиваясь к доносившемуся из его комнаты храпу. Он молод и здоров, да и психика у него не расшатана, как у меня. Я же вечно чего-нибудь боялся. То разоблачения и наказания за мою связь с японцами, покупающими мои формулы, то боялся оказаться пойманным кем бы то ни было с голой Катей, то трясся из-за мысли потерять Зою. Жил во мне и страх смерти!
Катя… Она хоть и вышла замуж, но не перестала где-то в глубине своего женского естества желать меня. Каждый раз, когда я сталкивался с ней где-нибудь без свидетелей (в коридоре, в гардеробной, на складе, в подсобке), она то зазывно смотрела на меня, то старалась приобнять, прикоснуться, а то и вовсе принимала томные позы. Вероятно, насолив мне своим браком и отчасти успокоившись от мысли, что ее любят и хотят, она – я был уверен в этом! – жаждала продолжения наших отношений, вот только у нее не хватало ума сообщить мне об этом так, чтобы я согласился, проглотив обиду. Ей и в голову не могло прийти, что она мне больше не нужна и мне незачем теперь доказывать самому себе, что я полноценный, здоровый мужчина. Что же касается «гигиенических» отношений с женщинами, то с ними было покончено раз и навсегда: когда от меня ушла Зоя, мне стало не до физиологии. Я думал о спасении души (хотя здесь уместнее было бы сказать «о спасении шкуры», поскольку я, хотя время от времени и собирался отправиться в полицию с повинной, тем не менее панически боялся тюрьмы).
Конечно, я не мог не думать о Зое. Где она? С кем? На что живет? Единственным человеком, самым близким, которому я мог довериться, был, конечно, Алик. Возможно, другой сын наложил бы табу на ее имя, запретил бы мне произносить его, поскольку для этого имелись очевидные причины. Но только не Алик. Он, как никто другой, понимал меня.
– Скажи мне, где она сейчас? – так я зачастую начинал наш совместный ужин.
Мы сидели в кухне, ели приготовленные Аликом блюда, и иногда мне казалось, что наши мысли были общими, так хорошо мы понимали друг друга.
– Не знаю. Я пытался ее найти, но пока что безуспешно.
– Для меня самое главное – знать, что она жива и здорова и ни в чем не нуждается.
Я лукавил. На самом деле мне хотелось, кроме этого, узнать нечто гораздо более важное: с кем она? Вот главный вопрос, который я без конца задавал себе.
– Ты все пытаешься понять, почему она от тебя ушла, – говорил Алик с набитым ртом, он всегда ел с аппетитом, и, глядя на него, здорового, полного сил, и я принимался за еду. Мне тоже хотелось набраться этих самых сил. – А ты не думай об этом, потому что все равно ничего не знаешь. Женщины, папа, – это инопланетяне. У них все не так, как у нас.
– Думаешь, у нее кто-то был? Она ушла не просто от меня, а к кому-то?
– Даже если и был, что с того? Или если сейчас у нее кто-то есть… Ты же все равно не простил бы ее, ведь так?
– Не знаю… Мне даже трудно представить, что она с кем-то другим, мне сразу становится так больно… Даже сердце останавливается.
– Понимаешь, мне не очень-то удобно говорить с тобой на подобные темы, но она же намного младше тебя… Могла просто увлечься, попасть под чье-нибудь влияние… Или влюбиться. Я понимаю, это жестоко с моей стороны – так говорить, но когда вы с ней познакомились, именно ты влюбился в нее, а не наоборот. Она могла полюбить тебя всей душой, но не… Ох, папа, давай оставим эту тему!..